КОРРУПЦИЯ (продолжение)
Итак, мы несколько отвлеклись от нашей темы.
Давайте продолжим и особо отметим, что все описанные выше «организационные стандарты» относятся лишь к подлинной коррупции. Кроме всего перечисленного - антидискриминационности, подлинной демократичности и не менее подлинного либерализма, социальной мобильности и пр. - она наделяет переходное общество его главным «мотором» - мотивацией обретения и немедленного «использования по назначению» ценностного эквивалента, т.е. пресловутой «жаждой наживы». В отличие от развитого либерально-демократического общества, где основой экономической мобильности является кредитование и инвестирование, т.е. так называемое «отсроченное потребление», переходный тип социума двигается вперед именно совокупностью индивидуальных потребительских желаний, требующих немедленного удовлетворения.
Все это странным, но только на первый взгляд, образом воспроизводит логику Зигмунда Фрейда, зафиксированную в предложенных им принципах организации человеческой психики - принципа реальности и принципа удовольствия. Первый из них, основанный на отсрочке, смещении по цели или же сублимации желаний, свойственен взрослому человеку. Второй же, требующий счастья как немедленного и спонтанного удовлетворения, актуален лишь на пренатальном, т.е. внутриутробном, этапе индивидуального развития. В детстве принцип удовольствия доминирует в играх и фантазиях, а у взрослого человека - только в состояниях глубочайшей регрессии. Среди последних, наряду со сновидением, ведущую роль занимает состояние «массообразования», подробно проанализированное в моем недавнем материале о глубинной психологической природе патриотизма (при желании - см. соответствующий тэг данного блога).
Получается, что с психологической точки зрения переходный тип общества - это попытка социума повзрослеть, покончив с иллюзиями младенческого симбиотизма (порождающих фашизм как фобийное растворение в массе - «Мы вместе и нам не страшно») и проективными фантазиями инфантильных родительских комплексов (порождающих и поддерживающих авторитарные типы общественного устройства).
Из теории, а тем более из клинической практики глубинной психологии, мы прекрасно знаем, что судьба таких попыток перехода во взрослое состояние весьма вариативна и чревата многочисленными симптомокомплексами, привязанными к травматическим фиксациям, таящимся в прошлом, т.е. в истории того или иного социума или же народа. Возможен и откат назад в социальном развитии и формирование тех или иных вариантов «социальной психопатологии».
На заключительной стадии своего творческого пути Зигмунд Фрейд успел подробно проанализировать «наследственную патологию» только двух народов - еврейского и русского, а также - североамериканского демографического конгломерата. Но не стоит обольщаться - в каждой стране и у каждой, даже самой продвинутой, нации мы легко обнаружим привязанные к событиям прошлого симптомокомплексы, выражающиеся ярче всего в чертах национального характера, в типологии лидерства, а также - в устойчивых (архетипических) реакциях на травматические события.
К чему я все это вам напоминаю? И причем тут коррупция?
Коррупционный запрос отдельных индивидуумов на свободное, т.е. нерегулируемое потребление ограниченного общественного ресурса («а пряников сладких всегда не хватает на всех…») представляет собой мощнейший раздражитель для динамики «социального взросления», для выхода из плена симбиотических иллюзий равенства («все мы дети единой Родины-Матери») и инфантильных фантазий братства («все мы едины в служении Отечеству»). Несмотря на смягчающие травматизм ситуации льготные и нормативные механизмы потребления, коррупционный бунт против власти сословия регуляторов, против симбиотического и псевдородительского контроля в сфере потребления ограниченного ресурса буквально взрывает стандарты традиционного общественного устройства, реально угрожая социальному миру и социальной стабильности.
В истории это называется «буржуазно-демократической революцией» и проходит, как мы помним, довольно-таки бурно, с кровавыми массовыми репрессиями (цивилизованная Франция именно в этот период изобрела гильотину) и гражданскими войнами. Рожденная в этой кровавой пене либеральная демократия, придя к власти, была вынуждена регулировать и свободы и демократические права, оделив ими только самих коррупционистов, т.е. легальных собственников, готовых тратить свой ресурс ценностного эквивалента на коррупционное, т.е. свободное, потребление. Только эта, пока что весьма узкая прослойка имела право избирать и быть избранной в органы власти, т.е. исполнять, прямо или косвенно, функции социальных регуляторов.
