Мы живем своей отдельной жизнью
Наш гость сегодня - главный режиссер Московского музыкально-драматического театра “Арлекин” Сергей Андреевич Мелконян. Пройдя через “ железный занавес“, он открыл для своей страны западную театральную школу комедии дель арте, поставив во главе ее идеи Е. Вахтангова и В. Мейерхольда. Человек бескомпромиссный, непримиримый к фальши в искусстве и в людях. Снискав признание публики 80-х и собирая аншлаги на спектаклях, но войдя в многолетний конфликт с сильными мира сего, препятствовавшими развитию западной театральной школы в СССР, увез театр за рубеж и поселился в Лос-Анджелесе. Изменившаяся политическая ситуация и желание вернуться в страну, имеющую самые большие возможности для развития творчества, привели его и театр назад в Россию. В этом сезоне «Арлекин» вновь радует своего зрителя на московской сцене.
- Сергей Андреевич, недавно вы праздновали сорокалетие творческой деятельности. С какими достижениями пришли Вы и театр к юбилею?
- Когда театр говорит о достижениях, он приближается к смерти. Любой театр имеет рождение и смерть. Театры рождаются и умирают, некоторые потом возрождаются, восстанавливаются, некоторые не восстанавливаются. Я не думаю, что театр имени Вахтангова - это вахтанговский театр, что МХАТ сегодня - это театр Станиславского, Немировича-Данченко. Это другие театры, которые живут только благодаря тому, что они государственные академические. Если бы это были частные театры, их давно бы уже не было.
Наш театр - авторский, студийный. Студийный с позиции духа, принципов, идей. Несколько раз на протяжении 40 лет наш театр, как Феникс, возрождался, умирал и снова возрождался. Сегодня как раз тот момент, когда рождается новый театр, на базе старого, старых идей. Но формы сегодня другие.
Мы вступили в новый этап, новую эпоху, новую жизнь. Чем мы отличаемся от вчерашнего театра? Тем, что в театре есть ученики, есть костяк. И я могу с полной ответственностью сказать, что эти ученики могут ставить и делать. Это очень радостно, хотя мне немного грустно, оттого что вот и все, пожалуй... Я счастлив, потому что в театре есть поколение, потому что театр не ушел в ту или иную смещенность. Я счастлив, что у нас в театре есть семьи, которые составляют одну большую театральную семью. Я счастлив потому, что театр- это космос, это отдельный мир для тех людей, которые приходят сюда и остаются. В театре нельзя работать - это унизительно. Старые мастера говорили: “Я служу в театре 40 лет.” В театре надо или жить, или служить. Рабство и театр - вещи несовместимые.
Главное для нашего театра сегодня - это его новая форма. В нее войдет наше существо, которое не меняется 40 лет и не изменится, пока я есть. Мы видим не так, мы хотим ставить не так, как многие: или сидим пьем чай, или заседаем три часа - ради чего?
В Станиславском я воспринимаю только его театральный менеджмент: вдвоем с Немировичем-Данченко они сумели создать театр - материально, финансово, организационно. А то, что в нем было, - очень спорно. Быть гениальным администратором не значит быть художником, режиссером, актером. Это был художественный театр, как они его себе представляли, но это не был театр действия. У Станиславского и Немировича-Данченко было много последователей, среди которых были очень талантливые актеры. Но эти актеры не имели школы. Много лет назад я уже говорил о комедии дель арте как об искусстве представления. Это западная школа. Искусство переживания - это нарочно созданное понятие, чтобы противостоять, противодействовать единственной школе - школе представления.
- Театр Станиславского Вы считаете спорным. А ваш театр - разве он бесспорен и принимаем вами? Ведь о нем очень много дискутируют.
- Очень. Это нормально: прийти в театр и спорить о том, что сделано и как.
- И все же главное достижение Ваше как режиссера и педагога - это воспитанные Вами актеры. Вы работаете над этим много лет. Чем в вашей работе вы особенно довольны, какие трудности встречаются на пути театрального педагога, с чем они связаны?
