Умер Алексей Герман
В Петербурге на 75 году жизни скончался кинорежиссер Алексей Юрьевич Герман.
Все его три великих фильма, и "Проверку на дорогах" (1971), и "Двадцать дней без войны" (1976), и "Мой друг Иван Лапшин" (1984) я несколько раз смотрел с самого детства, и из интереса, и по необходимости, но очень долго не мог ими проникнуться, поскольку кино это было очень взрослое и достаточно мрачное, во всём противоречащее моему внутреннему мироощущению. Доверяя мнению академических киноведов молчаливо соглашался с тем, что это великое кино, как иной советский школьник соглашался с мнением учителей, что Лев Толстой - великий писатель, но сам не вникал, не проникался, не чувствовал. Даже когда во ВГИКе познакомился с Алексеем Германом-младшим, учащемся на параллельном курсе, не смог заставить себя выразить восхищение его отцом, но это отдельная тема...
Но вот в самом начале нулевых, где-то летом 2001 года я сидел в гостях, где по телевизору только что начался "Мой друг Иван Лапшин" и я невольно начал поглядывать на кадры, которые уже десять раз смотрел... И вот тут экран начал притягивать меня совершенно "магической" гравитацией: я впервые не только переживал за героев сюжета, а ощутил всю атмосферу этого серо-коричневого пространства, до сих пор отталкивающую, а теперь взывающую к себе. Я никогда ещё так не наслаждался тому, как точно передана фактура изображаемого мира, так что он даже начинал мне нравиться, подобно тому, как вдруг с годами нравится какая-нибудь острая еда, которую в детстве совершенно не перевариваешь. С того момента я могу смотреть этот фильм с любого кадра, всякий раз жалея о том, что этот фильм однажды заканчивается.
И вот здесь я позволю себе одно совсем нерукопожатое замечание. Фильмы Германа, безусловно, обнажали всю грязно-брутальную эстетику рабоче-крестьянского советского космоса и в этом смысле, конечно, были совершенно антисоветскими. В противном случае он бы совсем не пользовался таким ажиотажом в среде либеральной интеллигенции. Представьте себе, что Герман снимал бы всё в той же самой стилистике, но был бы нескрываемым советским великодержавным патриотом? - не имел бы он тогда столько "Ник", а оказался бы в одной компании с Бурляевым или Говорухиным. И тогда 75% его нынешних восторженных поклонников даже не вспоминали о нем, зато вспоминали бы другие 75%. То же самое касается абсолютно всех кумиров нашей либеральной тусовки (от обратного - абсолютно всех кумиров тусовки патриотической).
Парадокс Германа заключается в том, что, высвечивая неприглядную реальность советского общежития, он так смакует её фактуру, что она невольно вызывает определенное обаяние, он как будто бы наслаждается этой фактурой и никакую другую реальность снимать не хочет. Белый холод бесконечной русской зимы, черные дыры бараков, угрюмые, пожившие лица, лагерные шутки-прибаутки, аскетичный быт, и посреди этого военно-социалистического чистилища мучаются отдельно взятые, высвеченные из толпы, ранимые души и судьбы, лишенные какой-либо надежды на будущее. Они там, в этом мире - страдают, а мы здесь, по эту сторону экрана, - наслаждаемся, наблюдая за ними. Я полагаю, что нельзя так сильно снимать и описывать то, что ты совсем не любишь - здесь нужно именно любить эту реальность и стремиться передать эту любовь другим. Так любить, что она, действительно, передается.
Насколько завораживающим для меня был "Мой друг Иван Лапшин", где каждый кадр дышит человеческим дыханием, настолько разочаровывающим "Хрусталев, машину!", где уже сама форма, фактура стала превалировать над содержанием. А его последний фильм "История арканарской резни", который он столь долго снимал, мы так и не увидели...
Безусловно, сегодня умер один из самых великих русских кинорежиссеров, король петербургской школы кино, снявший один из самых великих русских фильмов.