Обращая внимание читателя на то, что по ходу дела мне пришлось изобрести новый термин - «коррупционист», под которым я и буду впредь подразумевать человека, реализующего описанные нами выше механизмы подлинной коррупции. Участника же «коррупции» извращенной, о которой речь пойдет в заключительной третьей части, мы по-прежнему будем величать «коррупционером». Пожалуй, сделать это нужно было бы раньше, но ведь беда-то небольшая …
Вернемся теперь к буржуазно-демократическим избирательным цензам. Изначально права голосовать и избираться были лишены люди, не имеющие коррупционного ресурса. С одной стороны, это были бедняки, традиционно подпадающие под термин «пролетарии», т.е., переводя с латыни, «люди, имеющие только потомство». С другой - «подопечные» категории населения, прежде всего - молодежь и женщины, традиционно отстраненные от персонального потребительского выбора. Только таким путем, постепенно повышая уровень благосостояния «пролетариев» и зацикливая их на коррупционных ценностях («общество потребления»), а также - постепенно допуская к персональному потреблению «подопечные» группы народонаселения, общество переходного типа в идеале и приобретает статус развитой либеральной демократии. Другого пути просто не существует и любое «вбрасывание» политических институтов и принципов развитой демократии в структуру традиционного общества приводит не к либерально-демократической революции, а к разрушению государственности и тотальной войне кланов на контроль над потреблением. Пример - события «арабской весны». Лечится все это исключительно прижиганием, т.е. бомбардировками и последующими силовыми зачистками.
Главная проблема переходного общества на начальных стадиях его эволюции (и это одинаково присуще обеим анализируемым мною странам - Эстонии и России) - это узость сословия коррупционистов и его невнятная идеологическая платформа. Помните классическое: узок круг этих революционеров и страшно далеки они от народа.
В условиях же тотальности допуска населения к демократическим процедурам (а на пороге не 19 век и никто не позволит сегодня применять имущественные, возрастные или же половые цензы - кто не успел, тот опоздал) истинные ценности и социальные цели коррупционистов даже не могут быть открыто провозглашены. Выдвинуть лозунг борьбы за право узкой группы состоятельных людей освободиться от оков регулируемого потребления и рассчитывать на то, что народные массы ради этого разрушат в принципе абсолютно комфортный для большинства социальный уклад - на такое могут пойти только абсолютные идиоты.
Тем более это сложно в постсоветских обществах, где поколениями внедрялся в подсознание людей тезис о неоспоримом благе уравнительного потребительского регулирования и преступности любого рода попыток нарушить или обойти действия регулятора. Льготные и нормативные формы регулируемого распределения были единственно возможными, порождая прямо-таки фантастические по извращенности формы их квазикоррупционного нарушения (типа покупки выигрышных билетов денежно-вещевой лотереи за двойную цену выигранного товара). Фигура же потенциального коррупциониста, чахнущего над своим нереализуемым потребительским потенциалом (типа «подпольного миллионера Корейко»), была объектом открытого общественного осуждения и злобного осмеяния.
Совершить буржуазную революцию в республиках бывшего СССР удалось лишь благодаря иссяканию ресурса для льготно и нормативно регулируемого потребления (даже введенные при Горбачеве-Рыжкове карточки не удавалось полностью отоварить) по причине резкого падения цен на нефть и, соответственно, невозможности удовлетворения даже минимального потребительского спроса за счет импортных закупок. А отечественная промышленность, напоминаю, производила по большей части высококачественное оружие, не соответствующее в мирных условиях массовым потребительским запросам. Территориально эта промышленность находилось почти исключительно на территории Российской Федерации, что подтолкнуло национальные республики с их более «легкой» и сельскохозяйственной производственной ориентацией к «потребительскому сепаратизму», на базе которого постепенно сформировался и сепаратизм политический. А началось все именно с того, что в приложение к карточкам на носки или трусы, которые приезжий «покупант» мог приобрести на каждом углу, в той же Риге начали спрашивать в магазинах еще и паспорт с местной пропиской.
И хотя основная масса населения все равно хотя и пассивно, но сопротивлялась переменам и настаивала на сохранении внекоррупционных социальных моделей (вспомним, хотя бы, референдум 1991 года о судьбе «обновленного СССР», частично сорванный, правда, властями Грузии и прибалтийских республик), коррупционная, а точнее - коррупционистская, по своим ценностным устремлениям элита все же запустила механизмы разрушения распределительных механизмов потребления. Как все мы помним, это было тяжелым ударом по всем и по каждому в отдельности. Коррупционистски заточенные «рыночные механизмы» в одночасье смели все защитные барьеры льготного и нормативного потребления. Большая часть населения встала по окраинам улиц, держа в руках даже не товары, а разнообразные предметы, пригодные для натурального обмена. Меньшая часть занялась гораздо более опасным делом - силовым дележом и переводом в универсальный ценностный эквивалент (на тот момент - исключительно в доллары США) обналичиваемого остаточного финансового ресурса умирающего государства и всего прочего, имеющего хоть малейшую ценность на мировых рынках (в диапазоне от антиквариата до цветных металлов). Мировое лидерство в продаже последних, кстати говоря, в начале 90-х годов захватила как раз рассматриваемая нами Эстония.
