Моя Татик
А где-то там всегда будет слышен твой звонкий хриплый смех и ты одаришь хитрой улыбкой кого-то, дашь наставление своим коронным поучительным тоном: «ахчик-джян, нэханас вэч байц эс пянэ тэнц чен анум….». Ты будешь смотреть на кого-то, но видеть его суть, смотреть с надежой и легкой уверенностью в том, что покоришь очередное сердце, навсегда отсавшись в памяти любого, кто встретился тебе на пути. Твои маленькие ручки будут перебирать зелень, навеки покрывая каждый стебелек безграничной любовью и заботой так, что кто бы ее в дальнейшем не приготовил, почувствовал твой запах и твой дух и стал бы говорить о тебе за столом, мол инкер Антелла то, инкер Антелла сё… Ты всегда будешь наблюдать, почему-то несомненно свесив ноги свысока, твои сильные, красивые, но больные ноги, и смотерть, сложив руки на животе, перебирая большими пальцами, с доброй и одновременно хитрючей улыбкой, как твоя любимая (а я уверенна, что была любимой) внучка пишет о тебе со слезами на глазах, рядом будет сидеть твоя сестра, по которой ты так скучала, а за тобой твой родной дом и твои горы, бесконечные, те самые, между которыми текла та речка, и мудрый Согомон и та самая четвертая дочь в семье, которую назвали Херик, что значит «Хватит», в своем элегантом халате, что она умудрилась одевать в глухой деревне, по которой скучают дети, что даже не родились в ней и не помнят о ней. Ты будешь сидеть и смотреть на своих любимых, оберегать их, как ты делала это, будучи живой, ругаться и наставлять, и улыбаться, улыбаться, улыбаться. Это та птица, бросившая хлеб на твою могилу, послала весточку от тебя, что дарила всем хлеб и отдавала мои жвачки соседским детям и нашу одежду детям из Эчмиадзина, и это была ты, ты, инкер Антелла, у которой каждый имел свое место в сердце, твоем огромном сердце, что не выдержало собственной доброты и слишком рано износилось.
