Грузинская поэзия: Звиад Ратиани
Отцы
1
Возмущались, когда почтальон со свежей газетой
опаздывал на двадцать минут;
забрасывали колотящиеся сердца в выпуклые экраны
телевизоров, вскакивали со стульев, ликуя, когда
форвард любимой команды забрасывал эти сердца
в ворота соперника. По утрам в феврале с трудом
заводили машины. Пока прогревался мотор, терпеливо
раскуривали первую сигарету "Космос". Летом на крыши
тех же сиротских машин крепили багажные рамы, жен
и детей увозили подальше от городской духоты
и жары. Сидели во главе стола с бесценными друзьями,
сидели на зарплате, не роптали, устраивали
то праздники, а то мудреные дела, а то
ладони на плечах любимых сыновей.
И планы строили, как дом из брёвен,
пораженных грибком.
Бедные отцы.
Бедные отцы,
у которых хватало дерзости сохранять верность себе,
и когда окружающее неизлечимо преобразилось,
они по-прежнему покачиваются,
стоя в автобусах, сменивших номера маршрутов,
сквозь пыльные окна всматриваются в переименованные улицы,
расплачиваются за проезд неузнаваемыми деньгами,
и на службе, сменившей лицо, а точнее профиль,
всё свое усердие вкладывают в битву со временем,
а у него, дракона, вместо срубленных голов отрастают новые,
огненное дыхание меняет всё вокруг, кроме наших отцов.
Неузнаваемо всё, а они, ещё неизменнее,
чем сколько-то лет назад,
пешим ходом, с руками в карманах, расходятся по домам,
по разным домам, разной походкой, да и сами они непохожи
друг на друга если бы не одинаковый взгляд.
Так звери, впервые попавшие в зоопарк, привыкают к решёткам,
у тигра ли, зайца, удава ли, попугая, схожий туман в глазах,
схожий страх, а решёток они не замечают.
Так и отцы, наши отцы, спят на ходу и спокойно,
едва ли не гордо, ждут пробуждения
(вот проснемся и за всё отомстим),
но сну всё равно, надолго ты лёг или только вздремнуть,
главное, что спишь, и сон, однажды начавшись, не прерывается,
безразличный даже к тому,
что заведённый будильник вот-вот зазвенит.
И лежат отцы, во мраке, лицами - к стенам,
притихнув перед беспокойным сном,
закаявшись вспоминать о минувшем,
столько раз перелистанным, что страницы
истончились, и строки стали
неразборчивы. Что же они сохранят
для внуков, для будущего, которое, как и прошлое,
неразличимо во мгле?
И лежат отцы, во мраке, лицами - к стенам,
глухим, то есть лишённым ушей, позволяющим изрекать
что угодно, злиться, биться в истерике, плакать -
но и этого не выходит.
Тихо лежат, лицами к стенам, во тьме,
не смея помыслить о прошлом,
когда желания, и дела, и заботы
вольготно перемещались по часовой стрелке,
и, как отработавшие декорации после спектакля
по ту сторону сцены, плавно отцы отходили ко сну,
укладываясь в темноте лицами - к будущему,
погружаясь в урочный сон.
Да, преобразилось, перегорело,
изменилось так безвозвратно, что память
стало уместно вышучивать, многострадальная
родина столько перетерпела,
что уже утомляет собственных граждан,
все поумнели настолько, что зашкаливает количество идиотов,
и всякое прошлое, особенно - безмятежное, окончательно
превратилось в шестое чувство (времени),
мы видим наших отцов,
у которых хватило дерзости остаться самими собой,
и проглотить все наши упрёки, все наши укоры:
ведь они ради блага родины должны были биться лбами о стены,
на коленях обязаны были мыть каменные полы церквей,
как они смели не издавать гласа вопиющих в пустыне?
Почему не обучили нас азам здорового секса?
Немало подобных пошлостей кидали мы им в лицо, а они
стеснялись ответить, как надо.
И теперь, когда всё безутешно преобразилось,
без вести пропали почтальоны со свежими газетами,
куда-то запропастилась
родная футбольная команда со своим форвардом,
от проданных машин остались лишь ржавые багажные рамы,
с прилавков навсегда исчезли сигареты "Космос",
и бесценных друзей безвозвратно разбросала недорогая жизнь,
тесно стало жить нашим отцам,
тесно, потому что они были наши отцы,
наши Ч не нефти, не табака, не трибун,
не экранов, не войны, не туризма;
никогда не жили они на газетных страницах,
в людских сердцах, на бетонных пьедесталах,
а жили всего лишь в домах, в наших уютных домах -
бедные наши отцы...
2
Ах, надежда моя, перевернутый жук,
не догадывающийся, что стряслось,
и отчаянно дрыгающий ножками
в неузнаваемом воздухе.
И чередуются дни, как листки в детском альбоме
для раскрашивания, и стоят отцы
у окон, на улицах, в старых автобусах,
и, как дети, упрямо ждут,
когда же найдутся эти потерянные,
не на место положенные, случайно упавшие
цветные карандаши
Перевод Бахыта Кенжеева