Шоковый прыжок на переходную стадию социального развития имел важнейшим последствием своего рода социальную сегрегацию. Большинство населения, оказавшееся буквально на грани нищеты, но сохранившее регрессивный патернализм, т.е. уповающее на властного регулятора как кормильца и отца родного, стало объектом примитивного, но вполне эффективного манипулирования. Вопреки исторической традиции, именно эти люди, а не отечественные коррупционисты-буржуа, составили костяк того электората, который передал власть в России в руки режима Бориса Ельцина, открыто коррупционный уже во всех смыслах этого термина.
Социально же активное коррупционистское меньшинство, поначалу стремясь только к изменению потребительской модели поведения, а порою - и просто к потреблению как таковому, поскольку нормативные его механизмы фактически рухнули, сформировалось в особую социальную прослойку, получившую тогда наименование «новые русские» (причем это наименование никак не было привязано к конкретной национальности его носителя). «Новый русский» - это и есть своего рода «естественный коррупционист», порожденный соответствующей средой и ничем не отличимый от героев переходной эпохи «первоначального накопления» любой современной страны с развитыми либерально-демократическими институциями. Все в его жизни, вплоть до нее самой, было положено на алтарь свободного, нерегулируемого потребления. Ради этого он жил, ради этого же достаточно быстро умирал.
Пару слов стоит сказать в пояснение к последней фразе. Преждевременный выход социума на переходную стадию развития (это случается, когда сословие коррупционистов-буржуа не вызревает в недрах традиционного общества, а формируется спонтанно из наиболее активных и агрессивных людей с явными антисоциальными установками) вносит весомую поправку в понятие «ценностного эквивалента», который принимается в оплату за нерегулируемое потребление. Условные ценности, вроде долларов или дойчмарок, на какое-то время уступили место ценностям безусловным - жизни и смерти.
Принцип удовольствия, по Фрейду, лежит в основании не только невинных регрессий, вроде сновидения или же массообразования При отсутствии или же слабости персональных защитных механизмов (т.н. Эго, формируемого цивилизационными ритуалами и семейной культурой) принцип удовольствия связывает индивида с первичными позывами - Эросом и Танатосом, подчиняя его их архаической воле. Проявляется эта воля в предельно психопатологических, деструктивных формах поведения, в телесном и психическом саморазрушении.
Оказалось, что коррупционистом быть совсем не просто, что выход за пределы внешних регуляторных запретов сталкивает индивида, обладающего недоразвитым Эго (а таковыми были практически все «рожденные в СССР»), с запретами внутренними, что порождает как невротические, так и психотические формы аутоагрессивной патологии.
Выход из этого тупика был только один - подсмотреть и применить на практике те защитные ритуалы, которые выработали именно для этого случая коррупционисты прошлых эпох, жившие в иное время, но страдавшие от той же проблематики. Кстати говоря, теперь проясняется, почему так актуален для нашей темы именно фрейдовский психоанализ. Его теоретическая модель неврозов, сформированная в конце 19-го века, была основана на изучении страданий именно данного контингента - нуворишей габсбургской Вены, в первом поколении дорвавшихся до неконтролируемого потребления, но наказывающих себя мучительными симптомами за этот «грех» предательства интегрированных с детства социальных, национальных, религиозных и прочих запретов. Пример - клинический случай Эммы Экштейн, наследницы миллионного состояния, сформировавшей у себя фобию ходить по магазинам… Поняв природу таких симптомов, Фрейд создал великолепную по эффективности технику их излечения. В чистом виде она заключается в пролонгированном изъятии у пациента значимой для него денежной суммы, которое (изъятие) производится в условиях специально организованной коммуникации, гарантированно вводящей пациента в регрессивное состояние принципа удовольствия, но не удовлетворяющей возникающие у него при этом желания (фрустрация). В этом предложении - весь без исключения классический психоанализ… Все же прочее - либо от неумения работать, либо от выбора непрофильных методике пациентов.
Оказалось, что быть коррупционистом - социально полезно, биографически выигрышно, но очень вредно для физического и психического здоровья. Выход подсказывает жизнь и опыт «товарищей по несчастью» былых времен. Подсказывает его и Фрейд, лечивший от тех же проблем, но, правда, не самих «новых австрийцев», и их жен и дочерей. Сами же они, эти «новые» австрийцы, британцы или же американцы, нашли способ излечения сами. Но принцип их самолечения был тот же, что и у основоположника классического психоанализа - пролонгированное изъятие значимых денежных средств, отказ от неконтролируемого потребления путем его «отсрочки», путем инвестирования «ценностного эквивалента» и его приумножения, превращения в «капитал». Так и родился капитализм, породивший, в свою очередь общественное устройство, основанное на принципе реальности. Взрослое общество, правда - с небольшой анальной фиксацией, но это уже совсем другая история…
Тут приходится обрывать на полуслове большую и интересную тему, но для желающих сошлюсь на весьма поучительные пьесы Островского и Горького, там все есть - мы ведь не в первый, не во второй, да и не в последний раз пытаемся вылезти из стадии традиционного общества за счет самоубийственной энергетики героев-коррупционистов.
