Отчет с УвИ. Лети, мой голубь, до Йерусалема, выпущенный во тьму (с).
Техническое пояснение:
На «Иерусалиме» я сыграл двух персонажей, оба они были византийскими священниками. И оба они были объединены моей ролью в «мистическом пласте игры».
Я ехал, не зная, что меня ждет. Ехал поиграть в православие, имперский колорит, быть рядовым священником и добрым братом. В целом, это мне почти удалось. Но неожиданное предложение повернуло всю игру в странную сторону.
Пожизневые благодарности будут чуть позже.
Замри - умри - воскресни.
Отец Иаков.
И Ангелу Смирнской церкви напиши: так говорит Первый и Последний, Который был мертв, и се, жив.Ничем не примечателен был отец Иаков из Смирны. Всякий, кто входил в храм святого Поликарпа в поисках исповеди, беседы, совета, освящения брака или крещения ребенка, заставал его: то склонившегося над Библией, то зажигающего тонкую свечу, то молящегося у иконы архистратига Михаила.
- Отче, душа моя болит за мою семью….
- Отец Иаков, я грешен… .
- Брате мой во Христе, смутно и страшно душе моей….
- Отец Иаков, мы хотим повенчаться….
- Отец Иаков, пришли паломники….
- Благослови, владыка!
- Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков.
- Ами-и-инь.
Мерцали огоньки, освещая лики святых и лица прихожан. Повторяемое много раз все еще не стало обыденностью. И перед этим маленьким чудом отступало уныние.
…И только чувствовали усталость руки, держащие тяжёлое Евангелие в золотом переплете. И порой тяжело было поднимать голову, когда в дверях церкви раздавался очередной голос, зовущий священника. Гадательно различая во всех этих голосах пилигримов и прихожан иной Голос, душа все же жаждала услышать Его громче и четче.
Иди и смотри!Отец Иаков сидел в алтаре. Было полуденное затишье и редкая минута отдыха. Клонило в сон от бесконечной усталости и запаха ладана, которым давно пропитались и эти стены, и ряса священника.
…И в мареве жаркого воздуха ткался из стеклянных нитей огромный белый город на горе. Гора была черна и точно пропитана болью. И подняв взгляд, увидел смотрящий, что земля, не в силах сдержать в себе кровь, отдает его возведенным человеками стенам. И алое проступало на белых камнях, изъеденных временем, сочилось из них, точно не твердый камень это был, а рыхлый трут. Все выше и выше проступала кровь на стенах Иерусалима….
Беззвучно упал нагар с фитиля свечи. Видение оборвалось. Голова была тяжелой, как после бессонной ночи, а тело, напротив, легким, совсем невесомым.
На исповеди отец Иаков просил епископа отпустить его в паломничество ко Гробу Господню. Тот вздохнул, поджав тонкие губы:
- Хоть и нужен ты здесь, но не вижу повода тебе препятствовать. Через несколько дней вернусь я из Антиохии и возьму тебя с собой в новое путешествие - в Иерусалим. Дожидайся.
Под конец фразы всегда холодный и чеканный, как тяжелый нож, голос владыки потеплел - впервые на памяти отца Иакова.
…чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься.
Благословив привычным жестом, отец Иаков отпустил паломниц - босых монахинь, голосисто загорланивших звучный латинский гимн.
Подсыпал ладан в угасающую кадильницу.
Передал отцу Даниилу послание, оставленное гонцом для епископа.
Долил масла в изумрудную лампаду.
Все действия священника давно напоминали ему самому действия солдата. Только вместо арбалета - кадильница, вместо требушета - аналой, а вместо мечей, стрел, и болтов - слова, молитвы, и таинства. В остальном четкость, привычность, и жесткая иерархия почти ничем не отличали честного отче от крестоносца.
Раздался крик. Обернувшись, отец Иаков не сразу понял, что происходит, потому что не поверил своим глазам. Маленькая, точно ребенок, мусульманская девочка с закрытым лицом склонилась над лежащим в дверях храма отцом Христосом. Как во сне священник смотрел на взметнувшийся кривой нож. Времени думать не было. Инстинкт дернул было в сторону: бежать, и не нарываться на глупую, бессмысленную смерть. «Ему ты уже не поможешь, а сам нужен сотням твоих прихожан…». Но долг солдата сработал быстрее. Этот долг велел быть нелепым, безумным, но не отступать и не трусить. «Будь верен до смерти…».
