ГОД ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИХ ЮБИЛЕЕВ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ - О ВРЕМЕНИ И НЕМНОГО О СЕБЕ
В недавней дискуссии «На новом месте», которая была инициирована IPA в связи с официальным «открытием» четвертой - Азиатско-Тихоокеанской - зоны мирового психоанализа, коллеги из разных стран много спорили о том, что важнее - почва или заносимое в нее семя… Что при переносе психоанализа на новое место должно трансформироваться - локальная ментальность (социокультурный психотип) или же та психоаналитическая матрица, концептуальная и деятельная, которая в этом психотипе желает укорениться и дать жизнеспособные всходы.
Все это не простые вопросы, особенно с учетом того несомненного уже факта, что по мере увеличения временной удаленности от эпохи изначального распространения психоанализа обнаруживается, что принцип филиации (т.е. воспроизводства психоаналитиков в персональном тренинге в присутствии коллег, собственный тренинг которых генетически нисходит до опыта обретения психоаналитичности в общении с самим Фрейдом и членами Тайного Комитета) уже давно не работает. А то, что приходит ему на смену, не является универсальным, производно от тех или иных новаций, прижившихся и закрепившихся в форме «стандартов» тренинга в тех или иных странах и культурах.
Причем эти стандарты и условия могут как способствовать развитию психоанализа в том или ином регионе, так и препятствовать ему. Так, к примеру, Зигмунд Фрейд яростно сопротивлялся (вплоть до отправки Ференци и Ранка в длительные заокеанские командировки для исправления ситуации) той медикоцентристской форме, которую психоаналитическое движение приняло в Соединенных Штатах; и напротив - решительно преодолевал сопротивление коллег при принятии в состав Международного объединения Русского психоаналитического общества, где в числе десятков членов было только три врача, но задачи «социальной терапии», т.е. изучения и трансформации коллективных форм генерирования и оформления БСЗ-го, были в приоритете.
В 1989 году, как я уже показал в первой части этого материала, в СССР обозначились три предпосылки появления и закрепления психоаналитической активности «на новом месте». Точнее даже не на новом месте, а в «новое время», поскольку по отношению к дореволюционному российскому психоанализу (Осипов, Вырубов, Бернштейн, Вульф, Фельцман, Асатиани, и др.) и послереволюционному советскому (Ермаков, Лурия, Блонский, Выготский, Шмидт, Каннабих, и др.) тот отечественный психоанализ, который родился в 1989 году и который можно условно назвать «постперестроечным», испытывал определенную преемственность. По крайней мере - преемственность текстуальную, т.е. опору на одни и те же переводы «первоисточников» (одни и те же вплоть до курьезов, так «Толкование сновидений» по-русски - это всегда перевод с третьего оригинального издания 1907 года, частично дополненное Я.Коганом в 1922 году).
Так вот, повторяю, в мае 1989 года, мы уже имели:
1) Огромный (без преувеличения) массив реализованных и концептуально обобщенных исследований в области природы и динамики «бессознательного психического»; исследований, проводимых психофизиологами, нейрофизиологами и психоэндокринологами, психолингвистами, медиками (в основном - психиатрами, примыкавшими к психодинамической парадигме), и обобщений, осуществляемых психологами, философами и культурологами. Тбилисский Конгресс показал, что массив этого «знания о Бессознательном» достиг критического уровня своего накопления, что он нуждается в собственной метатеории (за неимением которой были предприняты попытки ее заимствования, в частности - от случайным образом доминировавших в Тбилиси лакановцев) и в собственной практике, сначала - экспериментальной, а затем и массовой. Массовой, т.е. осуществляемой в рамках фрейдовской концепции «терапии культурного сообщества»; и не абстрактного «сообщества», а конкретного перестроечного сообщества, которое подавало все больше и больше симптоматических запросов на такую терапию. Таковой терапией, по сути дела, и являлась пресловутая «перестройка», финальный крах которой, по моему мнению, был связан в том числе и с тем, что реформировать начали те самые механизмы власти, которые следовало беречь и использовать для переформатирования сферы несознаваемой мотивации социального поведения индивидов и масс.
