Адон Кихот и Мар Сервантес (2)
Публикуется с любезного разрешения автора
Проф. Семен Лицын ,
Тель-авивский университет,
(aka litsyn)
Окончание.
См. - Начало
Слово антисемитам
"Давайте спросим антисемитов, -
они распознают евреев мгновенно и безошибочно."
Эзер Вайцман, 7-ой президент Израиля,
в ходе дискуссии, кого считать евреем.
Писатели-почвенники, защищающие родное от нашествия инородной саранчи, видимо были ещё в Древней Греции (мы просто мало что знаем про Древний Египет). Сколько
отравленных стрел было выпущено в талантливых соперников, сколько пергамента переведено, для того чтобы доказать, что ну не могут они, в силу своей инородности, прочувствовать и понять нашу жизнь. А задача у них одна - замаскироваться, прокрасться и нагадить что есть сил. Причём так маскируются, что неподготовленному читателю это кажется талантливым и интересным, а на самом деле - чистая контра и подрыв устоев.
Пио Бароха (1872-1956) - автор более сотни книг и один из наиболее значительных испанских новеллистов двадцатого века, придерживался весьма радикальных взглядов по всем проблемам. В тридцатых годах он стал одним из ведущих идеологов фашизма, а в 1939-м разразился серией статей под названием «Коммунисты, Евреи и Другие». Странным образом симпатии Бароха (вот так имя - чуть не написал Баруха!) разделились. Он ратовал за возвращение прекраснодушных сефардских евреев, способных к искусствам и ремёслам, на историческую родину (Испанию). С другой стороны, с ашкеназскими евреями у Бароха была проблема. Он объявил коммунизм «еврейским крестовым походом против Европы», а ашкеназов - «авангардом коммунизма». Не обошёл Бароха и тему еврейства автора «Дон Кихота» (ашкеназа?):
«В Испании, с этнической и моральной точки зрения, существуют два основных типа - иберийский и семитский… Тип иберийца, сурового и сильного, преобладал в Испании в эпоху Реконкисты, предшествуя формированию аристократии, а вот тип семита, хитрого и ловкого, возникает в то время, когда бывшие мавританские княжества входят в состав национального государства, когда формируется аристократия. Ибериец - это сельский идальго, а семит - это городской ремесленник и придворный. Мало-помалу, по мере образования единой нации, вся семитская Испания растёт и побеждает, а Испания иберийская приходит в упадок. Город берёт верх над деревней. Завершается формирование и укрепление аристократии - и, по всей вероятности, за счёт тех, кто находится поблизости, то есть за счёт семитов.
…С моей точки зрения, во время блистательного периода нашей истории Испания иберийская уничтожалась: Испания семитская её подавляла и выдавливала. Испанская классическая литература - она наполовину итальянская, наполовину семитская. Да и сам «Дон Кихот» - это семитская книга… Если бы нашёлся гениальный ибериец вроде Сервантеса, у него бы не поднялась рука написать такую книгу; ему бы никогда не пришло в голову насмехаться над таким героем, как Дон Кихот; нужно было существовать этому возникшему в подвалах и в гетто антиидеалистическому настроению, чтобы решиться отлупить палками храброго и бесстрашного идальго; для этого нужно было существовать той ненависти к возвышенному, к идее личного служения, которая была характерна для испанца, для испанца, каким он был изначально».
А что говорят по этому поводу российские мастера слова? Не волнуйтесь, без них не обошлось.
Ольга Щёлокова, специалист в испанской литературе, ведёт интернетовский живой журнал под именем regenta. Декларирует себя как испанофилку и татаролюбку. Эта взрывоопасная смесь пристрастий не смогла обойтись без острой приправы - жгучей нелюбви к малому народу, который испоганил не только наше, но и всемирное всё. Но слово автору (стиль и пунктуация сохранены):
«А теперь посмотрите на ситуацию глобальней - и вы обнаружите, что в каждой частной литературе есть свой такой «Дон Кихот», который, как тень от гигантского мусорного бачка, заслоняет собой всё подлинное, национальное. И Испании тут совсем уж не повезло - по масштабам ублюдочности тех ублюдков, которых двигают свои люди в репрезентативных целях. Ну, с Сервантесом всё ясно (фамилия его переводится примерно как «Слугин» - Бог шельму метит): «Дон Кихот» - это гнусная семитская агитка, чтобы опорочить имперскую идеологию Золотого века с его кодексом чести и служения "Богу, Царю и Отечеству". А этот урод Гойя в стране с традициями Веласкеса и Сурбарана! А этот пидарас Лорка...»
Ну вот, а педерасты-то чем провинились? Похоже, придётся завести отдельный список крипто-голубых. Дальше цитирую длинно, но просто не могу выкинуть слова из этого стона.
«…Возьмём время написания романа. Это Золотой век Испанской империи, которая расширялась и защищала себя именно как контрреформационная империя. Военные победы и экспансия были возможны только благодаря железной дисциплине - политической и, прежде всего, духовной. Дворяне такого положения, как дон Кихот, не изнывали от безделья, читая книжки. Они, все до одного (а особенно члены военно-монашеских орденов), ВОЕВАЛИ. Приведу Вам аналогию - идёт Великая отечественная война, но вот некто типа Сервантеса нагло описывает при этом жизнь дезертира призывного возраста, который, однако, не скрывается в подвале, а лежит на печи, на виду у всех, и лузгает семечки. Понимаете, какой образ закачивался в сознание читателя: в "тоталитарной" Испанской империи дворяне мучились дурью, совершая идиотские "подвиги". Ну а чего: тоталитаризм же! Святое дело на него насрать! Так что в этом аспекте - типичная "правозащитная" литература типа романов Окуджавы.
Идём далее. С другой стороны, дон Кихот - идальго, имеет возвышенные идеалы. И вот здесь Сервантес выступает просто исступлённым пропагандистом «общечеловеческих» ценностей в противовес ненавистных ему (как еврею, вернее, «новому христианину») христианским ценностям. Вы думаете, этого у него на голове шлем? - спрашивает Сервантес и отвечает: "Ха-ха! Это тазик цирюльника". И так далее, по всем символам и образам, по всем ситуациям. Автор постоянно макает героя в говно, показывая, каким он оказывается никчемным кретином со своим РОМАНТИЗМОМ, со своими ХРИСТИАНСКО-КОНТРРЕФОРМАЦИОННЫМИ ценностями. От романтизма и воинствующего христианства - один геморрой, практически в открытую говорит Сервантес, ИЗБИВАЯ (на что и обратил внимание Бароха) дворянина и рыцаря именно как носителя таковых ценностей. И это, по сути дела - ритуальное убийство. И вот только когда обессиленный и измордованный автором идальго отказывается от романтизма и христианства, носителями которых являются, в данном случае, рыцарские романы, и говорит, что всё это туфта и надо просто жить, общечеловечески, в качестве Алонсо Киханы Доброго, - вот тогда да, тогда автор успокаивается. И этого Алонсу убивает - он ему уже на хрен не нужен.
Ну и, наконец, там присутствует мощный антиправительственный, антимонархический, антицерковный аспект. Борьба с ветряными мельницами, великанами и т. д. - это не «прикол», а призыв к борьбе с Инквизицией, к протестантизации Испании, а также борьба лично с королём Филиппом Вторым, которого наш автор до умопомрачения ненавидел. Ну да, пострадал Сервантес в битве при Лепанто. Ну и что? Так многие страдали. Это примерно как если бы ветеран ненавидел Сталина за то, что его, ветерана, контузило во время атаки».
Далее, regenta переходит к сравнительным достоинствам советской русскоязычной и испанской испаноязычной литературы. Священной жертвой избраны «Двенадцать стульев» (кстати, сходство между Воробьяниновым и Дон Кихотом не случайно, и было, судя по всему, действительно задумано авторами романа).
Сервантес - антисемит?
В последние несколько лет жизни Сервантес тяжело болел. Еврейская тема, которую он избегал до этого, неожиданно появляется в его поздних произведениях. Так в пьесе
«Великая султанша госпожа Каталина де Овьедо» он вкладывает в уста одного из героев следующую обвинительную речь: «...О всеразрушающая нация! О бесчестные! О противная раса, до какой низости довели вы ваши пустые надежды, ваше безумие и несравненное упрямство. Вы, выказывающие жестокость и закоснелость вопреки доводам справедливости и разума». Звучит так, что сложно не поверить, что это сам автор сводит счёты с личными врагами.