- Воспитывать актера в живом, работающем театре - это сложный процесс. Научить нельзя, можно только научиться - так говорили старые мастера. За все эти годы нам удалось выработать такую методику, такую систему, которая позволяет актеру за очень короткий срок приобрести профессиональный навык, который необходим для старта, чтобы начинать профессиональную жизнь. Учеба - это только начало, это экспозиция, это прелюдия. Актер учится всю жизнь уже на сцене - от роли к роли, от неудачи к удаче... Моя задача - всего лишь направить, помочь, вытащить из человека его данные, сделать их ярче - и заразить его театром. Из всех элементов актерской шкалы, безусловно, самый главный - чувство заразительности. С этого все начинается.
- У Вас в студии были очень талантливые ребята - я знаю, вы их такими считали. Они ушли из театра . Вы их не заразили театром? Или они не были в действительности талантливы?
- Были. Вернее, это были одаренные ребята. И я заразил их театром - тех, которые проучились в студии не менее одного-полутора лет. Я заразил их театром в том смысле, что теперь они не могут сделать что-нибудь антитеатральное. Но эти люди недопоняли ту систему отношений, которая существует в театре. Быть одаренным - это мало. Надо еще свою одаренность ввести в профнавык. Вот тут я сталкиваюсь с тремя вещами в России, особенно в последние годы.
Первая - это леность, которая является страшным врагом для актера, как и для любого человека. Но для нашей профессии это как СПИД, это неизлечимо. Это главная болезнь тех одаренных студийцев, которые ушли из нашего театра. Хотя на самом деле все было по-другому: я отворачивался от них, и у них не было другого выхода. Я теряю интерес к студийцу, когда вижу, что работать с ним бесполезно - его влечет улица, его интересует все вокруг театра, но не театр. Его больше интересуют закулисные сплетни, чем сама сцена и работа.
Еще одна причина - человек не принимает нашего театрального мировоззрения, нашей позиции, моей позиции. Видимо, это сложно для него: люди, которые приходят в студию, находятся на очень невысоком интеллектуальном уровне. Когда я требую читать “Гамлета”, “Ромео и Джульетту”, хотя бы несколько баллад Вийона, то сталкиваюсь с проблемой: а зачем это нужно - ведь мы же русский театр?
Непринятие молодыми людьми условий, составляющих жизнь театра, завершается уходом из него. Это непринятие происходит не оттого, что они имеют свою позицию или идею, а оттого, что благодаря воспитанию их сознание меркантильно, материализовано до предела. Чем мы отличаемся от низших биологических существ? Сознанием? Не только. Духом нашим, нашими чувствами... Вот что главное. Когда ко мне приходит абитуриент, я не смотрю, что он умеет, чего не умеет. Мне важны его внутреннее содержание и внешние данные. Я тестирую абитуриентов, чтобы определить, насколько он испорчен бытом, домом, школой, детским садом. Первые полгода я занят вышибанием всех этих принципов и основ. Человек должен понимать, что у него есть выбор, что он может мыслить нестандартно. Многие настолько не готовы к этому, настолько закомплексованы - мы называем это психофизическим зажимом, - что вначале не могут сдать экзамен по хореографии, актерскому мастерству, я начинаю вытягивать студента, а он уже выпал из колеи - и все, я не в силах ему помочь.
- Что вы думаете о людях, страдающих переоценкой собственной личности? Может быть, в творческой работе это вполне естественное качество? - А это третье и самое болезненное. Каждый, кто поступает в студию, уже со второго месяца если не уверен, то по крайней мере не сильно сомневается в том, что он звезда - и если не очень блестит сегодня, то завтра будет сверкать. Это “звездность”, это неспособность трезво оценивать свои данные. Не дух, который можно обрести, не профнавык, которому можно научиться, а данные, какими тебя наделила природа: вот ты такой, какой есть, у тебя не будет двухметрового роста, у тебя слабый голос и никогда не будет сильного сценического но ты хочешь, ты любишь, ты умираешь, и сцена становится для тебя наркотиком.
Человек, который не сумеет вовремя дать оценку своим данным, для того чтобы определить: а что ему нужно сделать, чтобы поработать на сцене, если он без этого не может жить, - все, этот человек вылетает. Такие люди не становятся актерами. В лучшем случае они где-то в самодеятельности что-то там пытаются сделать. К сожалению.
Это три основные причины, по которым у меня в театре из двадцати человек остается один, двое, из сорока - трое. Как много нужно для того, чтобы Человек родился! Потом мы его долго растим, воспитываем, не зная, что из него получится.