2) Потребность в радикальном обновлении идеологии, уверенность в необходимости которого привело на высшие уровни партийной номенклатуры (в 1989 году - секретарь ЦК, член Политбюро, помощник Генсека по идеологии, редактор газеты «Правды», председатель Комиссии ЦК КПСС по науке, образованию и культуре, руководитель рабочей группы по разработке новой программы КПСС) такого человека, как Иван Тимофеевич Фролов. Человека, который в своих статьях и интервью того периода неоднократно поминал Фрейда как высшего авторитета: «Это и Фрейд так считал». Не верите? Вот ссылка на эти статьи и интервью - почитайте сами - http://www.frolov-it.ru/interviewn.html. Кстати, неоднократно «поминает» Фрейда и «фрейдизм» в своих мемуарах и другой ближайший помощник Горбачева того периода - Анатолий Черняев.
3) Издание массовыми тиражами «первоисточников» классического психоанализа и результатов научных исследований в области психоанализа власти и управления, т.е. того, что традиционно в России именовали «фрейдизмом». Об этом я уже подробно написал в первой части этого материала.
Но это были лишь предпосылки - некая питательная и даже уже перенасыщенная питательными «веществами» среда, в которую волей идеолога-реформатора были вброшены фрейдовские тексты как своего рода первичные стимуляторы, вокруг которых должны были сформироваться кристаллы отечественного психоанализа. Причем, как судя по всему представлял себе это Иван Фролов, сформироваться под эгидой идеологических отделов партийных органов и в рамках фрейдо-марксистской парадигмы (и на идейной платформе неофрейдизма фроммовского толка).
На самом же деле у психоанализа, где бы, в каких условиях и по чьей воле он бы ни рождался на свет, всегда есть свой алгоритм зарождения и развития. Этот алгоритм, семь этапов которого были описаны мною накануне 25-летнего юбилея нашего питерского психоаналитического проекта, мы уже активно обсуждали с коллегами, так что повторяться здесь не буду.
Напомню только, что первым этапом этого алгоритма, без которого ничего психоаналитического далее не происходит, является появление психоаналитиков, субъектов динамики формируемой модели «психоаналитического движения», людей, которые ее запускают, формируют «по своему образу и подобию» и в итоге - персонифицируют.
Откуда они берутся? В идеале - рождаются в цепочке филиации. Как это было, скажем, с латиноамериканским психоанализом, где Гарма прошел анализ у Теодора Райка, а многие психоаналитики первой волны просто эмигрировали из Вены и Берлина. Но это было давно, в середине прошлого века. Сегодня, повторяю, филиация - это история, частица психоаналитического мифа, далекая от реальности.
Поэтому, и думаю, что не открою тут никакой тайны, психоаналитиками при рождении на свет третьего, постперестроечного, этапа российского психоанализа, этапа, закат которого мы сегодня переживаем, стали те, кто объявил себя тогда психоаналитиками.
Ну а поскольку я был одним из тех людей, которые это не просто публично сделали в конце восьмидесятых - начале девяностых годов, но и доныне свой психоаналитический статус основывают именно на этом тогдашнем своего рода «каминг-ауте», то я здесь и сейчас готов рассказать о том, как, почему и зачем я это сделал. И что из этого вышло тогда - в конце 80-х годов прошлого века.
И призываю всех российских (да и не только российских - ведь дело происходило еще в СССР) «психоаналитиков первой волны» последовать моему примеру и отметить 30-летие постперестроечного психоаналитического проекта подобными же «мемуарами». Где просто рассказать - как все это начиналось для каждого из нас в том достославном 1989 году.
В 1989 году, когда запреты (во многом - внутренние) окончательно рухнули и нам разрешили назвать себя психоаналитиками и отечески сказали - ну давайте, ребята, выходите на свет, хватит вам уже прятаться по углам. Выходите и покажите - что он может, этот ваш психоанализ, и чем он нам может помочь там, где уже ничего не помогает. Последнее, кстати, было не просто правдой, а страшной правдой: 1988 год - резня в Сумгаите, 1989 - тбилисские события, 1990 - «черный январь» в Баку… Демоны БСЗ-го рвались на волю, идеология, игнорировавшая уровень культурно-национальных и языковых различий, пробуксовывала и была открыто отброшена массами. Люди, намеренно пробуждающие этих демонов, спекулирующие на инстинктах толпы и рвущиеся к власти, уже и в России, уже и в Москве и в Ленинграде, собирали огромные массы протестантов, желающих «разрушить до основания» мир привычной обыденности. Страна стояла на грани революции и требовалась новая духовная сила, новая идея, новая вера, которая позволила бы усмирить этих демонов и вернуть массу в состояние социальной стабильности. Одним из средств для подобной «социальной терапии» как раз и был классический фрейдовский психоанализ. По крайней мере в США именно на его основе племянник Фрейда - Эдвард Бернайс, автор знаменитой «Пропаганды», создал технологии неявного, но эффективного, управления массами, получившие наименование «Public Relations - Связей с общественностью».