Ещё более впечатляющий эпизод появляется в новелле «Великодушный поклонник» из сборника «Назидательные новеллы» - последнем по хронологии крупном произведении писателя. Сервантес описывает перипетии христианки Леонисы, побывавшей в мавританском плену. На вопрос ее возлюбленного Рикардо:
«…прошу тебя, расскажи мне вкратце, каким образом ты вырвалась из рук пиратов и попала в руки еврея, продавшего тебя сюда?» - Леониса отвечает:
«Когда турки рассказали о своих несчастьях, мавры приняли их на корабль, на котором ехал один еврей, богатейший купец; почти весь груз этого судна принадлежал ему: он состоял из сукна, шерсти и других товаров, доставляемых из Берберии в Левант. На этом корабле турки добрались до Триполи и по дороге сторговали меня еврею, выложившему им две тысячи дублонов, - цена огромная, но еврея сделала щедрым любовь, в которой он мне потом открылся. Высадив турок в Триполи, корабль продолжал свой путь, и еврей стал дерзко меня домогаться. Я оказала ему прием, достойный его постыдных желаний. Потеряв надежду удовлетворить свою страсть, он решил отделаться от меня при первом удобном случае. Узнав, что двое пашей, Али и Асам, находятся здесь на Кипре, где он мог с таким же успехом распродать свои товары, как и на Хиосе, куда он первоначально отправлялся, еврей приехал сюда с намерением продать меня кому-либо из пашей, почему он и нарядил меня в платье, которое сейчас на мне, чтобы успешнее подбить их на сделку. Мне сказали, что я куплена здешним кади, собирающимся отправить меня в подарок султану, отчего мне сделалось очень страшно…»
Поэт и публицист Григорий Марговский обнаруживает в этом эпизоде завуалированную ссылку на обстоятельства пребывания Сервантеса в алжирском плену.
«В год пленения ему исполнилось 28 лет: возраст цветущий, а, значит, и привлекательный. Поскольку левая его рука не функционировала, логично было бы предположить, что содомитские посягательства, столь традиционные на мусульманском Востоке, не могли в итоге не увенчаться успехом». Был ли евреем Мигель де Сервантес?
Вот так сюрприз для regenta! Придётся ей перевести Сервантеса из категории злых семитов в весёлую, но от этого не менее зловредную, компанию «пидарасов» - к Лорке. Но продолжим. Марговский считает, что эта история носит исповедальный характер - автор сочувствует несчастной, а заодно и себе, поруганному и обесчещенному. Обращение к иносказанию объясняется ограничениями, накладываемыми господствовавшими в социуме жесткими табу.
«Не свидетельствует ли все это об активном ментальном неприятии, об этической вражде, обретшей к концу жизни классика заветное воплощение в художественном образе? Свидетельствует - и очень ярко! Сервантес… в старости мог без опаски иллюстрировать (пусть и в завуалированной форме) стереотипы, на которые опиралось его миросозерцание. Не имея цензурной возможности поведать обо всех претерпленных им на чужбине утеснениях, повествователь, с помощью сюжетных манипуляций, вызывал у реципиентов отвращение к истязавшим его извергам и тем самым насаждал свою субъективную этико-конфессиональную схему. Итак, наряду с турками и маврами, Сервантес причислил к супостатам христианской морали еврейского торговца - тип, безусловно, встречавшийся ему в Магрибе. Настрадавшийся писатель, даже являйся он потомственным мараном, едва ли счел бы уместным выслуживаться перед инквизицией в пору своей тяжкой болезни и предчувствия кончины. Рвение апостатов - по известному замечанию жаждущих выглядеть святее папы римского, приходится, как правило, не на тот возраст, когда уж пора поразмыслить о душе. А, стало быть, и негативизм престарелого Сервантеса к заведомо предосудительным повадкам своего героя-семита начисто исключает его с ним кровную перекличку». там же
Убедительная теория, что уж тут. Особенно впечатляет это «без опаски - в завуалированной форме». А вывод - вот выписал со страстью писатель образ прегнусного еврея, без зазрения совести торгующего живым и неживым товаром, - значит сам не еврей. А раньше ему этого делать не давали засевшие во власти крипто-евреи. Пришлось дожидаться старости и болезней, когда уже всё равно, - пусть мстят...
Но всё-таки что же заставило писателя включить в список антигероев несимпатичных иудеев? Прежде всего заметим, что демонстративный антисемитизм как правило не свидетельствует об отсутствии еврейской крови. Еврейская самоненависть встречается, к сожалению, очень часто, а у писателей с еврейскими корнями, пишущих на языке и для другого народа, это просто хроническое заболевание. В конце жизни Сервантес, привыкший к нужде и бесславию, вдруг расслабился - пришли всенародная слава и деньги - захотелось ещё и быть принятым высшим обществом. Он же всю жизнь рвался быть наравне с этими христианскими наследственными аристократами, которые не хотели плевать в его сторону! Как же тут не поддаться искушению и не крикнуть во весь голос: «Ребята, я такой же! Вот, посмотрите, я и евреев просто на дух не переношу...» Не ведал он, как и многие, которые придут после него, что это никогда, совсем никогда, не помогает…
Был ли евреем Дон Кихот?
«...пусть уж сеньор Дон Кихот останется погребенным
в ламанчских архивах до тех пор, пока небо
не пошлёт ему кого-нибудь такого, кто
украсит его всем, что ему недостаёт».
Из пролога к первой части «Дон Кихота»
Хотя немногочисленные свидетельства о жизни Сервантеса дают многочисленные поводы сомневаться в чистоте его происхождения, наша возможность оценить их аутентичность весьма ограничена. Зато у нас есть сервантесовские тексты, - тут уже никто не заподозрит пытливого исследователя в использовании недостоверных источников. Но прежде, чем мы окунёмся в глубокие воды писательских фантазий, стоит вкратце ознакомиться с некоторыми испанскими словами и названиями, появляющимися у Сервантеса. Итак, Ламанча в переводе означает «пятно», Кихот - «круп лошади» или «часть доспехов для защиты бедра», а суффикс «-от» имеет в испанском комический или бранный оттенок. Намёк на имена достославных рыцарей, например Ланселота, тоже достаточно прозрачен. Во времена Сервантеса написание имени главного героя Don Quixote отличалось от современного Don Quijote, и по-видимому произносилось как «Дон Кишоте» - похожее произношение существует и сейчас во французском, каталанском или иврите, а также использовалось в ранних переводах романа на русский язык. Слово «кишот» на арамейском означает «правду, истину». Это понятие активно использовалось в сефардской религиозной литературе и литургике. Понятие кишот появляется, например, в книге Зоар, основном произведении кастильского мистицизма (хоть и аттрибутируемую Рабби Шимону Бар Йохаю, жившему во II веке нашей эры, но впервые опубликованную, а возможно и написанную, Моше де Леоном в XIII веке). В молитве Берих Шме, есть следующий эпизод:
«Не в Сына Господа мы веруем, а в Бога Небесного, который Бог - кишот, его Тора - кишот, и его пророки - кишот, и в изобилии Он творит совершенство и кишот».
Ещё более символичен титул «Ламанческий». В Испании шестнадцатого века ходила поговорка о том, что «ничто так не портит позолоту, как пятно (ла манча) в биографии». Так что, если принять версию об арамейском происхождении имени героя романа, то оно звучит, как «Дон Правдивый Запятнанный». Ну а чем запятнанный, я уже объяснял.
Обложка книги Доминик Обьер "Дон Кихот, пророк иудейский".
Писательница и исследователь творчества Сервантеса Доминик Обьер трактует образ Дон Кихота в каббалистическом контексте. Родившаяся в 1922 году, и живущая в Нормандии, она написала более сорока книг. Она очень популярна во Франции и неоднократно номинировалась на Нобелевскую премию по литературе. В 1966 году выпустила в свет книгу «Дон Кихот, пророк иудейский», которая привлекла широкое внимание и была переведена на несколько языков. Обьер считает, что образ Дон Кихота типичен для еврейских источников. Особое внимание Обьер уделяет параллелям с каббалистическими текстами.