Отец Иаков в несколько прыжков оказался рядом, обхватил сарацинку за плечи, а другой рукой вцепился в нож. Но вместо детской хрупкости и тонких женских хрящиков, в обхвате оказались стальные мышцы бойца: удар, выверт. И что-то под ребрами - сначала холодное, потом - обжигающее. Горячая земля - точно твердь опустилась всей тяжестью на плечи. Ряса потяжелела и набрякла от крови. Все это в совокупности смутно обещало давно желанный отдых, и еще что-то светлое, что было сложно назвать словами…. Почувствовать боли священник не успел.
Ассасинов зарубила городская стража.
А над отцом Иаковом, отцом Даниилом, отцом Христосом, и хартуларием дрома Алексеем Гавалом отслужили панихиду. Такую же чёткую и короткую, как солдатская жизнь.
Отец Андрей.
Семнадцатилетний, только что рукоположенный в священники Андрей Дука прибыл в Смирну из Константинополя, плохо представляя себе, что ждет его впереди.
Иерусалим был для него всего лишь словом. Но мало что ценил он больше слова.
У самых ворот, все еще чувствуя себя неустойчиво на твердой земле после корабельной качки, он наткнулся на своего брата Иоанна Дуку. Встреча оказалась тревожной и бессмысленно-радостной. Еще больше сумятицы вносил в произошедшее друг отца Андрея и Иоанна - Марк Палеолог, сосланный в Смирну дядюшкой - подальше от константинопольских кабаков и борделей.
Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир.
Иоанн и отец Андрей засиделись до рассвета, когда в окне уже розовело небо над морем, и послышались голоса моряков, поднимавших парус над галерой. Иоанн, склонив голову, говорил:
- Все смотрят на меня, как на юродивого. Почему они предпочитают скорее заключать мир с султанатом, чем оказать помощь и поддержку братьям по вере? Я без труда договорился о союзе с латинянами, а наш дукс… за это лишил меня только что обретенной должности хартулария. Полчаса - самая короткая карьера за всю историю Империи! Когда осаждали Иерусалим, наши войска… они просто развернулись и ушли. Оставили единоверцев, оставили Город Господа нашего. Я остался единственным из всех ромеев, там, под белой стеной…. Единственным….
Отец Андрей, неловко взмахнув рукой, опрокинул тяжелый кубок с византийским орлом. На стол вытекло несколько капель вина.
- Знаешь, брат, я видел… видел конец времен. Когда я говорю об этом, мне верят, и… спрашивают: что же делать, как отсрочить его? Как я могу рассказать о том, что нужно радоваться и молиться? Что нужно отбросить все ненужное, как ореховую скорлупу с ядра, что только верность в любви может вести каждого на своем пути? Я чувствую себя онемевшим….
Иоанн провел рукой по взмокшему лбу.
- Нелепые мы с тобой, брат.
- Нелепые. Но ведь иначе же не сможем?
- Не сможем, брат.
Они до боли стиснули друг другу руки над тлеющими в жаровне углями.
Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях.Напротив Иоанна и отца Андрея в кресле сидела женщина. Богатые одежды и паранджа выдавали знатную мусульманку. Что она делала в доме в этом доме, представлялось загадкой.
- Кто это?.. - тихо поинтересовался отец Андрей.
- Нелюфер бинд ханум, то есть нет… бинд… тьфу ты… не помню. Это султанша. Ее мать - София Дукиня, попавшая в плен 37 лет назад…. Она переписывалась с отцом Иаковом. Теперь мы с тобой - ее ближайшие родственники по матери.
По странному совпадению родственница была одета в пурпур. Это добавляло происходящему безумия.
… Султанша рыдала, отшвырнув в угол свою шапочку. Ее рыдания были не тихими и покорными, как у византиек, а яростными и злыми. В них слышался вой львицы, у которой отняли детеныша.