«По жизни» же стоит отметить, что «новые русские» 90-х годов перед своим исчезновением как значимого социального сословия, перед тем, как трансформироваться в аллеи мраморных изваяний самых престижных кладбищ страны, все же породили специфическую форму самолечения, в принципе - традиционную для отечественных предпринимателей былых времен. Они просто начали вышвыривать доставшийся им ресурс буквально «на ветер», запуская динамику «сверхпотребления» (эффект «шагреневой кожи»), запечатленную в увековечившей эту социальную группу серии анекдотов.
А сменили их в роли мотора постсоветской социальной и экономической динамики совершенно иные люди, абсолютно не стремящиеся к сверхпотреблению, изначально взрослые, воспитанные в канонах принципа реальности системой дисциплинарных запретов породивших их институций: государственного аппарата, партийных и комсомольских органов, армии и силовых структур.
Как это ни парадоксально, но отечественный бизнес вырос не на энергии коррупционистов, ломающих костные ограничительные барьеры регулируемого потребительского стандарта, а напротив - он возник в борьбе против этой энергетики, в стремлении защититься от ее деструктивных и социально неприемлемых форм приобретения «ценностного эквивалента».
Последние настоящие коррупционисты были отстранены от контроля над динамикой развития страны уже в начале правления Владимира Путина. Это были уже не простые «новые русские», а воспарившие над породившей их социальной средой так называемые «олигархи», сосредоточившие в своих руках настолько грандиозный потребительский потенциал, что им просто ничего не осталось желать… Кроме одного - стать (персонально или же в группе избранных - отсюда и термин «олигархия как власть немногих») верховным регулятором, вершиной в пирамиде потребностей и форм их удовлетворения…
С ликвидацией олигархии как класса Россия уподобилась Эстонии. В каком смысле, спросите вы. А вот в каком: Эстония, как я уже писал, ликвидировав все (и подлинные и «извращенные») коррупционные проявления и перейдя исключительно к льготным и нормированным механизмам потребительского регулирования, создала ложное либерально-демократическое общество, на самом деле являющееся карикатурным подобием социального государства советского типа.
Россия сегодня также лишь притворяется идущей по переходу к стадии развитой либеральной демократии. Это действительно было во времена Бориса Ельцина, но практически никому не понравилось. Вспомним, хотя бы, слова одного из пламеннейших либеральных реформаторов Егора Гайдара, запустившего шоковый для большинства населения переход на коррупционистскую модель потребления: «Ничего страшного нет в том, что часть пенсионеров вымрет, зато общество станет мобильнее»… Сегодняшняя ситуация прямо противоположна той - уже целое десятилетие российское руководство повышает пенсии и пособия, целенаправленно восстанавливая льготные и компенсаторные потребительские каноны. В экономической политике господствует уравнительность, полной победе которой препятствует только сама опора на льготы. Так, к примеру, закон о налоге на роскошь не может быть реализован по причине того, что огромная масса льготников (ветеранов, инвалидов и пр.) охотно начинает «крышевать» богатых людей.
Но в отличие от Эстонии Россия не утверждает, что достигла искомой цели социального развития, полностью отработав коррупционный фактор и отбросив его за ненадобностью. Дело в том, что для России такая мимикрия просто не нужна. Если для Эстонии разрушения СССР было шансом убежать из чужого, как ей казалось, дома в дом родной и быстро там прописаться, мучительно и натужно доказывая свое право на прописку, то для России все обстояло совсем иначе. Распад Союза был вынужденным следствием временного кризиса системы нормированного потребления, регулируемого государством, системы, в рамках которой страна достигла величайших успехов. Коррупционный слом этой системы, породив мощную динамику социальных реформ, многое разрушил, но фактически ничего не создал. Система же нормированного потребления, регулируемого государством, восстановилась вместе с ценами на нефть. Так зачем дальше мучиться? Тем более, что подлинных коррупционистов больше и не осталось. Куда они подевались - не секрет, наличие средств мгновенно открывало дверь в потребительски организованный мир: езжай, живи, да и радуйся жизни…
Чем идти дальше по этому мучительному пути, легче действительно перезагрузиться, восстановив прошлое состояние системы. Нужно только четко определиться с точкой возврата. Чем Россия теперь и занимается…
А мы в вами займемся анализом «ложной коррупции». Но уже в следующем выпуске…
Давайте продолжим и особо отметим, что все описанные выше «организационные стандарты» относятся лишь к подлинной коррупции. Кроме всего перечисленного - антидискриминационности, подлинной демократичности и не менее подлинного либерализма, социальной мобильности и пр. - она наделяет переходное общество его главным «мотором» - мотивацией обретения и немедленного «использования по назначению» ценностного эквивалента, т.е. пресловутой «жаждой наживы». В отличие от развитого либерально-демократического общества, где основой экономической мобильности является кредитование и инвестирование, т.е. так называемое «отсроченное потребление», переходный тип социума двигается вперед именно совокупностью индивидуальных потребительских желаний, требующих немедленного удовлетворения.