Начнём с имён. Обьер считает, что настоящее имя героя, Кихано, является анаграммой ивритского «анохи» - соответствующее русскому «аз», как в «аз есмь», а название города Тобосо является видоизменённым «тов сод» - хороший секрет или секрет хорошего, в переводе с иврита. Приведём ещё предположение Рут Райхельберг, специалиста в испанской литературе из Бар-Иланского университета, о происхождении имени Дон Кихот. Она выдвигает гипотезу, что это имя должно звучать Дон Ки Шоте, то есть Дон-Дурачок (шоте, пишушееся с тет, на иврите означает глупец). Версия не хуже других, но уж сколько таких вариантов можно напридумывать. Так и представляешь себе какого-нибудь русскоязычного израильтянина, предлагающего считать имя Дон Ки Шоте (уже через тав), то есть Дон-Пьющий, доказательством русско-еврейского происхождения героя. Кстати, если у кого-либо эта гипотеза найдёт отклик, автор этого опуса безоговорочно готов принять участие в экспериментах по проверке процесса превращения в благородного дона.
Чтобы покончить с именами, рассмотрим ещё гипотезы, связанные с именем Росинант.
Как отмечает, например Рут Райхельберг (Бар-иланский университет, Израиль), самоидентификация автора не ограничивается только Дон Кихотом, для него и Росинант не чужой, - «Хозяин и дворецкий - те же клячи,\\ И в них такой же прок, как в Росинанте». [Дон Кихот Ламанчский(Часть 1)]
Кроме того, имя Росинант звучит очень похоже на Сервантес. Всё это, по мнению Райхельберг, делает идентичными образы автора, рыцаря и лошади. Согласно словарю Коварубиаса, «росин» означает «жеребёнок, из-за нечистой породы не заслуживающий называться лошадью». Кажется все трое близнецов: Дон Кихот, Росинант и Сервантес, подходят под это определение.
Ещё один забавный вопрос - a на каком языке был написан «Дон Кихот»? «На чистом кастильском», - не задумываясь, скажете вы. Не всё, однако, так просто. В девятой главе первой части выясняется, что история Дон Кихота была написана неким Сидом Хаметом Бен-инхали и становится известной автору из манускрипта, купленного случайно у мальчика-торговца на улице в Толедо. Текст, как догадался автор, был написан по-арабски. Потребовался переводчик, -
«...и вот стал я поглядывать, не идёт ли мимо какой-нибудь мориск, который мог бы мне это прочесть, - кстати сказать, в Толедо такого рода переводчики попадаются на каждом шагу, так что если б даже мне понадобился переводчик с другого языка, повыше сортом и более древнего, то отыскать его не составило бы труда». [там же]
Что же это за древний высокосортный язык, столь распространенный в Толедо? Тут и вопроса нет, кроме иврита других претендентов просто нет. Есть ещё несколько пикантных деталей. Имя автора купленного манускрипта в переводе с арабского означает Достопочтенный Хамет Баклажан. Во время написания романа, подозрительность по отношению к новым христианам была обсессивной. Для демонстрации полного разрыва с прошлым некоторые новообращённые демонстративно поедали свинину. А вот баклажан, типичный ингредиент арабской и еврейской кухни, был символом верности старому. Не исключено, что в глазах Сервантеса имя автора манускрипта приобретало дополнительное скрытое значение.
Но вернёмся к Обьер. Она рассматривает «Дон Кихота» в качестве аллегорического комментария к книге Зоар. В соответствии с её теорией, Дульсинея символизирует Шхину - Божественное присутствие. Как объясняет исследователь Талмуда А. Покрасс, Шхина олицетворяет женское, берущее, начало в гармоническом союзе с мужской, дающей, божественной сущностью. Амбивалентность этого понятия выражается в неизмеримой мере несомой ею доброты и любви, которая может смениться несравненными злом и ненавистью в наказание за грехи. Так и Дульсинея сочетает в себе идеальные женские качества прекрасной дамы в представлении Дон Кихота с греховными и низменными чертами пахнущей чесноком крестьянки Альдонсы в описании Санчо. Мессианские мотивы достаточно явны в образе Дон Кихота. Его сумасшествие - это безумство пророков, святых и мистиков. По мнению Обьер, основная идея романа - это призыв к восстановлению гармонии в отношениях трёх главных монотеистических религий. Это и явилось причиной того, что автор описывает приключения нового христианина, основываясь на книге, написанной мусульманином.
Чтобы серьёзно обсуждать все приведённые гипотезы, нужно ответить на вопрос, где и как мог Сервантес познакомиться с еврейскими источниками. Нет никаких свидетельств, что он знал иврит или арамейский, более того, непонятно владел ли он латынью в достаточной мере. В любом случае, доступ к таким текстам в Испании XVI века был сопряжён с многочисленными опасностями и ограничениями. Показательной в этом отношении является история преподобного Луиса де Леона (1528-1591), профессора теологии из Саламанки, который был заключен Инквизицией в тюрьму на четыре года за использование Танаха и других еврейских источников в исследованиях. Наиболее вероятным является то, что если Сервантес и был знаком с еврейскими источниками, он приобрёл это знание во время своего пленения в Алжире. Там он не был ограничен в передвижениях внутри города, и мог водить дружбу с многочисленными испаноговорящими евреями, потомками беженцев 1492 года. Были ли такие контакты, дразнили ли его «шоте» или знакомили с «кишот», нам уже вряд ли дано узнать.
Санчо Панса и Талмуд
"- Если я не ошибаюсь, со стороны этого шатра
идёт дух и запах не столько нарциссов и тмина,
сколько жареного сала".
«Дон Кихот», гл. XX, ч. 2
Все герои этой истории дают повод подозревать их в нечистом происхождении, и только Санчо Пансу никак не получается затащить в этот скорбный список. Он вне подозрений, о чём беспрестанно напоминает на протяжении всего романа:
«…я всю свою жизнь искренне и твердо верю в Бога и во все, чему учит и во что верует святая римско-католическая церковь, и являюсь заклятым врагом евреев», -
заявляет Санчо в восьмой главе второй части. Более того, он постоянно подчёркивает, что он не просто христианин, а старый (в русском переводе - чистокровный) христианин. В XXI главе первой части между Санчо и Дон Кихотом происходит следующий диалог:
«- Дай-то Бог, - сказал Санчо. - Ведь я старый христианин, а для того, чтобы стать графом, этого достаточно.
- Более чем достаточно, - возразил Дон Кихот. - Даже если б ты и не был таковым, то это ничему бы не помешало: когда я воссяду на королевский престол, ты у меня сей же час получишь дворянство, и тебе не придется ни покупать, ни выслуживать его».
Странно, не правда ли? Читатель ожидает услышать в ответ от Дон Кихота что-то типа - «И я, и я - тоже старый христианин», а он начинает занудно объяснять, что ничего, и у него не будет с этим проблем, когда он станет королём. А до этого что - есть? Видимо Санчо и автор знают о Дон Кихоте что-то неведомое читателю. А может быть Дон Кихот хотел сказать, что даже если бы Санчо был новым христианином, он бы пренебрёг законом о чистоте крови?
Хоть Санчо Панса и не является кандидатом в список крипто-евреев, он поможет нам разобраться с другой историей, имеющей отношение к Талмуду. Исследователи сервантесовских текстов давно обратили внимание на многочисленные библейские цитаты в романе. Так американский писатель Курт Левиант насчитал около пятидесяти таких цитирований. Более того, в романе, как впервые заметил Бернардо Барух, можно найти почти детально воспроизведённый отрывок из Талмуда. Вот что произошло в главе XLV второй части романа, где рассказывается «о том, как премудрый Санчо Панса вступил во владение своим островом и как он начал им управлять».
«Засим к губернатору явились два старика; одному из них трость заменяла посох, другой же, совсем без посоха, повел такую речь:
- Сеньор! Я дал взаймы этому человеку десять золотых - я хотел уважить покорнейшую его просьбу, с условием, однако ж, что он мне их возвратит по первому требованию. Время идет, а я у него долга не требую: боюсь поставить его этим в еще более затруднительное положение, нежели в каком он находился, когда у меня занимал; наконец вижу, что он и не собирается платить долг, ну и стал ему напоминать, а он мало того что не возвращает, но еще и отпирается, говорит, будто никогда я ему этих десяти эскудо взаймы не давал, а если, дескать, и был такой случай, то он мне их давным-давно возвратил. У меня нет свидетелей ни займа, ни отдачи, да и не думал он отдавать мне долг. Нельзя ли, ваша милость, привести его к присяге, и вот если он и под присягой скажет, что отдал мне деньги, то я его прощу немедленно, вот здесь, перед лицом господа бога.
- Что ты на это скажешь, старикан с посохом? - спросил Санчо.