- Почему, почему умирают все, кого я люблю?! Если их не может защитить Аллах, то, я думала, сможет ваш бог! Но ваш Христос никого не защищает! Ему нравится, чтобы на него умирали, почему он такой кровожадный? Я шла сюда с мыслью принять христианство, но теперь вижу, что ваш бог ничуть не лучше….
Иоанн молча стоял в углу, подавленный идеей того, что теперь он несет некую ответственность за эту плачущую женщину.
А у отца Андрея дрожали руки. Он начал говорить, сбивчиво, неуверенно. Желая сказать о мудрости, он заговорил о любви. Рассказывал о милосердии, и о покаявшемся на кресте разбойнике. В какой-то момент молодой священник сам перестал понимать, что он говорит и какие доказательства приводит. Разумные доводы закончились, и лилась бессвязная речь. Но, казалось, именно она заинтересовала султаншу куда больше, чем богословские доказательства.
- Все равно я плохо понимаю вашего бога. Если он такой глупый и милосердный - его же так легко обмануть!
Братья переглянулись.
Женщина в лиловом смотрела недоуменно, чувствуя в происходящем какую-то тайну.
Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам: побеждающий не потерпит вреда от второй смерти.Накануне Праздника Входа Господня замысливалось большое путешествие в Иерусалим. Расчёт был на то, чтобы ровно в субботу прибыть под стены Святого Города.
Отец Андрей уже успел повидать разные концы Святой Земли, и все люди и города сливались для него в причудливую цветную картину, которая одновременно восхищала и подавляла его. Так восхищают и подавляют впервые увиденные мозаики святой Софии.
Впрочем, мозаики шли трещинами, а алтарь шатался. Войны, стычки и штурмы происходили так часто, что казались бы нереальными, если бы не постоянный вид и запах пролитой крови - самой очевидной и настоящей в мире вещи.
После убийства епископа Самосского стало ясно, как день, что затевать бессмысленное путешествие в Иерусалим некому. Стройная система имперского управления разваливалась на глазах. Канцелярия не работала. В церкви святого Поликарпа царило запустение. Дукс принимал одиночные решения.
То, что казалось важным - политические интриги, богатые одежды, военные союзы - становилось для отца Андрея все более несущественным. А эфемерное в свою очередь обретало плоть.
Более нелепого похода отец Андрей не видел никогда. Впрочем, это мнение, похоже, разделяла вся Смирна и Селевкия.
Иоанн Дука, отец Андрей, и прибившийся к ним Марк Палеолог, который не очень понимал смысл происходящего, но за компанию с друзьями готов был и в кабак и на крест. И случайно оказавшаяся здесь же Евдокия Гавалина, с растерянными глазами смотревшая на всю эту, совсем не благолепную картину. От византийской пышности и торжества не осталось ничего, кроме богато расшитой хоругви с ликом Спаса Нерукотворного. Да и ту взяли в храме за неимением иной.
Окончательно ввергало в недоумение присутствие в этом сборище султанши Нелюфер, любопытствующей посмотреть на то, как христиане поедут поклоняться своему страдающему богу и пристававшей к отцу Андрею с вопросами: куда и зачем этот самый бог должен войти?
Немудрено, что посланник константинопольского патриарха, наткнувшийся на это «паломничество» перекрестился так, точно увидел кощунство.
На подходе к воротам Иконии отцу Андрею показалось, что он слышит море. Но потом он понял, что в голосе моря нет ни звука кованного человеческими руками железа, ни волны ненависти, тоже свойственной людям, а не природе. У ворот султаната стояла мусульманская армия.
Еще было время свернуть. Вряд ли главным делом армии султана стало бы догнать пятерых по виду мирных паломников. Господь не одобрял самоубийств. Да и кто будет говорить о Господе, если все его верные отдадут себя на смерть? Что было бы, если бы все апостолы отдали себя в руки палачей в Гефсиманском саду, кто бы хранил свет этой лампады?
Но повернуть оказалось невозможно. Поход к вратам Иерусалима под хоругвью с ликом Спасителя мог иметь только одно направление - вперед.
Первые ряды стражников от удивления разомкнулись. Видимо, просто не ожидая такой наглости. Где-то в стороне билась, рыдая на руках своего брата, Нелюфер-султан, умоляя не трогать людей, от которых не видела ничего, кроме добра.