Все это странным, но только на первый взгляд, образом воспроизводит логику Зигмунда Фрейда, зафиксированную в предложенных им принципах организации человеческой психики - принципа реальности и принципа удовольствия. Первый из них, основанный на отсрочке, смещении по цели или же сублимации желаний, свойственен взрослому человеку. Второй же, требующий счастья как немедленного и спонтанного удовлетворения, актуален лишь на пренатальном, т.е. внутриутробном, этапе индивидуального развития. В детстве принцип удовольствия доминирует в играх и фантазиях, а у взрослого человека - только в состояниях глубочайшей регрессии. Среди последних, наряду со сновидением, ведущую роль занимает состояние «массообразования», подробно проанализированное в моем недавнем материале о глубинной психологической природе патриотизма (при желании - см. соответствующий тэг данного блога).
Получается, что с психологической точки зрения переходный тип общества - это попытка социума повзрослеть, покончив с иллюзиями младенческого симбиотизма (порождающих фашизм как фобийное растворение в массе - «Мы вместе и нам не страшно») и проективными фантазиями инфантильных родительских комплексов (порождающих и поддерживающих авторитарные типы общественного устройства).
Из теории, а тем более из клинической практики глубинной психологии, мы прекрасно знаем, что судьба таких попыток перехода во взрослое состояние весьма вариативна и чревата многочисленными симптомокомплексами, привязанными к травматическим фиксациям, таящимся в прошлом, т.е. в истории того или иного социума или же народа. Возможен и откат назад в социальном развитии и формирование тех или иных вариантов «социальной психопатологии».
На заключительной стадии своего творческого пути Зигмунд Фрейд успел подробно проанализировать «наследственную патологию» только двух народов - еврейского и русского, а также - североамериканского демографического конгломерата. Но не стоит обольщаться - в каждой стране и у каждой, даже самой продвинутой, нации мы легко обнаружим привязанные к событиям прошлого симптомокомплексы, выражающиеся ярче всего в чертах национального характера, в типологии лидерства, а также - в устойчивых (архетипических) реакциях на травматические события.
К чему я все это вам напоминаю? И причем тут коррупция?
Коррупционный запрос отдельных индивидуумов на свободное, т.е. нерегулируемое потребление ограниченного общественного ресурса («а пряников сладких всегда не хватает на всех…») представляет собой мощнейший раздражитель для динамики «социального взросления», для выхода из плена симбиотических иллюзий равенства («все мы дети единой Родины-Матери») и инфантильных фантазий братства («все мы едины в служении Отечеству»). Несмотря на смягчающие травматизм ситуации льготные и нормативные механизмы потребления, коррупционный бунт против власти сословия регуляторов, против симбиотического и псевдородительского контроля в сфере потребления ограниченного ресурса буквально взрывает стандарты традиционного общественного устройства, реально угрожая социальному миру и социальной стабильности.
В истории это называется «буржуазно-демократической революцией» и проходит, как мы помним, довольно-таки бурно, с кровавыми массовыми репрессиями (цивилизованная Франция именно в этот период изобрела гильотину) и гражданскими войнами. Рожденная в этой кровавой пене либеральная демократия, придя к власти, была вынуждена регулировать и свободы и демократические права, оделив ими только самих коррупционистов, т.е. легальных собственников, готовых тратить свой ресурс ценностного эквивалента на коррупционное, т.е. свободное, потребление. Только эта, пока что весьма узкая прослойка имела право избирать и быть избранной в органы власти, т.е. исполнять, прямо или косвенно, функции социальных регуляторов.