Старик же ему ответил так:
- Сеньор! Я признаю, что он дал мне взаймы эту сумму, - опустите жезл, ваша милость, пониже. И коли он полагается на мою клятву, то я клянусь в том, что воистину и вправду возвратил и уплатил ему долг.
Губернатор опустил жезл, после чего старик с посохом попросил другого старика подержать посох, пока он будет приносить присягу, как будто бы посох ему очень мешал, а затем положил руку на крест губернаторского жезла и объявил, что ему, точно, ссудили десять эскудо, ныне с него взыскиваемые, но что он их передал заимодавцу из рук в руки, заимодавец же, мол, по ошибке несколько раз потом требовал с него долг. Тогда великий губернатор спросил заимодавца, что тот имеет возразить противной стороне, а заимодавец сказал, что должник, вне всякого сомнения, говорит правду, ибо он, заимодавец, почитает его за человека порядочного и за доброго христианина, что, по-видимому, он запамятовал, когда и как тот возвратил ему десять эскудо, и что больше он их у него не потребует. Должник взял свой посох и, отвесив поклон, направился к выходу; тогда Санчо, видя, что должник, как ни в чем не бывало, удаляется к выходу, а истец покорно на это смотрит, опустил голову на грудь, и, приставив указательный палец правой руки к бровям и переносице, погрузился в раздумье, но очень скоро поднял голову и велел вернуть старика с посохом, который уже успел выйти из судебной палаты. Старика привели, Санчо же, увидев его, сказал:
- Дай-ка мне, добрый человек, твой посох, он мне нужен.
- С великим удовольствием, - сказал старик, - нате, сеньор.
И он отдал ему посох. Санчо взял посох, передал его другому старику и сказал:
- Ступай с богом, тебе заплачено.
- Как так, сеньор? - спросил старик. - Разве эта палка стóит десять золотых?
- Стóит, - отвечал губернатор, - а если не стóит, значит, глупее меня никого на свете нет. Сейчас вы увидите, гожусь я управлять целым королевством или не гожусь.
И тут он велел на глазах у всех сломать и расколоть трость. Как сказано, так и сделано, и внутри оказалось десять золотых; все пришли в изумление и признали губернатора за новоявленного Соломона. К Санчо обратились с вопросом, как он догадался, что десять эскудо спрятаны в этой палке. Санчо же ответил так: видя, что старик, коему надлежало принести присягу, дал подержать посох на время присяги истцу, а поклявшись, что воистину и вправду возвратил долг, снова взял посох, он, Санчо, заподозрил, что взыскиваемый долг находится внутри трости. Отсюда, мол, следствие, что, сколько бы правители сами по себе ни были бестолковы, однако вершить суд помогает им, видно, никто как Бог; притом о подобном случае он, Санчо, слыхал от своего священника, память же у него изрядная, и если б только он не имел привычки забывать как раз то, о чем ему подчас нужно бывает вспомнить, то другой такой памяти нельзя было бы сыскать на всем острове. Наконец старик устыженный и старик удовлетворенный вышли из судебной палаты, оставшиеся были изумлены, тот же, кому было поручено записывать слова, действия и движения Санчо, все еще не мог решить: признавать и почитать Санчо за дурака или же за умника».
А теперь обратимся к истории, изложенной в Вавилонском Талмуде и известной как канья де Раба - «посох Рабы». Раба - один из наиболее цитируемых в Талмуде мудрецов, жил в конце III - начале IV веков, и славился своей непревзойдённой диалектической логикой. И вот какая с ним приключилась история:
«Некто потребовал у своего друга выплатить долг. Он (заимодавец) предстал перед Рабой (попросив помощи). Он (заимодавец) сказал должнику: «Заплати мне!» Он (должник) ответил: «Я заплатил ему!» Раба сказал ему (должнику): «Если так, то пойди и поклянись ему, что ты уже заплатил ему». Он пошёл и принёс с собой посох, в который он засунул деньги. Опираясь на него, он появился в суде. Он сказал кредитору: «Подержи посох в своей руке». Потом взял он Свиток Торы и поклялся, что он выплатил ему (заимодавцу) весь долг. В гневе кредитор сломал посох, и монеты посыпались на землю. Так оказалось, что должник говорил под присягой правду».
Трудно не увидеть идентичность обеих историй. Конечно, есть различие в деталях, - клятва на кресте в одной истории и на свитке во второй, посох разбивается в первой версии сознательно, по приказу судьи (Санчо), а во второй - это происходит случайно, но это различие, конечно же, несущественное. Если мы согласимся с тем, что Сервантес сознательно включил историю из Талмуда в роман, то нужно задаться вопросом о его мотивах. Хосе Фор полагает, что это было сделано с целью осмеяния доктрины «чистоты крови». Во всех официальных документах того времени честность и праведность «новых христиан» подвергались сомнению. Например, в своём обращении к новым христианам Король Фердинанд призывал их учиться у «старых христиан» искусству преданности католической вере, и даже призывал передавать детей, рождённых в семьях новых христиан на воспитание и обучение в семьи старых христиан. Неспроста Сервантес упоминает, что должник известен как добрый, а значит «старый», христианин. Возможно, эта история должна была разоблачить цинизм и лживость тех, кто должен учить правде детей нечистых кровей...
Для полноты картины следует упомянуть, что некоторые учёные утверждают, что Сервантес позаимствовал эту историю из труда Якобуса де Воражина Легенда Ауреа, написанного в XIII веке. Там в истории жизни Св. Николаса из Бари описывается следующий случай: «Некий человек одолжил деньги у еврея, поклявшись ему на алтаре Св. Николаса, что он вернёт долг при первой возможности. Так как возврат задерживался, еврей потребовал свои деньги, но человек заявил, что он выплатил весь долг. Судья потребовал, чтобы он поклялся, что возвратил долг. Тем временем человек засунул деньги, которые был должен, в полость ларца, и перед тем, как поклясться, он попросил еврея подержать этот ларец. Тогда он принёс клятву, что возвратил долг с лихвой. Когда он (человек) забирал ларец, еврей отдал его, не подозревая обмана. По дороге домой ответчик заснул на обочине, и его переехала карета, которая также раздавила ларец, в котором было спрятано золото. Узнав об этом, еврей прибежал на место происшествия; и хотя зеваки убеждали его забрать высыпавшиеся на землю монеты, он сказал, что сделает это только, если благодаря чудотворству Св. Николаса, человек воскреснет. Более того, он добавил, что, если это произойдёт, он примет крещение и перейдёт в христианство. Немедленно человек воскрес, и еврей был крещён».
Я предоставляю читателю судить самостоятельно, какая из двух историй скорее всего стала основой Сервантесовского текста. Понятно также, что единственное использование истории из Талмуда не может быть достаточно доказательным. С другой стороны, многие десятки неявных цитат из Библии и Талмуда, рассыпанные по страницам романа, и обнаруженные Ф.М. Виллануево, А. Кастро, М. МакГаха, К. Левиантом, Д. Обьер, Р. Райхельберг, Р. Файн и другими исследователями очень убедительно свидетельствуют о знакомстве Сервантеса с этими источниками.
Заключение
Несмотря на то, что название этого раздела скорее указывает на описание типичного эпизода из жизни мастера, - пришла пора подводить итоги. Итак, прямых свидетельств еврейства Сервантеса нет. Да и убедительность многих косвенных доказательств сомнительна. Но есть что-то в истории Сервантеса, что заставляет поверить в такую возможность.
В конце концов, евреи - народ книги. А что может быть более еврейским, чем замена восприятия реальной жизни на умозрительные построения, превращении самого себя в живущую книгу. Это воистину фанатичное упорство, с которым Дон Кихот пытается доказать правду слова вопреки всей опровергающей её окружающей мерзости, немедленно вызывает в памяти образы представителей поколений еврейских пророков и революционеров, из лучших побуждений пытавшихся уговорить сопротивляющихся ближних и дальних перестроить свою жизнь в соответствии с той или иной книгой и, вместе с другими, страдавших от чересчур прямолинейного исполнения этой задачи.
Гюстав Доре, иллюстрация к роману "Дон Кихот"
Нужно было очень глубоко прочувствовать эту трагедию несоответствия идеальной и реальной картин мироздания, чтобы первым написать про это. Более того, нужно было обладать совершенно особенным мировосприятием, чтобы сделать это с невероятным юмором, одновременно плача и смеясь над собой, как это могут делать только евреи.