В начале своей исповеди я хочу подчеркнуть, что те три книги, обложки которых иллюстрируют эту мою публикацию, и вправду были мною восприняты, при их появлении на свет в государственных издательствах и массовыми тиражами, как некий сигнал, как знак, следование которому резко и навсегда поменяло мою жизнь.
Помню как на Литейном, в Академкниге, оставлял открытки на эти две книги - «Власть» и фрейдовские «Лекции». Оставлял, веря и не веря в то, что это вообще реально, что такое бывает. Оставлял, будучи аспирантом философского факультета Ленинградского еще тогда университета (по-моему еще даже - имени А.А.Жданова), куда только что был зачислен, «отпахав» после окончания университета положенные несколько лет в Политехе, где практически с раннего утра до позднего вечера проводил семинары по марксистско-ленинской философии. Проводил и думал - что это и есть моя колея. Нужно только расширить ее, сделать пребывание в ней хоть немного интересным. И потому решил расширить границы дозволенного, опираясь на ранние рукописи Маркса и на гегельянство как своего рода допустимую ересь (ведь и Ленин усердно конспектировал Гегеля!). И начал работать над диссертацией о номологической роли понятия в истории.
Но получив эти две книги, а потом и позаимствовав (в хорошем смысле слова) «Психологию бессознательного» из парткабинета одного из ленинградских военных заводов, куда был направлен по лекторской путевке общества «Знание», я вдруг понял, что сижу не в колее, а в луже. Что революционный заряд марксизма, его интеллектуальное обаяние в последний раз «взвился кострами» в конце шестидесятых, да и то не у нас, а в левацких интеллектуальных тусовках Франции и Германии. И взвился, кстати, лишь благодаря живительному синтезу с идеями Фрейда. Понял что все эти интеллектуальные игры с наследием «раннего Маркса», с его «Парижскими рукописями», это все - морок, игра в бисер. Помню, как я удивился, обнаружив, что в партийных кабинетах, в райкомовских и горкомовских библиотеках собрание сочинений Маркса и Энгельса насчитывало всего лишь 39 томов; а о 43-ем томе, с которым я тогда работал и на основе содержащихся там материалов предлагал некие концептуальные новации, никто и не слышал за пределами стен философских факультетов.
Тогда я понял, что совсем рядом, в некоем параллельном мире несется поток энергии небывалой силы, попав в стремнину которого ты получаешь уникальный ресурс. Ресурс понимания, управления и контроля; поначалу - себя, а потом, по мере опыта - и других людей. Причем получаешь его из первых рук…
Все это не значит, что до появления на моей особой книжной полке, отведенной для «всерьез и надолго» читаемых книг, этих трех «первоисточников и составных частей» моей первичной тяги к психоанализу я не был знаком с работами Зигмунда Фрейда. Отнюдь. Много о нем рассказывал мой дядя - Николай Иванович Макаров (о нем - как-нибудь в другой раз), врач, полярный исследователь, специалист по экстремальным состояниям психики, проштудировавший все, что на русском языке было доступно по психоанализу еще в 60-е годы. Отдельные выпуски «Библиотеки Ермакова» были и у меня, украшая собой стеллаж с раритетами (главным украшением которого был и остался трехтомник «Мужчина и женщина», любимая книга Васисуалия Лоханкина). Многое о психоанализе мы тогда узнавали и из смежной литературы, например - из изданий тбилисской школы «психологии установки», главным из которых для меня был двухтомник Аполлона Широзии «К проблеме сознания и бессознательного психического», во втором томе которого психоаналитическая теория была изложена последовательно, компактно, всего на 200-х страницах, и более или менее ясно. Многое черпали мы из квази-критической литературы, среди авторов которой глубочайшим пониманием психоанализа отличались Феликс Михайлов и Филипп Бассин.