Обращая внимание читателя на то, что по ходу дела мне пришлось изобрести новый термин - «коррупционист», под которым я и буду впредь подразумевать человека, реализующего описанные нами выше механизмы подлинной коррупции. Участника же «коррупции» извращенной, о которой речь пойдет в заключительной третьей части, мы по-прежнему будем величать «коррупционером». Пожалуй, сделать это нужно было бы раньше, но ведь беда-то небольшая …
Вернемся теперь к буржуазно-демократическим избирательным цензам. Изначально права голосовать и избираться были лишены люди, не имеющие коррупционного ресурса. С одной стороны, это были бедняки, традиционно подпадающие под термин «пролетарии», т.е., переводя с латыни, «люди, имеющие только потомство». С другой - «подопечные» категории населения, прежде всего - молодежь и женщины, традиционно отстраненные от персонального потребительского выбора. Только таким путем, постепенно повышая уровень благосостояния «пролетариев» и зацикливая их на коррупционных ценностях («общество потребления»), а также - постепенно допуская к персональному потреблению «подопечные» группы народонаселения, общество переходного типа в идеале и приобретает статус развитой либеральной демократии. Другого пути просто не существует и любое «вбрасывание» политических институтов и принципов развитой демократии в структуру традиционного общества приводит не к либерально-демократической революции, а к разрушению государственности и тотальной войне кланов на контроль над потреблением. Пример - события «арабской весны». Лечится все это исключительно прижиганием, т.е. бомбардировками и последующими силовыми зачистками.
Главная проблема переходного общества на начальных стадиях его эволюции (и это одинаково присуще обеим анализируемым мною странам - Эстонии и России) - это узость сословия коррупционистов и его невнятная идеологическая платформа. Помните классическое: узок круг этих революционеров и страшно далеки они от народа.
В условиях же тотальности допуска населения к демократическим процедурам (а на пороге не 19 век и никто не позволит сегодня применять имущественные, возрастные или же половые цензы - кто не успел, тот опоздал) истинные ценности и социальные цели коррупционистов даже не могут быть открыто провозглашены. Выдвинуть лозунг борьбы за право узкой группы состоятельных людей освободиться от оков регулируемого потребления и рассчитывать на то, что народные массы ради этого разрушат в принципе абсолютно комфортный для большинства социальный уклад - на такое могут пойти только абсолютные идиоты.
Тем более это сложно в постсоветских обществах, где поколениями внедрялся в подсознание людей тезис о неоспоримом благе уравнительного потребительского регулирования и преступности любого рода попыток нарушить или обойти действия регулятора. Льготные и нормативные формы регулируемого распределения были единственно возможными, порождая прямо-таки фантастические по извращенности формы их квазикоррупционного нарушения (типа покупки выигрышных билетов денежно-вещевой лотереи за двойную цену выигранного товара). Фигура же потенциального коррупциониста, чахнущего над своим нереализуемым потребительским потенциалом (типа «подпольного миллионера Корейко»), была объектом открытого общественного осуждения и злобного осмеяния.
Совершить буржуазную революцию в республиках бывшего СССР удалось лишь благодаря иссяканию ресурса для льготно и нормативно регулируемого потребления (даже введенные при Горбачеве-Рыжкове карточки не удавалось полностью отоварить) по причине резкого падения цен на нефть и, соответственно, невозможности удовлетворения даже минимального потребительского спроса за счет импортных закупок. А отечественная промышленность, напоминаю, производила по большей части высококачественное оружие, не соответствующее в мирных условиях массовым потребительским запросам. Территориально эта промышленность находилось почти исключительно на территории Российской Федерации, что подтолкнуло национальные республики с их более «легкой» и сельскохозяйственной производственной ориентацией к «потребительскому сепаратизму», на базе которого постепенно сформировался и сепаратизм политический. А началось все именно с того, что в приложение к карточкам на носки или трусы, которые приезжий «покупант» мог приобрести на каждом углу, в той же Риге начали спрашивать в магазинах еще и паспорт с местной пропиской.
И хотя основная масса населения все равно хотя и пассивно, но сопротивлялась переменам и настаивала на сохранении внекоррупционных социальных моделей (вспомним, хотя бы, референдум 1991 года о судьбе «обновленного СССР», частично сорванный, правда, властями Грузии и прибалтийских республик), коррупционная, а точнее - коррупционистская, по своим ценностным устремлениям элита все же запустила механизмы разрушения распределительных механизмов потребления. Как все мы помним, это было тяжелым ударом по всем и по каждому в отдельности. Коррупционистски заточенные «рыночные механизмы» в одночасье смели все защитные барьеры льготного и нормативного потребления. Большая часть населения встала по окраинам улиц, держа в руках даже не товары, а разнообразные предметы, пригодные для натурального обмена. Меньшая часть занялась гораздо более опасным делом - силовым дележом и переводом в универсальный ценностный эквивалент (на тот момент - исключительно в доллары США) обналичиваемого остаточного финансового ресурса умирающего государства и всего прочего, имеющего хоть малейшую ценность на мировых рынках (в диапазоне от антиквариата до цветных металлов). Мировое лидерство в продаже последних, кстати говоря, в начале 90-х годов захватила как раз рассматриваемая нами Эстония.
