Революция как диагноз. Что скажут историки о лете 2019 года?
Протесты в Москве. Фото: Maxim Shemetov / Reuters
Любое более или менее значимое волнение в Москве немедленно порождает две взаимоисключающие оценки: оптимистичное «Ах, началось!» и скептическое «Ох, началось…» Не стали исключением и протесты против отказа в регистрации независимых кандидатов в Мосгордуму. Пока с одной стороны бодро выражают надежду на то, что протесты перерастут в восстание против режима, с другой стороны изливают избыток перебродившей политической желчи, полагая, что оппозиция в очередной раз пытается раздуть из местной протестной мухи слона национального масштаба.
Туземные пророки привычно кличут бурю, а «удаленные аналитики» бесстрастно констатируют, что в русском Багдаде по-прежнему все спокойно, а если кто и неспокоен, то его быстро успокоят, поэтому все будет как всегда, а значит - никак. Эту мудрость пескаря они выводят априори из глубин своего миросозерцания, упрекая оппонентов в необоснованном использовании спорных «допущений», которые они сами не применяют без объяснения причин. В результате их анализ, не структурированный вообще никакими допущениями, разбивается на бессвязные фрагменты, объединенные не столько ясной мыслью, сколько сильным чувством - ну, не люблю я вас…
Что-то в воздухе
Истина все-таки, похоже, лежит где-то посередине между активизмом и снобизмом. Конечно, те, кто ждет, что московские протесты завтра перерастут во всенародное восстание «с битьем посуды», скорее всего, заблуждаются. Пока нет оснований полагать, что власти не удастся погасить этот очаг возгорания (не Сибирь же) с помощью привычного чередования уступок и репрессий. У Кремля есть тысяча и один способ справиться сегодня с пожаром в Москве, и только если он сам сделает грубую ошибку и устроит под зубчатыми стенами рукотворный «политический Чернобыль», мы будем иметь шанс увидеть что-то из ряда вон выходящее. Тут диванные скептики правы.
Другое дело, что кроме краткосрочных и видимых последствий существуют еще долгосрочные и не видимые невооруженным глазом. Чтобы их рассмотреть, как раз и нужны определенные «допущения». Недаром Ричард Пайпс в начале своего исследования о русской революции пишет, ссылаясь на Моэма, что факт - плохой рассказчик. Сделав эти допущения, мы, возможно, увидим в московских событиях лета 2019 года нечто большее, чем очередную в меру беспощадную и в меру бессмысленную стычку столичной интеллигенции с властью. На мой взгляд, есть веские основания полагать, что речь идет о чем-то большем, чем заурядный всплеск протестной активности на фоне локального системного «глюка».
В московском воздухе появилось нечто, чего уже давно не наблюдалось, чего не было ни на ставших уже историей митингах Навального против коррупции, ни на недавних митингах против полицейского произвола. Это нечто, неожиданно растворившееся в московском воздухе и придающее всему островатый и одновременно приторный привкус, есть запах революции. В силу ряда случайных обстоятельств, каждое из которых не является по отдельности определяющим, московские летние протесты имеют шанс войти в историю как точка отсчета новой эпохи в истории посткоммунистической России.
Неизлечимая болезнь
Это утверждение покажется слишком громким, но во многом потому, что термин «революция» оброс в России огромным количеством необязательных коннотаций - для кого-то положительных, а для кого-то отрицательных. Для одних революция является манией, навязчивой идеей, с реализацией которой они связывают единственную надежду на демократические перемены в стране. Для других революция - не менее навязчивая фобия, неотступное предчувствие хаоса, являющегося следствием целенаправленных разрушительных действий внешних врагов России и их агентов.
В действительности революция - это только диагноз состояния общества. Оно объективно - либо есть, либо нет. Глупо набрасываться с кулаками на врача, который констатирует наличие болезни. Ставить диагноз - не значит любить революцию или, тем более, желать ее. Другое дело, что это знание в практическом плане не очень полезно, так как революция не лечится. Но предусмотрительные могут успеть написать завещание. Безусловно, скептики имеют полное право оспаривать этот диагноз. Но делать это надо аргументированно, а не отмахиваться, путая себя со Станиславским. «Не верю» не является универсальным рецептом, когда речь идет о русской революции.