Наконец, воины опомнились. На плечи шедших легли латные перчатки. Когда отца Андрея поставили на колени, он забормотал молитву, то ли в силу условной привычки, то ли по общей гордости. Краем обнаженной шеи он чувствовал сталь меча.
Военачальник в зеленом приставил кинжал к горлу Иоанна. Тот, стоя на одном колене, так и не выпустил хоругви. Марк и Евдокия молились.
- Повторяй за мной: нет бога кроме Аллаха, и Магомет пророк его!
Лезвие прижалось к горлу плотнее, выступила капля крови.
- Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго….
Острая дамасская сталь с силой вошла в податливую плоть. Иоанн рухнул на землю. На императорском пурпуре кровь была едва заметна.
Другой воин прижал острие меча к ключицам священника:
- Повторяй за мной: нет бога, кроме Аллаха…
- … И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу…
- Убить всех! - раздался приказ султана.
- Стойте. Зачем вам уподобляться вашим врагам и поднимать оружие на паломников?
Между отцом Андреем и военачальниками встал рослый воин, сжимающий в руке кривой ятаган. От его выцветшего под солнцем пустынь кафтана исходил запах смерти, горячего песка, и ливанских роз.
- Не убивайте их. Это тоже люди Книги. Видите, они безоружны. Воюйте с ними тогда, когда они поднимут на вас меч!
- Замолчи, Саладин! Христиане убивали наших братьев. Пусть и их братья умрут!
Отец Андрей тихо склонился к телу брата.
- Со святыми упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Иоанна.
Он положил руку на еще не остывший лоб брата. К горлу подступали слезы. Но они были всего лишь реакцией тела: встреча впереди виделась такой близкой и неминуемой, что на настоящую скорбь все равно не хватило бы ни сил, ни времени.
Турки гортанно переругивались. Перед воротами царила неприятная сумятица, которая возникает всегда, когда привыкшие сражаться пытаются решить дело миром.
Отца Андрея, Марка Палеолога, и Евдокию Гавалину втащили в ворота. Евдокия вскрикнула, когда ей заломили руки.
Перед глазами молодого священника снова замаячил меч. Повторяясь, ситуация переставала вызывать страх.
- Будешь мне служить?
- Я служу Господу моему, Иисусу.
- Разрешаю тебе помолиться перед смертью, собака!
Где-то впереди был Иерусалим. Город, продолжающий оставаться словом.
«Я не дошел до Иерусалима, но в ослепительно белом предсмертном сиянии, он приближается ко мне сам» - мелькнуло в голове отца Андрея.
Слово воистину становилось плотью.
Отцу Андрею отрубили голову под стеной Иконии.
Евдокия Гавалина приняла рабство и была продана с невольничьего рынка. Говорят, что не прошло и месяца, как она умерла от чумы.
Марк Палеолог тоже согласился было на рабство, но после гибели Иоанна и отца Андрея попросил убить и его тоже, оставаясь мучеником за компанию верным другом и в смерти.
Нелюфер-султан обмыла тела троих убитых и похоронила их в одной могиле. На месте погребения она, после раздумий, поставила маленький самодельный крестик - один на всех. А на следующий день она была убита ассасинами на дороге из Дамаска в Иерусалим. Перед смертью она, как умела, прочитала молитву к страдавшему Господу Христу и попросила Его принять ее душу в Свои чертоги.
Иерусалим отбил несколько штурмов, и продолжал держать осаду, хотя все больше и больше крови сочилось между камнями белых стен.
А у часовни Гроба Господня вились несколько голубей….
Иоанн, сын Зеведеев.
Царство пресвитера Иоанна подобно любви, ибо оно никогда не перестанет. Когда уходит один - приходит другой, и зерно продолжает прорастать. Мы порой не знаем друг друга, но верим в то, что однажды снизошедший Дух пылает в наших братьях по всем концам земли. Именно Он заставляет верно и неприметно трудиться, раздавать свое имущество до последнего медного гроша, и выходить одному против целой армии, даже будучи нелепым в глазах всего мира....
Мы люди, и мы грешны: мы гордецы, мы трусы, мы тщеславны, гневливы, несправедливы, и глупы.
Но мы призваны свидетельствовать.