Так что, если спросите меня - таки да...
© С. Лицын
Проф. Семен Лицын ,
Тель-авивский университет,
(aka litsyn)
Окончание.
См. - Начало
Слово антисемитам
"Давайте спросим антисемитов, -
они распознают евреев мгновенно и безошибочно."
Эзер Вайцман, 7-ой президент Израиля,
в ходе дискуссии, кого считать евреем.
Писатели-почвенники, защищающие родное от нашествия инородной саранчи, видимо были ещё в Древней Греции (мы просто мало что знаем про Древний Египет). Сколько
отравленных стрел было выпущено в талантливых соперников, сколько пергамента переведено, для того чтобы доказать, что ну не могут они, в силу своей инородности, прочувствовать и понять нашу жизнь. А задача у них одна - замаскироваться, прокрасться и нагадить что есть сил. Причём так маскируются, что неподготовленному читателю это кажется талантливым и интересным, а на самом деле - чистая контра и подрыв устоев.
Пио Бароха (1872-1956) - автор более сотни книг и один из наиболее значительных испанских новеллистов двадцатого века, придерживался весьма радикальных взглядов по всем проблемам. В тридцатых годах он стал одним из ведущих идеологов фашизма, а в 1939-м разразился серией статей под названием «Коммунисты, Евреи и Другие». Странным образом симпатии Бароха (вот так имя - чуть не написал Баруха!) разделились. Он ратовал за возвращение прекраснодушных сефардских евреев, способных к искусствам и ремёслам, на историческую родину (Испанию). С другой стороны, с ашкеназскими евреями у Бароха была проблема. Он объявил коммунизм «еврейским крестовым походом против Европы», а ашкеназов - «авангардом коммунизма». Не обошёл Бароха и тему еврейства автора «Дон Кихота» (ашкеназа?):
«В Испании, с этнической и моральной точки зрения, существуют два основных типа - иберийский и семитский… Тип иберийца, сурового и сильного, преобладал в Испании в эпоху Реконкисты, предшествуя формированию аристократии, а вот тип семита, хитрого и ловкого, возникает в то время, когда бывшие мавританские княжества входят в состав национального государства, когда формируется аристократия. Ибериец - это сельский идальго, а семит - это городской ремесленник и придворный. Мало-помалу, по мере образования единой нации, вся семитская Испания растёт и побеждает, а Испания иберийская приходит в упадок. Город берёт верх над деревней. Завершается формирование и укрепление аристократии - и, по всей вероятности, за счёт тех, кто находится поблизости, то есть за счёт семитов.
…С моей точки зрения, во время блистательного периода нашей истории Испания иберийская уничтожалась: Испания семитская её подавляла и выдавливала. Испанская классическая литература - она наполовину итальянская, наполовину семитская. Да и сам «Дон Кихот» - это семитская книга… Если бы нашёлся гениальный ибериец вроде Сервантеса, у него бы не поднялась рука написать такую книгу; ему бы никогда не пришло в голову насмехаться над таким героем, как Дон Кихот; нужно было существовать этому возникшему в подвалах и в гетто антиидеалистическому настроению, чтобы решиться отлупить палками храброго и бесстрашного идальго; для этого нужно было существовать той ненависти к возвышенному, к идее личного служения, которая была характерна для испанца, для испанца, каким он был изначально».
А что говорят по этому поводу российские мастера слова? Не волнуйтесь, без них не обошлось.
Ольга Щёлокова, специалист в испанской литературе, ведёт интернетовский живой журнал под именем regenta. Декларирует себя как испанофилку и татаролюбку. Эта взрывоопасная смесь пристрастий не смогла обойтись без острой приправы - жгучей нелюбви к малому народу, который испоганил не только наше, но и всемирное всё. Но слово автору (стиль и пунктуация сохранены):
«А теперь посмотрите на ситуацию глобальней - и вы обнаружите, что в каждой частной литературе есть свой такой «Дон Кихот», который, как тень от гигантского мусорного бачка, заслоняет собой всё подлинное, национальное. И Испании тут совсем уж не повезло - по масштабам ублюдочности тех ублюдков, которых двигают свои люди в репрезентативных целях. Ну, с Сервантесом всё ясно (фамилия его переводится примерно как «Слугин» - Бог шельму метит): «Дон Кихот» - это гнусная семитская агитка, чтобы опорочить имперскую идеологию Золотого века с его кодексом чести и служения "Богу, Царю и Отечеству". А этот урод Гойя в стране с традициями Веласкеса и Сурбарана! А этот пидарас Лорка...»
Ну вот, а педерасты-то чем провинились? Похоже, придётся завести отдельный список крипто-голубых. Дальше цитирую длинно, но просто не могу выкинуть слова из этого стона.
«…Возьмём время написания романа. Это Золотой век Испанской империи, которая расширялась и защищала себя именно как контрреформационная империя. Военные победы и экспансия были возможны только благодаря железной дисциплине - политической и, прежде всего, духовной. Дворяне такого положения, как дон Кихот, не изнывали от безделья, читая книжки. Они, все до одного (а особенно члены военно-монашеских орденов), ВОЕВАЛИ. Приведу Вам аналогию - идёт Великая отечественная война, но вот некто типа Сервантеса нагло описывает при этом жизнь дезертира призывного возраста, который, однако, не скрывается в подвале, а лежит на печи, на виду у всех, и лузгает семечки. Понимаете, какой образ закачивался в сознание читателя: в "тоталитарной" Испанской империи дворяне мучились дурью, совершая идиотские "подвиги". Ну а чего: тоталитаризм же! Святое дело на него насрать! Так что в этом аспекте - типичная "правозащитная" литература типа романов Окуджавы.
Идём далее. С другой стороны, дон Кихот - идальго, имеет возвышенные идеалы. И вот здесь Сервантес выступает просто исступлённым пропагандистом «общечеловеческих» ценностей в противовес ненавистных ему (как еврею, вернее, «новому христианину») христианским ценностям. Вы думаете, этого у него на голове шлем? - спрашивает Сервантес и отвечает: "Ха-ха! Это тазик цирюльника". И так далее, по всем символам и образам, по всем ситуациям. Автор постоянно макает героя в говно, показывая, каким он оказывается никчемным кретином со своим РОМАНТИЗМОМ, со своими ХРИСТИАНСКО-КОНТРРЕФОРМАЦИОННЫМИ ценностями. От романтизма и воинствующего христианства - один геморрой, практически в открытую говорит Сервантес, ИЗБИВАЯ (на что и обратил внимание Бароха) дворянина и рыцаря именно как носителя таковых ценностей. И это, по сути дела - ритуальное убийство. И вот только когда обессиленный и измордованный автором идальго отказывается от романтизма и христианства, носителями которых являются, в данном случае, рыцарские романы, и говорит, что всё это туфта и надо просто жить, общечеловечески, в качестве Алонсо Киханы Доброго, - вот тогда да, тогда автор успокаивается. И этого Алонсу убивает - он ему уже на хрен не нужен.
Ну и, наконец, там присутствует мощный антиправительственный, антимонархический, антицерковный аспект. Борьба с ветряными мельницами, великанами и т. д. - это не «прикол», а призыв к борьбе с Инквизицией, к протестантизации Испании, а также борьба лично с королём Филиппом Вторым, которого наш автор до умопомрачения ненавидел. Ну да, пострадал Сервантес в битве при Лепанто. Ну и что? Так многие страдали. Это примерно как если бы ветеран ненавидел Сталина за то, что его, ветерана, контузило во время атаки».
Далее, regenta переходит к сравнительным достоинствам советской русскоязычной и испанской испаноязычной литературы. Священной жертвой избраны «Двенадцать стульев» (кстати, сходство между Воробьяниновым и Дон Кихотом не случайно, и было, судя по всему, действительно задумано авторами романа).
Сервантес - антисемит?
В последние несколько лет жизни Сервантес тяжело болел. Еврейская тема, которую он избегал до этого, неожиданно появляется в его поздних произведениях. Так в пьесе
«Великая султанша госпожа Каталина де Овьедо» он вкладывает в уста одного из героев следующую обвинительную речь: «...О всеразрушающая нация! О бесчестные! О противная раса, до какой низости довели вы ваши пустые надежды, ваше безумие и несравненное упрямство. Вы, выказывающие жестокость и закоснелость вопреки доводам справедливости и разума». Звучит так, что сложно не поверить, что это сам автор сводит счёты с личными врагами.