Всплеск московских протестов на фоне провальной политики Кремля по сопровождению местных выборов представляет большой интерес не потому, что может прямо сейчас поколебать режим, а потому, что является моментом перехода количественных изменений в качественные - той неуловимой точкой на шкале истории, которую очень трудно рассмотреть вблизи, но значение которой осознается впоследствии как «великий перелом». История учит, что переломными являются именно малозначительные на первый взгляд события.
Тотальный контроль vs смена режима
Что же позволяет рассмотреть в текущих московских протестах такой мощный потенциал? Дело, разумеется, не в самой фактуре протеста, которая действительно весьма заурядна, а в том историко-философском контексте, в который протесты вписаны. События эти - если, следуя совету Пайпса, уйти от диктата фактических обстоятельств, непосредственно вызвавших их к жизни, - стали следствием двух мощных тектонических сдвигов в настроениях как власти, так и общества. Эти настроения претерпели серьезную эволюцию, особенно в «послекрымский» период, пока, наконец, не привели к формированию двух абсолютных противоположностей, находящихся друг с другом не просто в противоречии, а в антагонистическом противоречии. Нынешние протесты в Москве отфиксировали возникновение этого антагонизма, и в этом как раз и состоит их историческое значение.
С одной стороны, власть, медленно переходя вверх со ступеньки на ступеньку репрессивной лестницы, ведущей вниз, постепенно добралась до смотровой площадки, где ею овладела навязчивая идея тотального контроля над ситуацией. Вместо того чтобы контролировать «командные высоты», оставаясь в зоне политического комфорта, она задалась целью контролировать все жизненные проявления общества, застраховав себя от всех несчастных случаев сразу. В это же самое время и под впечатлением от проделанной властью эволюции общество стало консолидироваться вокруг мысли, что смена режима является самодостаточной целью, которая не нуждается в каких-либо дополнительных корректировках.
Много спорят об иррациональности сложившейся вокруг выборов в Мосгордуму ситуации. Но эта иррациональность обманчива, она существует, только если не принимать во внимание вышеуказанные обстоятельства. Власть, вставшая на позицию тотального контроля, не могла допустить уже никакого компромисса, даже единичного проникновения «агентов влияния» в столичный парламент, а оппозиция, в свою очередь, изначально не рассматривала компромисс как опцию. В конечном счете ей нужны были не столько места в московской Думе, сколько конфликт, который подтвердит еще раз недоговороспособность власти. Выборы не являются действительной целью оппозиции, понимающей, что она действует в условиях «наперсточной демократии». Они были предлогом для троллинга власти. В ответ власть перешла, по едкому замечанию Павловского, к тактике буллинга. Обе стороны получили именно то, к чему стремились, при этом каждая из сторон действовала совершенно рационально в рамках своей собственной логики.
Точка роста
Это и называется революцией. Не выстрел «Авроры», не Вакарчук на Майдане, а смертельный клинч общества и власти, когда они, наконец, сходятся в игре «с нулевой суммой». В представлении обывателя революция предшествует гражданской войне. В реальной истории гражданская война предшествует революции. Революция размежевывает латентную и открытую фазу гражданской войны. Она входит в общественную жизнь тихо, без лишнего пафоса, иногда за несколько десятков лет до того кульминационного момента, когда ее зафиксируют исторические летописи. Но от этого ее поступь не становится менее твердой.
Конечно, всегда есть проблема: как установить момент зачатия революции, который, в отличие от момента рождения, происходит без лишних свидетелей и громких криков? Как отделить предпосылки от непосредственных оснований, ведущих прямо и непосредственно к точке кульминации? Здесь историки, как и юристы, пользуются старым римским правилом conditio sine qua non - необходимого условия. Суть правила состоит в том, что всегда в конечном счете имеется точка, из которой непосредственно вырастает то или иное событие, но не всегда мы успеваем вовремя ее рассмотреть. Я думаю, что спустя многие годы историки современности назовут московские протесты лета 2019 года тем переломным моментом истории посткоммунистической России, после которого избежать революции стало практически невозможно. Россия, видимо, проскочила ту развилку, до которой базовым сценарием могла быть перестройка (революция сверху) по образцу 1953 или 1989 годов. Теперь в терновом венце революций на горизонте маячит только какой-то новый «шестнадцатый год». До этого будут отливы и приливы. Но общество уже прочно село на брюхо в наезженной революционной колее и выбираться из него будет «враскачку». Московские протесты - это просто первый толчок.
https://republic.ru/posts/94339?utm_source=facebook&utm_medium=social&utm_campaign=republic#_=_