И все же - появление в ведущих государственных издательствах сборников главных фрейдовских работ и обзора работ западных психоаналитически ориентированных мыслителей, издание их не для спецхранов, а массовыми тиражами под редакцией «идеологических» академиков, а в случае с фрейдовскими лекциями - даже самого И.Т.Фролова (статус секретаря ЦК и члена Политбюро тогда был подобен статусу олимпийского небожителя), давало заинтересованным лицам совершенно ясный сигнал.
И мы это сигнал услышали и даже многое сделали в рамках данного «социального заказа». Сделали, но явным образом, как видите, не преуспели - в старые меха партийной идеологии наше вечно молодое психоаналитическое божоле перелить нам не удалось.
Уж не знаю - извиняться тут или же гордиться собой…
Но об этом чуть позже (скорее всего - уже в третьей, заключительной, части данного «мемуара»). А сейчас, опираясь на описанные мною в «Психоанализе психоанализа» критерии «органичной психоаналитичности», я попробую осуществить своего рода эксгибицию, т.е. расскажу о себе в контексте решаемой нами тогда задачи «возрождения» психоанализа, причем возрождения его в себе с опорой на особенности нашего предшествующего опыта.
Расскажу о себе, намечая на линии своей судьбы контуры, возможно, чего-то типического для моих друзей и коллег из первого поколения психоаналитиков «постперестроечной волны».
Прежде всего - речь тут идет, естественно, об особом типе детства, о типическом для потенциала психоаналитичности травматизме отцовского и материнского комплексов, о нарциссической ориентации психики, о ранних и предельно фобийных проективных фантазиях, о запредельно выраженной визуализации прочитанного, об опыте сна и бессонницы. Биографические подробности тут не важны, как мне кажется, хотя мой психоаналитический тренинг давно приучил меня к готовности рассказывать обо все этом. Приучил и выжег дотла неопределенность опыта самоотношения, сделал последний алгоритмизированным и технологичным. Но тогда, в юности, все это во мне жило, кипело, болело и искало хотя бы более или менее адекватного отреагирования.
И я нашел таковое в буквально патологической тяге к философствованию. Не поверите, но уже где-то в 9 классе моей настольной книгой стал голубой том Асмуса по истории античной философии. А любимыми и авторитетными (ныне же - лишь занимательными, не более) персонажами истории философии стали Платон, Декарт, Кант и Гегель. Кстати, выздоровление от синдрома философствования, т.е. стремления говорить о запредельном, но не переживать, как в психоанализе, соприкосновение с ним, стал для меня поворот сначала от Гегеля к Шопенгауэру, Гартману и Ницше, а затем - обратно к Платону, мистика которого превращается в знание о глубинах психики именно и только на путях обретения собственной психоаналитичности. Окончательный же разрыв зависимости от философствования я ритуально обозначил в середине 90-х, обменяв собрание сочинений Гегеля на фрейдовское “Complete Edition” (спасибо Виктору Мазину за этот обмен).
Стоит особо отметить, что именно философы в России наиболее чувствительны к идеям и метафорам психоанализа (по ряду причин, о которых я как-нибудь расскажу отдельно). Множество статусных философов (и прежде всего - все тот же Иван Фролов) составили костяк первых психоаналитиков кануна 90-х: В.М.Лейбин, П.С.Гуревич, В.И.Овчаренко в Москве, С.М.Черкасов, М.С.Каган, Э.В.Соколов, Г.Ф.Сунягин в Питере. Немало (а точнее - чрезвычайно много) тогдашней «психоаналитической молодежи», к когорте которой я и себя причисляю, ведь в 1989 году мне не было еще и тридцати), вышло с философских факультетов, причем более всего - с философского факультета Уральского университета в тогда еще Свердловске. Почему? Не могу судить… Возможно кто-нибудь из них поделится этой тайной на странице «Психоаналитического Летописца».