Шоковый прыжок на переходную стадию социального развития имел важнейшим последствием своего рода социальную сегрегацию. Большинство населения, оказавшееся буквально на грани нищеты, но сохранившее регрессивный патернализм, т.е. уповающее на властного регулятора как кормильца и отца родного, стало объектом примитивного, но вполне эффективного манипулирования. Вопреки исторической традиции, именно эти люди, а не отечественные коррупционисты-буржуа, составили костяк того электората, который передал власть в России в руки режима Бориса Ельцина, открыто коррупционный уже во всех смыслах этого термина.
Социально же активное коррупционистское меньшинство, поначалу стремясь только к изменению потребительской модели поведения, а порою - и просто к потреблению как таковому, поскольку нормативные его механизмы фактически рухнули, сформировалось в особую социальную прослойку, получившую тогда наименование «новые русские» (причем это наименование никак не было привязано к конкретной национальности его носителя). «Новый русский» - это и есть своего рода «естественный коррупционист», порожденный соответствующей средой и ничем не отличимый от героев переходной эпохи «первоначального накопления» любой современной страны с развитыми либерально-демократическими институциями. Все в его жизни, вплоть до нее самой, было положено на алтарь свободного, нерегулируемого потребления. Ради этого он жил, ради этого же достаточно быстро умирал.
Пару слов стоит сказать в пояснение к последней фразе. Преждевременный выход социума на переходную стадию развития (это случается, когда сословие коррупционистов-буржуа не вызревает в недрах традиционного общества, а формируется спонтанно из наиболее активных и агрессивных людей с явными антисоциальными установками) вносит весомую поправку в понятие «ценностного эквивалента», который принимается в оплату за нерегулируемое потребление. Условные ценности, вроде долларов или дойчмарок, на какое-то время уступили место ценностям безусловным - жизни и смерти.
Принцип удовольствия, по Фрейду, лежит в основании не только невинных регрессий, вроде сновидения или же массообразования При отсутствии или же слабости персональных защитных механизмов (т.н. Эго, формируемого цивилизационными ритуалами и семейной культурой) принцип удовольствия связывает индивида с первичными позывами - Эросом и Танатосом, подчиняя его их архаической воле. Проявляется эта воля в предельно психопатологических, деструктивных формах поведения, в телесном и психическом саморазрушении.
Оказалось, что коррупционистом быть совсем не просто, что выход за пределы внешних регуляторных запретов сталкивает индивида, обладающего недоразвитым Эго (а таковыми были практически все «рожденные в СССР»), с запретами внутренними, что порождает как невротические, так и психотические формы аутоагрессивной патологии.
Выход из этого тупика был только один - подсмотреть и применить на практике те защитные ритуалы, которые выработали именно для этого случая коррупционисты прошлых эпох, жившие в иное время, но страдавшие от той же проблематики. Кстати говоря, теперь проясняется, почему так актуален для нашей темы именно фрейдовский психоанализ. Его теоретическая модель неврозов, сформированная в конце 19-го века, была основана на изучении страданий именно данного контингента - нуворишей габсбургской Вены, в первом поколении дорвавшихся до неконтролируемого потребления, но наказывающих себя мучительными симптомами за этот «грех» предательства интегрированных с детства социальных, национальных, религиозных и прочих запретов. Пример - клинический случай Эммы Экштейн, наследницы миллионного состояния, сформировавшей у себя фобию ходить по магазинам… Поняв природу таких симптомов, Фрейд создал великолепную по эффективности технику их излечения. В чистом виде она заключается в пролонгированном изъятии у пациента значимой для него денежной суммы, которое (изъятие) производится в условиях специально организованной коммуникации, гарантированно вводящей пациента в регрессивное состояние принципа удовольствия, но не удовлетворяющей возникающие у него при этом желания (фрустрация). В этом предложении - весь без исключения классический психоанализ… Все же прочее - либо от неумения работать, либо от выбора непрофильных методике пациентов.
Оказалось, что быть коррупционистом - социально полезно, биографически выигрышно, но очень вредно для физического и психического здоровья. Выход подсказывает жизнь и опыт «товарищей по несчастью» былых времен. Подсказывает его и Фрейд, лечивший от тех же проблем, но, правда, не самих «новых австрийцев», и их жен и дочерей. Сами же они, эти «новые» австрийцы, британцы или же американцы, нашли способ излечения сами. Но принцип их самолечения был тот же, что и у основоположника классического психоанализа - пролонгированное изъятие значимых денежных средств, отказ от неконтролируемого потребления путем его «отсрочки», путем инвестирования «ценностного эквивалента» и его приумножения, превращения в «капитал». Так и родился капитализм, породивший, в свою очередь общественное устройство, основанное на принципе реальности. Взрослое общество, правда - с небольшой анальной фиксацией, но это уже совсем другая история…
Тут приходится обрывать на полуслове большую и интересную тему, но для желающих сошлюсь на весьма поучительные пьесы Островского и Горького, там все есть - мы ведь не в первый, не во второй, да и не в последний раз пытаемся вылезти из стадии традиционного общества за счет самоубийственной энергетики героев-коррупционистов.