Прослушать или скачать Руско Баллада о Раймоне Порше бесплатно на Простоплеер
На «Иерусалиме» я сыграл двух персонажей, оба они были византийскими священниками. И оба они были объединены моей ролью в «мистическом пласте игры».
Я ехал, не зная, что меня ждет. Ехал поиграть в православие, имперский колорит, быть рядовым священником и добрым братом. В целом, это мне почти удалось. Но неожиданное предложение повернуло всю игру в странную сторону.
Пожизневые благодарности будут чуть позже.
Замри - умри - воскресни.
Отец Иаков.
И Ангелу Смирнской церкви напиши: так говорит Первый и Последний, Который был мертв, и се, жив.Ничем не примечателен был отец Иаков из Смирны. Всякий, кто входил в храм святого Поликарпа в поисках исповеди, беседы, совета, освящения брака или крещения ребенка, заставал его: то склонившегося над Библией, то зажигающего тонкую свечу, то молящегося у иконы архистратига Михаила.
- Отче, душа моя болит за мою семью….
- Отец Иаков, я грешен… .
- Брате мой во Христе, смутно и страшно душе моей….
- Отец Иаков, мы хотим повенчаться….
- Отец Иаков, пришли паломники….
- Благослови, владыка!
- Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков.
- Ами-и-инь.
Мерцали огоньки, освещая лики святых и лица прихожан. Повторяемое много раз все еще не стало обыденностью. И перед этим маленьким чудом отступало уныние.
…И только чувствовали усталость руки, держащие тяжёлое Евангелие в золотом переплете. И порой тяжело было поднимать голову, когда в дверях церкви раздавался очередной голос, зовущий священника. Гадательно различая во всех этих голосах пилигримов и прихожан иной Голос, душа все же жаждала услышать Его громче и четче.
Иди и смотри!Отец Иаков сидел в алтаре. Было полуденное затишье и редкая минута отдыха. Клонило в сон от бесконечной усталости и запаха ладана, которым давно пропитались и эти стены, и ряса священника.
…И в мареве жаркого воздуха ткался из стеклянных нитей огромный белый город на горе. Гора была черна и точно пропитана болью. И подняв взгляд, увидел смотрящий, что земля, не в силах сдержать в себе кровь, отдает его возведенным человеками стенам. И алое проступало на белых камнях, изъеденных временем, сочилось из них, точно не твердый камень это был, а рыхлый трут. Все выше и выше проступала кровь на стенах Иерусалима….
Беззвучно упал нагар с фитиля свечи. Видение оборвалось. Голова была тяжелой, как после бессонной ночи, а тело, напротив, легким, совсем невесомым.
На исповеди отец Иаков просил епископа отпустить его в паломничество ко Гробу Господню. Тот вздохнул, поджав тонкие губы:
- Хоть и нужен ты здесь, но не вижу повода тебе препятствовать. Через несколько дней вернусь я из Антиохии и возьму тебя с собой в новое путешествие - в Иерусалим. Дожидайся.
Под конец фразы всегда холодный и чеканный, как тяжелый нож, голос владыки потеплел - впервые на памяти отца Иакова.
…чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься.
Благословив привычным жестом, отец Иаков отпустил паломниц - босых монахинь, голосисто загорланивших звучный латинский гимн.
Подсыпал ладан в угасающую кадильницу.
Передал отцу Даниилу послание, оставленное гонцом для епископа.
Долил масла в изумрудную лампаду.
Все действия священника давно напоминали ему самому действия солдата. Только вместо арбалета - кадильница, вместо требушета - аналой, а вместо мечей, стрел, и болтов - слова, молитвы, и таинства. В остальном четкость, привычность, и жесткая иерархия почти ничем не отличали честного отче от крестоносца.
Раздался крик. Обернувшись, отец Иаков не сразу понял, что происходит, потому что не поверил своим глазам. Маленькая, точно ребенок, мусульманская девочка с закрытым лицом склонилась над лежащим в дверях храма отцом Христосом. Как во сне священник смотрел на взметнувшийся кривой нож. Времени думать не было. Инстинкт дернул было в сторону: бежать, и не нарываться на глупую, бессмысленную смерть. «Ему ты уже не поможешь, а сам нужен сотням твоих прихожан…». Но долг солдата сработал быстрее. Этот долг велел быть нелепым, безумным, но не отступать и не трусить. «Будь верен до смерти…».
