Пущино, 28 февраля 2003
Зимой каждый звук в лесу для меня на вес золота. Особенно тихо в морозы. Ходишь по замершему лесу, ищешь стайку синиц, слушаешь корольков тонюсенькие позывочки, ждёшь редкую песенку пищухи, топчешься у долбящего шишку большого пёстрого дятла. Но в годы урожая рябины всегда есть надежда, что тишины будет немного меньше, и закончится она чуть-чуть раньше. Если рябины действительно много, то остаётся у нас в лесах множество снегирей и дроздов-рябинников, появляются стаи звенящих свиристелей, и иногда, очень редко, прилетают щуры с нежными чуть печальными голосами. В конце зимы 2003 года в наших лесах оставалось ещё очень много рябины, урожай перед этим был просто невиданный. И в самый последний день зимы я оказался в старом сосновом бору с густым подростом, состоявшем сплошь из тоненьких рябинок, с алыми шапками подмороженных ягод. В дневник я записал, что вокруг меня было больше сотни снегирей. И все самцы одновременно пели. Десятки снегирей неторопливо посвистывали, поскрипывали. Песни снегирей не были ни стройными, ни согласованными. Там не было строф, мелодий и даже ритмов. Отдельные чистые ноты звучали, то с одной стороны, то с другой. У меня было полное ощущение, что я нахожусь на репетиции оркестра. Снегири, казалось, только настраивали инструменты. Стройные розовые сосны, долгие синие тени. Снег был усеян как конфетти давленными ягодами рябины, снегири ведь едят из них только крохотные семена. Это явно была ещё зима. Но лес уже вовсю репетировал весну. А мне повезло оказаться на этой репетиции.
Click to view