«По жизни» же стоит отметить, что «новые русские» 90-х годов перед своим исчезновением как значимого социального сословия, перед тем, как трансформироваться в аллеи мраморных изваяний самых престижных кладбищ страны, все же породили специфическую форму самолечения, в принципе - традиционную для отечественных предпринимателей былых времен. Они просто начали вышвыривать доставшийся им ресурс буквально «на ветер», запуская динамику «сверхпотребления» (эффект «шагреневой кожи»), запечатленную в увековечившей эту социальную группу серии анекдотов.
А сменили их в роли мотора постсоветской социальной и экономической динамики совершенно иные люди, абсолютно не стремящиеся к сверхпотреблению, изначально взрослые, воспитанные в канонах принципа реальности системой дисциплинарных запретов породивших их институций: государственного аппарата, партийных и комсомольских органов, армии и силовых структур.
Как это ни парадоксально, но отечественный бизнес вырос не на энергии коррупционистов, ломающих костные ограничительные барьеры регулируемого потребительского стандарта, а напротив - он возник в борьбе против этой энергетики, в стремлении защититься от ее деструктивных и социально неприемлемых форм приобретения «ценностного эквивалента».
Последние настоящие коррупционисты были отстранены от контроля над динамикой развития страны уже в начале правления Владимира Путина. Это были уже не простые «новые русские», а воспарившие над породившей их социальной средой так называемые «олигархи», сосредоточившие в своих руках настолько грандиозный потребительский потенциал, что им просто ничего не осталось желать… Кроме одного - стать (персонально или же в группе избранных - отсюда и термин «олигархия как власть немногих») верховным регулятором, вершиной в пирамиде потребностей и форм их удовлетворения…
С ликвидацией олигархии как класса Россия уподобилась Эстонии. В каком смысле, спросите вы. А вот в каком: Эстония, как я уже писал, ликвидировав все (и подлинные и «извращенные») коррупционные проявления и перейдя исключительно к льготным и нормированным механизмам потребительского регулирования, создала ложное либерально-демократическое общество, на самом деле являющееся карикатурным подобием социального государства советского типа.
Россия сегодня также лишь притворяется идущей по переходу к стадии развитой либеральной демократии. Это действительно было во времена Бориса Ельцина, но практически никому не понравилось. Вспомним, хотя бы, слова одного из пламеннейших либеральных реформаторов Егора Гайдара, запустившего шоковый для большинства населения переход на коррупционистскую модель потребления: «Ничего страшного нет в том, что часть пенсионеров вымрет, зато общество станет мобильнее»… Сегодняшняя ситуация прямо противоположна той - уже целое десятилетие российское руководство повышает пенсии и пособия, целенаправленно восстанавливая льготные и компенсаторные потребительские каноны. В экономической политике господствует уравнительность, полной победе которой препятствует только сама опора на льготы. Так, к примеру, закон о налоге на роскошь не может быть реализован по причине того, что огромная масса льготников (ветеранов, инвалидов и пр.) охотно начинает «крышевать» богатых людей.
Но в отличие от Эстонии Россия не утверждает, что достигла искомой цели социального развития, полностью отработав коррупционный фактор и отбросив его за ненадобностью. Дело в том, что для России такая мимикрия просто не нужна. Если для Эстонии разрушения СССР было шансом убежать из чужого, как ей казалось, дома в дом родной и быстро там прописаться, мучительно и натужно доказывая свое право на прописку, то для России все обстояло совсем иначе. Распад Союза был вынужденным следствием временного кризиса системы нормированного потребления, регулируемого государством, системы, в рамках которой страна достигла величайших успехов. Коррупционный слом этой системы, породив мощную динамику социальных реформ, многое разрушил, но фактически ничего не создал. Система же нормированного потребления, регулируемого государством, восстановилась вместе с ценами на нефть. Так зачем дальше мучиться? Тем более, что подлинных коррупционистов больше и не осталось. Куда они подевались - не секрет, наличие средств мгновенно открывало дверь в потребительски организованный мир: езжай, живи, да и радуйся жизни…
Чем идти дальше по этому мучительному пути, легче действительно перезагрузиться, восстановив прошлое состояние системы. Нужно только четко определиться с точкой возврата. Чем Россия теперь и занимается…
А мы в вами займемся анализом «ложной коррупции». Но уже в следующем выпуске…