Отец Иаков в несколько прыжков оказался рядом, обхватил сарацинку за плечи, а другой рукой вцепился в нож. Но вместо детской хрупкости и тонких женских хрящиков, в обхвате оказались стальные мышцы бойца: удар, выверт. И что-то под ребрами - сначала холодное, потом - обжигающее. Горячая земля - точно твердь опустилась всей тяжестью на плечи. Ряса потяжелела и набрякла от крови. Все это в совокупности смутно обещало давно желанный отдых, и еще что-то светлое, что было сложно назвать словами…. Почувствовать боли священник не успел.
Ассасинов зарубила городская стража.
А над отцом Иаковом, отцом Даниилом, отцом Христосом, и хартуларием дрома Алексеем Гавалом отслужили панихиду. Такую же чёткую и короткую, как солдатская жизнь.
Отец Андрей.
Семнадцатилетний, только что рукоположенный в священники Андрей Дука прибыл в Смирну из Константинополя, плохо представляя себе, что ждет его впереди.
Иерусалим был для него всего лишь словом. Но мало что ценил он больше слова.
У самых ворот, все еще чувствуя себя неустойчиво на твердой земле после корабельной качки, он наткнулся на своего брата Иоанна Дуку. Встреча оказалась тревожной и бессмысленно-радостной. Еще больше сумятицы вносил в произошедшее друг отца Андрея и Иоанна - Марк Палеолог, сосланный в Смирну дядюшкой - подальше от константинопольских кабаков и борделей.
Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир.
Иоанн и отец Андрей засиделись до рассвета, когда в окне уже розовело небо над морем, и послышались голоса моряков, поднимавших парус над галерой. Иоанн, склонив голову, говорил:
- Все смотрят на меня, как на юродивого. Почему они предпочитают скорее заключать мир с султанатом, чем оказать помощь и поддержку братьям по вере? Я без труда договорился о союзе с латинянами, а наш дукс… за это лишил меня только что обретенной должности хартулария. Полчаса - самая короткая карьера за всю историю Империи! Когда осаждали Иерусалим, наши войска… они просто развернулись и ушли. Оставили единоверцев, оставили Город Господа нашего. Я остался единственным из всех ромеев, там, под белой стеной…. Единственным….
Отец Андрей, неловко взмахнув рукой, опрокинул тяжелый кубок с византийским орлом. На стол вытекло несколько капель вина.
- Знаешь, брат, я видел… видел конец времен. Когда я говорю об этом, мне верят, и… спрашивают: что же делать, как отсрочить его? Как я могу рассказать о том, что нужно радоваться и молиться? Что нужно отбросить все ненужное, как ореховую скорлупу с ядра, что только верность в любви может вести каждого на своем пути? Я чувствую себя онемевшим….
Иоанн провел рукой по взмокшему лбу.
- Нелепые мы с тобой, брат.
- Нелепые. Но ведь иначе же не сможем?
- Не сможем, брат.
Они до боли стиснули друг другу руки над тлеющими в жаровне углями.
Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях.Напротив Иоанна и отца Андрея в кресле сидела женщина. Богатые одежды и паранджа выдавали знатную мусульманку. Что она делала в доме в этом доме, представлялось загадкой.
- Кто это?.. - тихо поинтересовался отец Андрей.
- Нелюфер бинд ханум, то есть нет… бинд… тьфу ты… не помню. Это султанша. Ее мать - София Дукиня, попавшая в плен 37 лет назад…. Она переписывалась с отцом Иаковом. Теперь мы с тобой - ее ближайшие родственники по матери.
По странному совпадению родственница была одета в пурпур. Это добавляло происходящему безумия.
… Султанша рыдала, отшвырнув в угол свою шапочку. Ее рыдания были не тихими и покорными, как у византиек, а яростными и злыми. В них слышался вой львицы, у которой отняли детеныша.
- Почему, почему умирают все, кого я люблю?! Если их не может защитить Аллах, то, я думала, сможет ваш бог! Но ваш Христос никого не защищает! Ему нравится, чтобы на него умирали, почему он такой кровожадный? Я шла сюда с мыслью принять христианство, но теперь вижу, что ваш бог ничуть не лучше….
