Греческая поэзия: Георгос Сеферис
ПОВЕРХ ЧУЖОГО СТИХА*
Элли, Рождество 1931
Счастлив, кто совершил путешествие Одиссея.
Счастлив, если при начале пути чувствовал крепкую снасть любви
в теле своем, как кровью гудящие вены.
Любви с несокрушимым ритмом, непобедимой как музыка, вечной,
ибо она родилась, когда мы родились, и как мы умрем, - и она, если она умирает,
а того не знаем ни мы, ни другой кто не знает.
Бога прошу, чтобы дал мне сказать об этой любви, в минуту великого счастья:
иногда я сижу, воротясь из скитаний, с чужбины, и слушаю ее дальний гул,-
словно вздох моря, слитый с ревом глухого ненастья.
И встает предо мной, опять и опять, призрак Одиссея,- его глаза покраснели
от того, что вперялись в соленую воду,
и от созревшей страсти снова увидеть дым, исходящий из тепла его дома, и его собаку,
что состарилась, поджидая у входа.
Он стоит, большой, шепча сквозь побелевшую бороду слова нашей речи,
как три тысячи лет назад она звучала.
Протягивает ладонь - кожа выдублена ветром, и снегом, и зноем, загрубела
от снастей и штурвала.
Как будто хочет прогнать жуткого Циклопа, глядящего одним глазом, и Сирен
(услышишь - себя забудешь), и Харибду, и Скиллу, -
столько непонятных чудовищ, что стоят между ним и нами, не давая подумать, что и он
был человек, и он сражался в этом мире, душою и телом.
Это великий Одиссей: тот, кто велел сделать деревянного коня, и добыли ахеяне Трою.
Я представляю, что он пришел растолковать мне, как построить деревянного коня,
чтоб и я добыл свою Трою.
Потому что он говорит спокойно и смиренно, без вызова, словно он как отец меня знает
или как старые рыбаки, что, облокотясь на свои сети, в час, когда ветер крепчает
говорили мне, когда я был ребенком, песню Эротокритоса, и их глаза увлажнялись;
тогда я боялся во сне, слыша, как Ареты** злая судьба по мраморным ступеням
спускалась.
Он говорит мне, какая боль - чувствовать, что паруса твоего корабля надувает память,
а сердце делается рулем, -
А ты один, один - темный среди ночи и неуправляемый, как солома, что ветер несет
над гумном.
Какая горечь - видеть, как твои товарищи тонут среди стихий, исчезают
один за другим,
и как странно ты напрягаешь силы, говоря с мертвыми, когда уже не довольно
обращаться к оставшимся у тебя живым.
Он говорит...я еще вижу его руки, умеющие испытать, ладно ли вытесана морская дева,
хорош ли корабль от носа до кормы,-
и они дарят мне безмятежное лазурное море в самой сердцевине зимы.
Перевод Ирины Ковалевой
_________________
*По признанию самого Сефериса, источником ему послужил стих Дю Белле «Heureux qui, comme Ulysse, a fait un beau voyage» (Les Regrets, 1558) - «Блажен, кто странствовал, подобно Одиссею» (перевод В.Левика).
**Арета (Аретуса) - героиня «Эротокритоса».
Элли, Рождество 1931
Счастлив, кто совершил путешествие Одиссея.
Счастлив, если при начале пути чувствовал крепкую снасть любви
в теле своем, как кровью гудящие вены.
Любви с несокрушимым ритмом, непобедимой как музыка, вечной,
ибо она родилась, когда мы родились, и как мы умрем, - и она, если она умирает,
а того не знаем ни мы, ни другой кто не знает.
Бога прошу, чтобы дал мне сказать об этой любви, в минуту великого счастья:
иногда я сижу, воротясь из скитаний, с чужбины, и слушаю ее дальний гул,-
словно вздох моря, слитый с ревом глухого ненастья.
И встает предо мной, опять и опять, призрак Одиссея,- его глаза покраснели
от того, что вперялись в соленую воду,
и от созревшей страсти снова увидеть дым, исходящий из тепла его дома, и его собаку,
что состарилась, поджидая у входа.
Он стоит, большой, шепча сквозь побелевшую бороду слова нашей речи,
как три тысячи лет назад она звучала.
Протягивает ладонь - кожа выдублена ветром, и снегом, и зноем, загрубела
от снастей и штурвала.
Как будто хочет прогнать жуткого Циклопа, глядящего одним глазом, и Сирен
(услышишь - себя забудешь), и Харибду, и Скиллу, -
столько непонятных чудовищ, что стоят между ним и нами, не давая подумать, что и он
был человек, и он сражался в этом мире, душою и телом.
Это великий Одиссей: тот, кто велел сделать деревянного коня, и добыли ахеяне Трою.
Я представляю, что он пришел растолковать мне, как построить деревянного коня,
чтоб и я добыл свою Трою.
Потому что он говорит спокойно и смиренно, без вызова, словно он как отец меня знает
или как старые рыбаки, что, облокотясь на свои сети, в час, когда ветер крепчает
говорили мне, когда я был ребенком, песню Эротокритоса, и их глаза увлажнялись;
тогда я боялся во сне, слыша, как Ареты** злая судьба по мраморным ступеням
спускалась.
Он говорит мне, какая боль - чувствовать, что паруса твоего корабля надувает память,
а сердце делается рулем, -
А ты один, один - темный среди ночи и неуправляемый, как солома, что ветер несет
над гумном.
Какая горечь - видеть, как твои товарищи тонут среди стихий, исчезают
один за другим,
и как странно ты напрягаешь силы, говоря с мертвыми, когда уже не довольно
обращаться к оставшимся у тебя живым.
Он говорит...я еще вижу его руки, умеющие испытать, ладно ли вытесана морская дева,
хорош ли корабль от носа до кормы,-
и они дарят мне безмятежное лазурное море в самой сердцевине зимы.
Перевод Ирины Ковалевой
_________________
*По признанию самого Сефериса, источником ему послужил стих Дю Белле «Heureux qui, comme Ulysse, a fait un beau voyage» (Les Regrets, 1558) - «Блажен, кто странствовал, подобно Одиссею» (перевод В.Левика).
**Арета (Аретуса) - героиня «Эротокритоса».