Ещё более впечатляющий эпизод появляется в новелле «Великодушный поклонник» из сборника «Назидательные новеллы» - последнем по хронологии крупном произведении писателя. Сервантес описывает перипетии христианки Леонисы, побывавшей в мавританском плену. На вопрос ее возлюбленного Рикардо:
«…прошу тебя, расскажи мне вкратце, каким образом ты вырвалась из рук пиратов и попала в руки еврея, продавшего тебя сюда?» - Леониса отвечает:
«Когда турки рассказали о своих несчастьях, мавры приняли их на корабль, на котором ехал один еврей, богатейший купец; почти весь груз этого судна принадлежал ему: он состоял из сукна, шерсти и других товаров, доставляемых из Берберии в Левант. На этом корабле турки добрались до Триполи и по дороге сторговали меня еврею, выложившему им две тысячи дублонов, - цена огромная, но еврея сделала щедрым любовь, в которой он мне потом открылся. Высадив турок в Триполи, корабль продолжал свой путь, и еврей стал дерзко меня домогаться. Я оказала ему прием, достойный его постыдных желаний. Потеряв надежду удовлетворить свою страсть, он решил отделаться от меня при первом удобном случае. Узнав, что двое пашей, Али и Асам, находятся здесь на Кипре, где он мог с таким же успехом распродать свои товары, как и на Хиосе, куда он первоначально отправлялся, еврей приехал сюда с намерением продать меня кому-либо из пашей, почему он и нарядил меня в платье, которое сейчас на мне, чтобы успешнее подбить их на сделку. Мне сказали, что я куплена здешним кади, собирающимся отправить меня в подарок султану, отчего мне сделалось очень страшно…»
Поэт и публицист Григорий Марговский обнаруживает в этом эпизоде завуалированную ссылку на обстоятельства пребывания Сервантеса в алжирском плену.
«В год пленения ему исполнилось 28 лет: возраст цветущий, а, значит, и привлекательный. Поскольку левая его рука не функционировала, логично было бы предположить, что содомитские посягательства, столь традиционные на мусульманском Востоке, не могли в итоге не увенчаться успехом». Был ли евреем Мигель де Сервантес?
Вот так сюрприз для regenta! Придётся ей перевести Сервантеса из категории злых семитов в весёлую, но от этого не менее зловредную, компанию «пидарасов» - к Лорке. Но продолжим. Марговский считает, что эта история носит исповедальный характер - автор сочувствует несчастной, а заодно и себе, поруганному и обесчещенному. Обращение к иносказанию объясняется ограничениями, накладываемыми господствовавшими в социуме жесткими табу.
«Не свидетельствует ли все это об активном ментальном неприятии, об этической вражде, обретшей к концу жизни классика заветное воплощение в художественном образе? Свидетельствует - и очень ярко! Сервантес… в старости мог без опаски иллюстрировать (пусть и в завуалированной форме) стереотипы, на которые опиралось его миросозерцание. Не имея цензурной возможности поведать обо всех претерпленных им на чужбине утеснениях, повествователь, с помощью сюжетных манипуляций, вызывал у реципиентов отвращение к истязавшим его извергам и тем самым насаждал свою субъективную этико-конфессиональную схему. Итак, наряду с турками и маврами, Сервантес причислил к супостатам христианской морали еврейского торговца - тип, безусловно, встречавшийся ему в Магрибе. Настрадавшийся писатель, даже являйся он потомственным мараном, едва ли счел бы уместным выслуживаться перед инквизицией в пору своей тяжкой болезни и предчувствия кончины. Рвение апостатов - по известному замечанию жаждущих выглядеть святее папы римского, приходится, как правило, не на тот возраст, когда уж пора поразмыслить о душе. А, стало быть, и негативизм престарелого Сервантеса к заведомо предосудительным повадкам своего героя-семита начисто исключает его с ним кровную перекличку». там же
Убедительная теория, что уж тут. Особенно впечатляет это «без опаски - в завуалированной форме». А вывод - вот выписал со страстью писатель образ прегнусного еврея, без зазрения совести торгующего живым и неживым товаром, - значит сам не еврей. А раньше ему этого делать не давали засевшие во власти крипто-евреи. Пришлось дожидаться старости и болезней, когда уже всё равно, - пусть мстят...
Но всё-таки что же заставило писателя включить в список антигероев несимпатичных иудеев? Прежде всего заметим, что демонстративный антисемитизм как правило не свидетельствует об отсутствии еврейской крови. Еврейская самоненависть встречается, к сожалению, очень часто, а у писателей с еврейскими корнями, пишущих на языке и для другого народа, это просто хроническое заболевание. В конце жизни Сервантес, привыкший к нужде и бесславию, вдруг расслабился - пришли всенародная слава и деньги - захотелось ещё и быть принятым высшим обществом. Он же всю жизнь рвался быть наравне с этими христианскими наследственными аристократами, которые не хотели плевать в его сторону! Как же тут не поддаться искушению и не крикнуть во весь голос: «Ребята, я такой же! Вот, посмотрите, я и евреев просто на дух не переношу...» Не ведал он, как и многие, которые придут после него, что это никогда, совсем никогда, не помогает…
Был ли евреем Дон Кихот?
«...пусть уж сеньор Дон Кихот останется погребенным
в ламанчских архивах до тех пор, пока небо
не пошлёт ему кого-нибудь такого, кто
украсит его всем, что ему недостаёт».
Из пролога к первой части «Дон Кихота»
Хотя немногочисленные свидетельства о жизни Сервантеса дают многочисленные поводы сомневаться в чистоте его происхождения, наша возможность оценить их аутентичность весьма ограничена. Зато у нас есть сервантесовские тексты, - тут уже никто не заподозрит пытливого исследователя в использовании недостоверных источников. Но прежде, чем мы окунёмся в глубокие воды писательских фантазий, стоит вкратце ознакомиться с некоторыми испанскими словами и названиями, появляющимися у Сервантеса. Итак, Ламанча в переводе означает «пятно», Кихот - «круп лошади» или «часть доспехов для защиты бедра», а суффикс «-от» имеет в испанском комический или бранный оттенок. Намёк на имена достославных рыцарей, например Ланселота, тоже достаточно прозрачен. Во времена Сервантеса написание имени главного героя Don Quixote отличалось от современного Don Quijote, и по-видимому произносилось как «Дон Кишоте» - похожее произношение существует и сейчас во французском, каталанском или иврите, а также использовалось в ранних переводах романа на русский язык. Слово «кишот» на арамейском означает «правду, истину». Это понятие активно использовалось в сефардской религиозной литературе и литургике. Понятие кишот появляется, например, в книге Зоар, основном произведении кастильского мистицизма (хоть и аттрибутируемую Рабби Шимону Бар Йохаю, жившему во II веке нашей эры, но впервые опубликованную, а возможно и написанную, Моше де Леоном в XIII веке). В молитве Берих Шме, есть следующий эпизод:
«Не в Сына Господа мы веруем, а в Бога Небесного, который Бог - кишот, его Тора - кишот, и его пророки - кишот, и в изобилии Он творит совершенство и кишот».
Ещё более символичен титул «Ламанческий». В Испании шестнадцатого века ходила поговорка о том, что «ничто так не портит позолоту, как пятно (ла манча) в биографии». Так что, если принять версию об арамейском происхождении имени героя романа, то оно звучит, как «Дон Правдивый Запятнанный». Ну а чем запятнанный, я уже объяснял.
Обложка книги Доминик Обьер "Дон Кихот, пророк иудейский".
Писательница и исследователь творчества Сервантеса Доминик Обьер трактует образ Дон Кихота в каббалистическом контексте. Родившаяся в 1922 году, и живущая в Нормандии, она написала более сорока книг. Она очень популярна во Франции и неоднократно номинировалась на Нобелевскую премию по литературе. В 1966 году выпустила в свет книгу «Дон Кихот, пророк иудейский», которая привлекла широкое внимание и была переведена на несколько языков. Обьер считает, что образ Дон Кихота типичен для еврейских источников. Особое внимание Обьер уделяет параллелям с каббалистическими текстами.