Иоанн молча стоял в углу, подавленный идеей того, что теперь он несет некую ответственность за эту плачущую женщину.
А у отца Андрея дрожали руки. Он начал говорить, сбивчиво, неуверенно. Желая сказать о мудрости, он заговорил о любви. Рассказывал о милосердии, и о покаявшемся на кресте разбойнике. В какой-то момент молодой священник сам перестал понимать, что он говорит и какие доказательства приводит. Разумные доводы закончились, и лилась бессвязная речь. Но, казалось, именно она заинтересовала султаншу куда больше, чем богословские доказательства.
- Все равно я плохо понимаю вашего бога. Если он такой глупый и милосердный - его же так легко обмануть!
Братья переглянулись.
Женщина в лиловом смотрела недоуменно, чувствуя в происходящем какую-то тайну.
Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам: побеждающий не потерпит вреда от второй смерти.Накануне Праздника Входа Господня замысливалось большое путешествие в Иерусалим. Расчёт был на то, чтобы ровно в субботу прибыть под стены Святого Города.
Отец Андрей уже успел повидать разные концы Святой Земли, и все люди и города сливались для него в причудливую цветную картину, которая одновременно восхищала и подавляла его. Так восхищают и подавляют впервые увиденные мозаики святой Софии.
Впрочем, мозаики шли трещинами, а алтарь шатался. Войны, стычки и штурмы происходили так часто, что казались бы нереальными, если бы не постоянный вид и запах пролитой крови - самой очевидной и настоящей в мире вещи.
После убийства епископа Самосского стало ясно, как день, что затевать бессмысленное путешествие в Иерусалим некому. Стройная система имперского управления разваливалась на глазах. Канцелярия не работала. В церкви святого Поликарпа царило запустение. Дукс принимал одиночные решения.
То, что казалось важным - политические интриги, богатые одежды, военные союзы - становилось для отца Андрея все более несущественным. А эфемерное в свою очередь обретало плоть.
Более нелепого похода отец Андрей не видел никогда. Впрочем, это мнение, похоже, разделяла вся Смирна и Селевкия.
Иоанн Дука, отец Андрей, и прибившийся к ним Марк Палеолог, который не очень понимал смысл происходящего, но за компанию с друзьями готов был и в кабак и на крест. И случайно оказавшаяся здесь же Евдокия Гавалина, с растерянными глазами смотревшая на всю эту, совсем не благолепную картину. От византийской пышности и торжества не осталось ничего, кроме богато расшитой хоругви с ликом Спаса Нерукотворного. Да и ту взяли в храме за неимением иной.
Окончательно ввергало в недоумение присутствие в этом сборище султанши Нелюфер, любопытствующей посмотреть на то, как христиане поедут поклоняться своему страдающему богу и пристававшей к отцу Андрею с вопросами: куда и зачем этот самый бог должен войти?
Немудрено, что посланник константинопольского патриарха, наткнувшийся на это «паломничество» перекрестился так, точно увидел кощунство.
На подходе к воротам Иконии отцу Андрею показалось, что он слышит море. Но потом он понял, что в голосе моря нет ни звука кованного человеческими руками железа, ни волны ненависти, тоже свойственной людям, а не природе. У ворот султаната стояла мусульманская армия.
Еще было время свернуть. Вряд ли главным делом армии султана стало бы догнать пятерых по виду мирных паломников. Господь не одобрял самоубийств. Да и кто будет говорить о Господе, если все его верные отдадут себя на смерть? Что было бы, если бы все апостолы отдали себя в руки палачей в Гефсиманском саду, кто бы хранил свет этой лампады?
Но повернуть оказалось невозможно. Поход к вратам Иерусалима под хоругвью с ликом Спасителя мог иметь только одно направление - вперед.
Первые ряды стражников от удивления разомкнулись. Видимо, просто не ожидая такой наглости. Где-то в стороне билась, рыдая на руках своего брата, Нелюфер-султан, умоляя не трогать людей, от которых не видела ничего, кроме добра.