Все его три великих фильма, и "Проверку на дорогах" (1971), и "Двадцать дней без войны" (1976), и "Мой друг Иван Лапшин" (1984) я несколько раз смотрел с самого детства, и из интереса, и по необходимости, но очень долго не мог ими проникнуться, поскольку кино это было очень взрослое и достаточно мрачное, во всём противоречащее моему внутреннему мироощущению. Доверяя мнению академических киноведов молчаливо соглашался с тем, что это великое кино, как иной советский школьник соглашался с мнением учителей, что Лев Толстой - великий писатель, но сам не вникал, не проникался, не чувствовал. Даже когда во ВГИКе познакомился с Алексеем Германом-младшим, учащемся на параллельном курсе, не смог заставить себя выразить восхищение его отцом, но это отдельная тема...
Но вот в самом начале нулевых, где-то летом 2001 года я сидел в гостях, где по телевизору только что начался "Мой друг Иван Лапшин" и я невольно начал поглядывать на кадры, которые уже десять раз смотрел... И вот тут экран начал притягивать меня совершенно "магической" гравитацией: я впервые не только переживал за героев сюжета, а ощутил всю атмосферу этого серо-коричневого пространства, до сих пор отталкивающую, а теперь взывающую к себе. Я никогда ещё так не наслаждался тому, как точно передана фактура изображаемого мира, так что он даже начинал мне нравиться, подобно тому, как вдруг с годами нравится какая-нибудь острая еда, которую в детстве совершенно не перевариваешь. С того момента я могу смотреть этот фильм с любого кадра, всякий раз жалея о том, что этот фильм однажды заканчивается.
И вот здесь я позволю себе одно совсем нерукопожатое замечание. Фильмы Германа, безусловно, обнажали всю грязно-брутальную эстетику рабоче-крестьянского советского космоса и в этом смысле, конечно, были совершенно антисоветскими. В противном случае он бы совсем не пользовался таким ажиотажом в среде либеральной интеллигенции. Представьте себе, что Герман снимал бы всё в той же самой стилистике, но был бы нескрываемым советским великодержавным патриотом? - не имел бы он тогда столько "Ник", а оказался бы в одной компании с Бурляевым или Говорухиным. И тогда 75% его нынешних восторженных поклонников даже не вспоминали о нем, зато вспоминали бы другие 75%. То же самое касается абсолютно всех кумиров нашей либеральной тусовки (от обратного - абсолютно всех кумиров тусовки патриотической).
Парадокс Германа заключается в том, что, высвечивая неприглядную реальность советского общежития, он так смакует её фактуру, что она невольно вызывает определенное обаяние, он как будто бы наслаждается этой фактурой и никакую другую реальность снимать не хочет. Белый холод бесконечной русской зимы, черные дыры бараков, угрюмые, пожившие лица, лагерные шутки-прибаутки, аскетичный быт, и посреди этого военно-социалистического чистилища мучаются отдельно взятые, высвеченные из толпы, ранимые души и судьбы, лишенные какой-либо надежды на будущее. Они там, в этом мире - страдают, а мы здесь, по эту сторону экрана, - наслаждаемся, наблюдая за ними. Я полагаю, что нельзя так сильно снимать и описывать то, что ты совсем не любишь - здесь нужно именно любить эту реальность и стремиться передать эту любовь другим. Так любить, что она, действительно, передается.
Насколько завораживающим для меня был "Мой друг Иван Лапшин", где каждый кадр дышит человеческим дыханием, настолько разочаровывающим "Хрусталев, машину!", где уже сама форма, фактура стала превалировать над содержанием. А его последний фильм "История арканарской резни", который он столь долго снимал, мы так и не увидели...
Безусловно, сегодня умер один из самых великих русских кинорежиссеров, король петербургской школы кино, снявший один из самых великих русских фильмов.