Начнём с имён. Обьер считает, что настоящее имя героя, Кихано, является анаграммой ивритского «анохи» - соответствующее русскому «аз», как в «аз есмь», а название города Тобосо является видоизменённым «тов сод» - хороший секрет или секрет хорошего, в переводе с иврита. Приведём ещё предположение Рут Райхельберг, специалиста в испанской литературе из Бар-Иланского университета, о происхождении имени Дон Кихот. Она выдвигает гипотезу, что это имя должно звучать Дон Ки Шоте, то есть Дон-Дурачок (шоте, пишушееся с тет, на иврите означает глупец). Версия не хуже других, но уж сколько таких вариантов можно напридумывать. Так и представляешь себе какого-нибудь русскоязычного израильтянина, предлагающего считать имя Дон Ки Шоте (уже через тав), то есть Дон-Пьющий, доказательством русско-еврейского происхождения героя. Кстати, если у кого-либо эта гипотеза найдёт отклик, автор этого опуса безоговорочно готов принять участие в экспериментах по проверке процесса превращения в благородного дона.
Чтобы покончить с именами, рассмотрим ещё гипотезы, связанные с именем Росинант.
Как отмечает, например Рут Райхельберг (Бар-иланский университет, Израиль), самоидентификация автора не ограничивается только Дон Кихотом, для него и Росинант не чужой, - «Хозяин и дворецкий - те же клячи,\\ И в них такой же прок, как в Росинанте». [Дон Кихот Ламанчский(Часть 1)]
Кроме того, имя Росинант звучит очень похоже на Сервантес. Всё это, по мнению Райхельберг, делает идентичными образы автора, рыцаря и лошади. Согласно словарю Коварубиаса, «росин» означает «жеребёнок, из-за нечистой породы не заслуживающий называться лошадью». Кажется все трое близнецов: Дон Кихот, Росинант и Сервантес, подходят под это определение.
Ещё один забавный вопрос - a на каком языке был написан «Дон Кихот»? «На чистом кастильском», - не задумываясь, скажете вы. Не всё, однако, так просто. В девятой главе первой части выясняется, что история Дон Кихота была написана неким Сидом Хаметом Бен-инхали и становится известной автору из манускрипта, купленного случайно у мальчика-торговца на улице в Толедо. Текст, как догадался автор, был написан по-арабски. Потребовался переводчик, -
«...и вот стал я поглядывать, не идёт ли мимо какой-нибудь мориск, который мог бы мне это прочесть, - кстати сказать, в Толедо такого рода переводчики попадаются на каждом шагу, так что если б даже мне понадобился переводчик с другого языка, повыше сортом и более древнего, то отыскать его не составило бы труда». [там же]
Что же это за древний высокосортный язык, столь распространенный в Толедо? Тут и вопроса нет, кроме иврита других претендентов просто нет. Есть ещё несколько пикантных деталей. Имя автора купленного манускрипта в переводе с арабского означает Достопочтенный Хамет Баклажан. Во время написания романа, подозрительность по отношению к новым христианам была обсессивной. Для демонстрации полного разрыва с прошлым некоторые новообращённые демонстративно поедали свинину. А вот баклажан, типичный ингредиент арабской и еврейской кухни, был символом верности старому. Не исключено, что в глазах Сервантеса имя автора манускрипта приобретало дополнительное скрытое значение.
Но вернёмся к Обьер. Она рассматривает «Дон Кихота» в качестве аллегорического комментария к книге Зоар. В соответствии с её теорией, Дульсинея символизирует Шхину - Божественное присутствие. Как объясняет исследователь Талмуда А. Покрасс, Шхина олицетворяет женское, берущее, начало в гармоническом союзе с мужской, дающей, божественной сущностью. Амбивалентность этого понятия выражается в неизмеримой мере несомой ею доброты и любви, которая может смениться несравненными злом и ненавистью в наказание за грехи. Так и Дульсинея сочетает в себе идеальные женские качества прекрасной дамы в представлении Дон Кихота с греховными и низменными чертами пахнущей чесноком крестьянки Альдонсы в описании Санчо. Мессианские мотивы достаточно явны в образе Дон Кихота. Его сумасшествие - это безумство пророков, святых и мистиков. По мнению Обьер, основная идея романа - это призыв к восстановлению гармонии в отношениях трёх главных монотеистических религий. Это и явилось причиной того, что автор описывает приключения нового христианина, основываясь на книге, написанной мусульманином.
Чтобы серьёзно обсуждать все приведённые гипотезы, нужно ответить на вопрос, где и как мог Сервантес познакомиться с еврейскими источниками. Нет никаких свидетельств, что он знал иврит или арамейский, более того, непонятно владел ли он латынью в достаточной мере. В любом случае, доступ к таким текстам в Испании XVI века был сопряжён с многочисленными опасностями и ограничениями. Показательной в этом отношении является история преподобного Луиса де Леона (1528-1591), профессора теологии из Саламанки, который был заключен Инквизицией в тюрьму на четыре года за использование Танаха и других еврейских источников в исследованиях. Наиболее вероятным является то, что если Сервантес и был знаком с еврейскими источниками, он приобрёл это знание во время своего пленения в Алжире. Там он не был ограничен в передвижениях внутри города, и мог водить дружбу с многочисленными испаноговорящими евреями, потомками беженцев 1492 года. Были ли такие контакты, дразнили ли его «шоте» или знакомили с «кишот», нам уже вряд ли дано узнать.
Санчо Панса и Талмуд
"- Если я не ошибаюсь, со стороны этого шатра
идёт дух и запах не столько нарциссов и тмина,
сколько жареного сала".
«Дон Кихот», гл. XX, ч. 2
Все герои этой истории дают повод подозревать их в нечистом происхождении, и только Санчо Пансу никак не получается затащить в этот скорбный список. Он вне подозрений, о чём беспрестанно напоминает на протяжении всего романа:
«…я всю свою жизнь искренне и твердо верю в Бога и во все, чему учит и во что верует святая римско-католическая церковь, и являюсь заклятым врагом евреев», -
заявляет Санчо в восьмой главе второй части. Более того, он постоянно подчёркивает, что он не просто христианин, а старый (в русском переводе - чистокровный) христианин. В XXI главе первой части между Санчо и Дон Кихотом происходит следующий диалог:
«- Дай-то Бог, - сказал Санчо. - Ведь я старый христианин, а для того, чтобы стать графом, этого достаточно.
- Более чем достаточно, - возразил Дон Кихот. - Даже если б ты и не был таковым, то это ничему бы не помешало: когда я воссяду на королевский престол, ты у меня сей же час получишь дворянство, и тебе не придется ни покупать, ни выслуживать его».
Странно, не правда ли? Читатель ожидает услышать в ответ от Дон Кихота что-то типа - «И я, и я - тоже старый христианин», а он начинает занудно объяснять, что ничего, и у него не будет с этим проблем, когда он станет королём. А до этого что - есть? Видимо Санчо и автор знают о Дон Кихоте что-то неведомое читателю. А может быть Дон Кихот хотел сказать, что даже если бы Санчо был новым христианином, он бы пренебрёг законом о чистоте крови?
Хоть Санчо Панса и не является кандидатом в список крипто-евреев, он поможет нам разобраться с другой историей, имеющей отношение к Талмуду. Исследователи сервантесовских текстов давно обратили внимание на многочисленные библейские цитаты в романе. Так американский писатель Курт Левиант насчитал около пятидесяти таких цитирований. Более того, в романе, как впервые заметил Бернардо Барух, можно найти почти детально воспроизведённый отрывок из Талмуда. Вот что произошло в главе XLV второй части романа, где рассказывается «о том, как премудрый Санчо Панса вступил во владение своим островом и как он начал им управлять».
«Засим к губернатору явились два старика; одному из них трость заменяла посох, другой же, совсем без посоха, повел такую речь:
- Сеньор! Я дал взаймы этому человеку десять золотых - я хотел уважить покорнейшую его просьбу, с условием, однако ж, что он мне их возвратит по первому требованию. Время идет, а я у него долга не требую: боюсь поставить его этим в еще более затруднительное положение, нежели в каком он находился, когда у меня занимал; наконец вижу, что он и не собирается платить долг, ну и стал ему напоминать, а он мало того что не возвращает, но еще и отпирается, говорит, будто никогда я ему этих десяти эскудо взаймы не давал, а если, дескать, и был такой случай, то он мне их давным-давно возвратил. У меня нет свидетелей ни займа, ни отдачи, да и не думал он отдавать мне долг. Нельзя ли, ваша милость, привести его к присяге, и вот если он и под присягой скажет, что отдал мне деньги, то я его прощу немедленно, вот здесь, перед лицом господа бога.
- Что ты на это скажешь, старикан с посохом? - спросил Санчо.