Наконец, воины опомнились. На плечи шедших легли латные перчатки. Когда отца Андрея поставили на колени, он забормотал молитву, то ли в силу условной привычки, то ли по общей гордости. Краем обнаженной шеи он чувствовал сталь меча.
Военачальник в зеленом приставил кинжал к горлу Иоанна. Тот, стоя на одном колене, так и не выпустил хоругви. Марк и Евдокия молились.
- Повторяй за мной: нет бога кроме Аллаха, и Магомет пророк его!
Лезвие прижалось к горлу плотнее, выступила капля крови.
- Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго….
Острая дамасская сталь с силой вошла в податливую плоть. Иоанн рухнул на землю. На императорском пурпуре кровь была едва заметна.
Другой воин прижал острие меча к ключицам священника:
- Повторяй за мной: нет бога, кроме Аллаха…
- … И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу…
- Убить всех! - раздался приказ султана.
- Стойте. Зачем вам уподобляться вашим врагам и поднимать оружие на паломников?
Между отцом Андреем и военачальниками встал рослый воин, сжимающий в руке кривой ятаган. От его выцветшего под солнцем пустынь кафтана исходил запах смерти, горячего песка, и ливанских роз.
- Не убивайте их. Это тоже люди Книги. Видите, они безоружны. Воюйте с ними тогда, когда они поднимут на вас меч!
- Замолчи, Саладин! Христиане убивали наших братьев. Пусть и их братья умрут!
Отец Андрей тихо склонился к телу брата.
- Со святыми упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Иоанна.
Он положил руку на еще не остывший лоб брата. К горлу подступали слезы. Но они были всего лишь реакцией тела: встреча впереди виделась такой близкой и неминуемой, что на настоящую скорбь все равно не хватило бы ни сил, ни времени.
Турки гортанно переругивались. Перед воротами царила неприятная сумятица, которая возникает всегда, когда привыкшие сражаться пытаются решить дело миром.
Отца Андрея, Марка Палеолога, и Евдокию Гавалину втащили в ворота. Евдокия вскрикнула, когда ей заломили руки.
Перед глазами молодого священника снова замаячил меч. Повторяясь, ситуация переставала вызывать страх.
- Будешь мне служить?
- Я служу Господу моему, Иисусу.
- Разрешаю тебе помолиться перед смертью, собака!
Где-то впереди был Иерусалим. Город, продолжающий оставаться словом.
«Я не дошел до Иерусалима, но в ослепительно белом предсмертном сиянии, он приближается ко мне сам» - мелькнуло в голове отца Андрея.
Слово воистину становилось плотью.
Отцу Андрею отрубили голову под стеной Иконии.
Евдокия Гавалина приняла рабство и была продана с невольничьего рынка. Говорят, что не прошло и месяца, как она умерла от чумы.
Марк Палеолог тоже согласился было на рабство, но после гибели Иоанна и отца Андрея попросил убить и его тоже, оставаясь мучеником за компанию верным другом и в смерти.
Нелюфер-султан обмыла тела троих убитых и похоронила их в одной могиле. На месте погребения она, после раздумий, поставила маленький самодельный крестик - один на всех. А на следующий день она была убита ассасинами на дороге из Дамаска в Иерусалим. Перед смертью она, как умела, прочитала молитву к страдавшему Господу Христу и попросила Его принять ее душу в Свои чертоги.
Иерусалим отбил несколько штурмов, и продолжал держать осаду, хотя все больше и больше крови сочилось между камнями белых стен.
А у часовни Гроба Господня вились несколько голубей….
Иоанн, сын Зеведеев.
Царство пресвитера Иоанна подобно любви, ибо оно никогда не перестанет. Когда уходит один - приходит другой, и зерно продолжает прорастать. Мы порой не знаем друг друга, но верим в то, что однажды снизошедший Дух пылает в наших братьях по всем концам земли. Именно Он заставляет верно и неприметно трудиться, раздавать свое имущество до последнего медного гроша, и выходить одному против целой армии, даже будучи нелепым в глазах всего мира....
Мы люди, и мы грешны: мы гордецы, мы трусы, мы тщеславны, гневливы, несправедливы, и глупы.
Но мы призваны свидетельствовать.
Прослушать или скачать Руско Баллада о Раймоне Порше бесплатно на Простоплеер