А что такое актер? Человек, способный надеть чужую личину, жить другой жизнью - пусть два часа, три, но полностью другой. И мы хотим, чтобы он смог научиться этому за год, два, три? Поэтому вся система государственного театрального образования - это профанация, авантюра, мошенничество. Можно учить театроведов, даже критиков, сценаристов. Но учить так режиссера, актера... Я сильно сомневаюсь в этом. Актером человек может стать только в живом театре. Испокон веков так было. Все ведущие актеры набирали курс при театре.
- Многие с вами не согласятся. Щепкинское театральное, Щукинское (ныне Вахтанговское) - оба при театрах: одно при Малом, другое при театре имени Вахтангова. Школа-студия МХАТ - при МХАТе.
- Да, но они являются сегодня отдельными, государственными учебными заведениями со своим отдельным, самостоятельным балансом, отчетностью Минкульту и так далее. Театральные учебные заведения не должны быть юридическими лицами.
- У вас есть талантливые, высокопрофессиональные актеры, которые являются основой театра “Арлекин”, побывавшего и в США, и в западных странах. Насколько они признаны в мире?
- В 1991 году мы приехали в Блю Лейк. Это маленькая деревня в горах Северной Калифорнии, куда перекочевала школа папы Карло - Карло Клементе Мацони перевез туда из Италии свою школу комедии дель арте. Мы приехали на встречу с педагогами и актерами этой школы. Они нас встретили доброжелательно, с улыбками, снисходительно, свысока: да что вы можете? Какая комедия дель арте? Так смешно, смешно, смешно... Ну покажите что-нибудь... Без костюмов, без декораций мы разыграли сюжет для импровизации. Поработав на сцене 25-30 минут, единственное, что мы слышали вокруг: “I’m sorry”, “I’m sorry”. Вы извините нас, простите нас, ради Бога.
Главный магистр, который держит эту школу, известные актеры, учившиеся в ней, сказали, что для них это был удар ниже пояса: они были уверены, что так сыграть могут только итальянцы. А мы - русские, и я - русский режиссер, и мы сыграли.
Признание профессионалов - вот это победа. Не присуждение званий, даже не аплодисменты в зале, когда спектакль одет в костюмы и на сцене оркестр. Но вот когда сидят в зале мастера комедии дель арте, воспитанники папы Карло, когда они выражают восхищение и встают на колени в знак признания нашего профессионализма - это победа. Это признание школы. Они сказали: это комедия дель арте, но это что-то новое. Они слышали о Вахтангове, Мейерхольде, но не воспринимали их всерьез. Благодаря нам они ввели в курс обязательного обучения Вахтангова и Мейерхольда. И вместо того чтобы финансировать меня как полномочного представителя русского театра в Калифорнии, бандиты и мошенники финансируют сомнительные театры, где работают родственники и родственницы власть имущих. А Россия все равно без театра погибнет. Россия - это духовная аура планеты. Но она может потерять ауру, свое предначертание свыше.
- Театры комедии дель арте - их много в мире?
- Очень мало. Один из них - театр Уле Брекке в Дании. Мы с ним хорошо знакомы. Он приезжал в Москву по нашему приглашению и, кроме нас, никто его не принял. А Уле Брекке - один из ведущих педагогов Западной Европы.
И вообще мы - те, кто занят театром импровизационным, ярким, мощным, музыкальным, зрелищным, который является базой любого мюзикла и любого театра, - мы живем своей отдельной жизнью, не участвуя ни в каких всяких фестивалях, не поклоняясь общепризнанным современным авторитетам.
Мне стыдно представлять эту страну, в государственном учебном заведении которой при крайне низком уровне берут 5-10 тысяч долларов за обучение на коммерческом отделении. Мне стыдно представлять страну, в театральном мире которой царят скука, однообразие и невероятная амбициозность. Мне стыдно представлять страну, в которой всем известный режиссер не признает свою настоящую фамилию. Один из самых моих близких друзей - Певзнер Алик, ставший главным режиссером еврейского театра. Он погиб в автомобильной катастрофе. Прошло столько лет, а мне и сейчас тяжело о нем вспоминать. Он никогда не боялся признаться в неудачах, ошибках, сомнениях. И учился.
Мне же и фамилию предлагали поменять - я отказывался. И националистом называли. Да нет, я не националист, у меня в театре люди разных национальностей. Я начинаю вырабатывать ответную реакцию, когда ко мне проявляют это.
- Какой вы увидели Москву после возвращения из США? Она вас чем-нибудь удивила?