Старик же ему ответил так:
- Сеньор! Я признаю, что он дал мне взаймы эту сумму, - опустите жезл, ваша милость, пониже. И коли он полагается на мою клятву, то я клянусь в том, что воистину и вправду возвратил и уплатил ему долг.
Губернатор опустил жезл, после чего старик с посохом попросил другого старика подержать посох, пока он будет приносить присягу, как будто бы посох ему очень мешал, а затем положил руку на крест губернаторского жезла и объявил, что ему, точно, ссудили десять эскудо, ныне с него взыскиваемые, но что он их передал заимодавцу из рук в руки, заимодавец же, мол, по ошибке несколько раз потом требовал с него долг. Тогда великий губернатор спросил заимодавца, что тот имеет возразить противной стороне, а заимодавец сказал, что должник, вне всякого сомнения, говорит правду, ибо он, заимодавец, почитает его за человека порядочного и за доброго христианина, что, по-видимому, он запамятовал, когда и как тот возвратил ему десять эскудо, и что больше он их у него не потребует. Должник взял свой посох и, отвесив поклон, направился к выходу; тогда Санчо, видя, что должник, как ни в чем не бывало, удаляется к выходу, а истец покорно на это смотрит, опустил голову на грудь, и, приставив указательный палец правой руки к бровям и переносице, погрузился в раздумье, но очень скоро поднял голову и велел вернуть старика с посохом, который уже успел выйти из судебной палаты. Старика привели, Санчо же, увидев его, сказал:
- Дай-ка мне, добрый человек, твой посох, он мне нужен.
- С великим удовольствием, - сказал старик, - нате, сеньор.
И он отдал ему посох. Санчо взял посох, передал его другому старику и сказал:
- Ступай с богом, тебе заплачено.
- Как так, сеньор? - спросил старик. - Разве эта палка стóит десять золотых?
- Стóит, - отвечал губернатор, - а если не стóит, значит, глупее меня никого на свете нет. Сейчас вы увидите, гожусь я управлять целым королевством или не гожусь.
И тут он велел на глазах у всех сломать и расколоть трость. Как сказано, так и сделано, и внутри оказалось десять золотых; все пришли в изумление и признали губернатора за новоявленного Соломона. К Санчо обратились с вопросом, как он догадался, что десять эскудо спрятаны в этой палке. Санчо же ответил так: видя, что старик, коему надлежало принести присягу, дал подержать посох на время присяги истцу, а поклявшись, что воистину и вправду возвратил долг, снова взял посох, он, Санчо, заподозрил, что взыскиваемый долг находится внутри трости. Отсюда, мол, следствие, что, сколько бы правители сами по себе ни были бестолковы, однако вершить суд помогает им, видно, никто как Бог; притом о подобном случае он, Санчо, слыхал от своего священника, память же у него изрядная, и если б только он не имел привычки забывать как раз то, о чем ему подчас нужно бывает вспомнить, то другой такой памяти нельзя было бы сыскать на всем острове. Наконец старик устыженный и старик удовлетворенный вышли из судебной палаты, оставшиеся были изумлены, тот же, кому было поручено записывать слова, действия и движения Санчо, все еще не мог решить: признавать и почитать Санчо за дурака или же за умника».
А теперь обратимся к истории, изложенной в Вавилонском Талмуде и известной как канья де Раба - «посох Рабы». Раба - один из наиболее цитируемых в Талмуде мудрецов, жил в конце III - начале IV веков, и славился своей непревзойдённой диалектической логикой. И вот какая с ним приключилась история:
«Некто потребовал у своего друга выплатить долг. Он (заимодавец) предстал перед Рабой (попросив помощи). Он (заимодавец) сказал должнику: «Заплати мне!» Он (должник) ответил: «Я заплатил ему!» Раба сказал ему (должнику): «Если так, то пойди и поклянись ему, что ты уже заплатил ему». Он пошёл и принёс с собой посох, в который он засунул деньги. Опираясь на него, он появился в суде. Он сказал кредитору: «Подержи посох в своей руке». Потом взял он Свиток Торы и поклялся, что он выплатил ему (заимодавцу) весь долг. В гневе кредитор сломал посох, и монеты посыпались на землю. Так оказалось, что должник говорил под присягой правду».
Трудно не увидеть идентичность обеих историй. Конечно, есть различие в деталях, - клятва на кресте в одной истории и на свитке во второй, посох разбивается в первой версии сознательно, по приказу судьи (Санчо), а во второй - это происходит случайно, но это различие, конечно же, несущественное. Если мы согласимся с тем, что Сервантес сознательно включил историю из Талмуда в роман, то нужно задаться вопросом о его мотивах. Хосе Фор полагает, что это было сделано с целью осмеяния доктрины «чистоты крови». Во всех официальных документах того времени честность и праведность «новых христиан» подвергались сомнению. Например, в своём обращении к новым христианам Король Фердинанд призывал их учиться у «старых христиан» искусству преданности католической вере, и даже призывал передавать детей, рождённых в семьях новых христиан на воспитание и обучение в семьи старых христиан. Неспроста Сервантес упоминает, что должник известен как добрый, а значит «старый», христианин. Возможно, эта история должна была разоблачить цинизм и лживость тех, кто должен учить правде детей нечистых кровей...
Для полноты картины следует упомянуть, что некоторые учёные утверждают, что Сервантес позаимствовал эту историю из труда Якобуса де Воражина Легенда Ауреа, написанного в XIII веке. Там в истории жизни Св. Николаса из Бари описывается следующий случай: «Некий человек одолжил деньги у еврея, поклявшись ему на алтаре Св. Николаса, что он вернёт долг при первой возможности. Так как возврат задерживался, еврей потребовал свои деньги, но человек заявил, что он выплатил весь долг. Судья потребовал, чтобы он поклялся, что возвратил долг. Тем временем человек засунул деньги, которые был должен, в полость ларца, и перед тем, как поклясться, он попросил еврея подержать этот ларец. Тогда он принёс клятву, что возвратил долг с лихвой. Когда он (человек) забирал ларец, еврей отдал его, не подозревая обмана. По дороге домой ответчик заснул на обочине, и его переехала карета, которая также раздавила ларец, в котором было спрятано золото. Узнав об этом, еврей прибежал на место происшествия; и хотя зеваки убеждали его забрать высыпавшиеся на землю монеты, он сказал, что сделает это только, если благодаря чудотворству Св. Николаса, человек воскреснет. Более того, он добавил, что, если это произойдёт, он примет крещение и перейдёт в христианство. Немедленно человек воскрес, и еврей был крещён».
Я предоставляю читателю судить самостоятельно, какая из двух историй скорее всего стала основой Сервантесовского текста. Понятно также, что единственное использование истории из Талмуда не может быть достаточно доказательным. С другой стороны, многие десятки неявных цитат из Библии и Талмуда, рассыпанные по страницам романа, и обнаруженные Ф.М. Виллануево, А. Кастро, М. МакГаха, К. Левиантом, Д. Обьер, Р. Райхельберг, Р. Файн и другими исследователями очень убедительно свидетельствуют о знакомстве Сервантеса с этими источниками.
Заключение
Несмотря на то, что название этого раздела скорее указывает на описание типичного эпизода из жизни мастера, - пришла пора подводить итоги. Итак, прямых свидетельств еврейства Сервантеса нет. Да и убедительность многих косвенных доказательств сомнительна. Но есть что-то в истории Сервантеса, что заставляет поверить в такую возможность.
В конце концов, евреи - народ книги. А что может быть более еврейским, чем замена восприятия реальной жизни на умозрительные построения, превращении самого себя в живущую книгу. Это воистину фанатичное упорство, с которым Дон Кихот пытается доказать правду слова вопреки всей опровергающей её окружающей мерзости, немедленно вызывает в памяти образы представителей поколений еврейских пророков и революционеров, из лучших побуждений пытавшихся уговорить сопротивляющихся ближних и дальних перестроить свою жизнь в соответствии с той или иной книгой и, вместе с другими, страдавших от чересчур прямолинейного исполнения этой задачи.
Гюстав Доре, иллюстрация к роману "Дон Кихот"
Нужно было очень глубоко прочувствовать эту трагедию несоответствия идеальной и реальной картин мироздания, чтобы первым написать про это. Более того, нужно было обладать совершенно особенным мировосприятием, чтобы сделать это с невероятным юмором, одновременно плача и смеясь над собой, как это могут делать только евреи.
Так что, если спросите меня - таки да...
© С. Лицын