- Оставаясь жителем Калифорнии, я вернулся в Россию вместе с актерами и их семьями. И что мы видим сегодня? Хамство, беспредел. Всех интересуют только деньгами - и больше ничего. Театр никого не волнует. Раньше все были под партией и тоже уничтожали театр - ставили заседание парткома, “Сталеваров”... Было с другим акцентом то же самое. Ситуация не изменилась - она поменяла окраску. Лозунг поменялся, вывеска. Соцреализма сегодня нет. Теперь за один день можно открыть театр. Но в свою тусовку театральная мафия никого не впустит.
- Какова она, жизнь артиста, в современной России?
- Есть люди безнадежно театральные. Человек может временно отойти от театра, но ты знаешь, что он все равно вернется, будет “голодать”, я не имею в виду позицию псевдотеатралов, которые считают, что только голодный актер может творить. Это позиция псевдомхатовская. Актер не должен думать о куске хлеба, о том, что он должен достать, подработать, принести, отдать ребенку, накормить семью. Это позорное существование советского театра. И еще более позорное существование театра в демократической России.
- В России очень тяжелое положение. Какую роль сейчас играет в ней театр?
- Народ в театр ходит! Человек ищет одухотворенность. Духовный голод страшнее по своим результатам. От физического голода человек умирает вынужденно. От духовного голода человек сам кончает со своей жизнью. Это страшнее. Это грех. Поэтому человек ищет то духовное, которого ему недостает сегодня. С утра до вечера нас обливают информационной грязью с экранов телевизоров. Страной руководит кучка бандитов-бизнесменов, которые и о бизнесе-то настоящем представления не имеют, и дергают за ниточки политиков-марионеток. Это большой, плохо отрежессированный театр. Самое страшное то, что финал не выстроен и мы не знаем, как пойдет занавес. Сейчас идет вторая серия после отречения Николая от престола. Первая серия шла 74 года. За последние годы жертв было больше, чем во время октябрьского переворота.
Мы приняты публикой, а пресса пыталась нас унизить, называя балаганом. Но кто сказал, что балаган - это оскорбление? С веселого балаганного зрелища начинался театр. От театрального критика я услышал, что мы дискредитируем другие театры. Правда, я не понял почему. Кто-то после представления подверг рецензии пыль на сцене, кто-то детали костюмов, а кто-то факты моей биографии. Такова наша пресса.
На западе мой “Гамлет” считается одной из лучших постановок - по режиссуре и по форме. На Беккете (“Театр 1”) в Сан-Франциско 14 раз занавес открывался и закрывался. И после этого быть оклеветанным в России?
А наш московский зритель нам нравится. Мы все делаем для того, чтобы пробуждать его, восхищать, радовать, увлекать. Мы благодарны ему за признание и поддержку театра.
- У вашего театра, как я знаю, нет в Москве собственной площадки. Будет ли большая сцена театра «Арлекин»?
- Это зависит от города. Я не буду делать дорогих подарков, я не буду давать взятки. Я этому даже посвятил спектакль “Взятки или благодарность”. Да, господа, когда цена “благодарности” превосходит двухмесячное жалованье депутата государственной думы - это взятка. Середина прошлого века, Москва.
А в Москве растет новое поколение. Даже не в нашем театре уже дело, а в новых театрах и новых идеях. Мы внесли лепту в российскую демократию, в студийное движение, когда создавались театры Беляковича, Юденича, Спесивцев и наш.
В студентах любого театрального учебного заведения я вижу поразительное духовное обнищание и даже ущербность. Потом вспоминаю, кто им преподает, и все становится на свои места. В понятие “школа” входит не только профнавык, ремесло и уважение, но и то, что артист должен представлять ту культуру, за которую он должен полностью нести ответственность - за свой этнос, за свой дух. Русский актер, играющий Беккета, должен быть лучше, чем американский. Да и кто такие лучшие американские актеры? Разве они не ученики Михаила Чехова, друга, сподвижника, ученика Вахтангова - к примеру, суперзвезда Элизабет Тейлор? Все замыкается. Значит, у России есть свое предначертание, своя обязанность перед космосом, которую она сегодня ленится и не выполняет. Россия сегодня занята криминальными вопросами. За это Бог накажет и уже наказывает нас.
Беседу вела Э. Архипцова.
сайт театра "Арлекин" www.arlekintheatre.com