Тут стоит отметить и то, что интерес к философии и философствованию стал и для Фрейда этапным опытом трансформации своего интереса к естествознанию в ориентацию на самопознание. Я имею в виду и его юношеские интересы к философским текстам, и его личное общение с выдающимися философами Теодором Гомперцом и Францем Брентано. Не менее характерно для психоаналитической «органики» и обязательное преодоление тяги к философствованию, во фрейдовском случае вылившееся в полное вытеснение содержания последнего как собственного опыта. Так на все замечания о заимствовании у Шопенгауэра концепции вытеснения основоположник психоанализа убежденно отвечал, что никогда в руках не держал книг этого автора. И был неприятно поражен (это мягко выражаясь), когда Отто Ранк обнаружил среди книг фрейдовской библиотеки экземпляр «Мира как воли и представления» с многочисленными пометками.
К тому же именно философам как в то время - профессиональным идеологам, был адресован сигнал группы Ивана Фролова (долгие годы, кстати, бывшего редактором журнала «Вопросы философии») на возрождение «фрейдизма». И философы быстро «отрезонировали» и выдали требуемую реакцию. Так, кстати, в питерской команде философов, ставших костяком городского Психоаналитического общества, а позднее - учредителями Института психоанализа, своей активностью выделялись именно Сергей Черкасов, яркий пропагандист идей Эриха Фромма, и Моисей Каган, известный в городе философ-марксист «гуманистической ориентации» (по его фундаментальному учебнику «Марксистко-ленинская эстетика» и я в свое время учился).
В гораздо меньшем, можно сказать - на порядок меньшем, количестве в составе первых активистов позднеперестроечного и постперестроечного психоаналитического движения были физиологи, врачи и психологи (последние - как правило профессионально работавшие с феноменом измененных состояний сознания). И их, как правило, уже просто подхватывала та волна, которая была изначально запущена философами.
Итак, подведем предварительные итоги. «Выстрелить» в качестве психоаналитика в ситуации, когда от идеологического руководства правящей партии поступил запрос на психоанализ как ресурсный компонент «перестройки» (явно запоздалой, но все же) марксистско-ленинской идеологии, как средство оживления ее по модели фрейдо-марксистского синтеза, сотворившего чудеса у европейских «новых левых», привлекшего к ним массу молодежи, смогли люди с философской подготовкой (по тогдашним меркам - профессиональные идеологи).
Но не все, а лишь те из них (логичнее сказать тут - из нас), кто в силу специфики своих интересов был знаком с фрейдовскими текстами или по крайней мере - с содержанием его базовых концепций.
И у кого эти интересы были привязаны к особому типу детства и особому типу взросления.
Достаточно было этих персональных предпосылок? Конечно же нет!
Тут не хватает главного - профессионализма, понимания смыла поставленной задачи и технологии ее разрешения. Назвался груздем - полезай в кузов; объявил себя психоаналитиком - демонстрируй традиционные чудеса психоаналитических практик, психотехник работы с «бессознательным психическим».
А откуда мог взяться подобного рода профессионализм, да еще - в советское время, когда никакой психоаналитической практики и быть не могло? Причем если попытки воспроизводить в домашних условиях «кушеточный психоанализ» местами предпринимались, то социокультурная психоаналитическая практика была вообще немыслима. И даже авторы сборника «Власть», самые продвинутые в СССР знатоки в области прикладного психоанализа, могли лишь демонстрировать в своих статьях инокультурные практики и их концептуальные обобщения. Не более того (хотя и это было революционным прорывом, ранее и такое было немыслимо).
Но у некоторых из нас все же были основания претендовать на профессионализм в области психоаналитического подхода к построению и развитию живой идеологии («национальной идеи»).
Лично мне в этом отношении, можно сказать, просто повезло. После окончания университета я четыре года проработал ассистентом кафедры философии Политехнического института. Как самый молодой сотрудник кафедры я, в силу негласно принятой «дедовщины», имел самое неудобное расписание занятий, проводил семинары и утром, и днем, и вечером. Не зная, чем заняться в перерывах между «парами», я не сразу, но все же нашел дорогу в библиотеку Политеха. Нашел и стал практически жителем ее читального зала на несколько лет. Сформированная в своей гуманитарной части Петром Струве на основе его личного книжного собрания и постоянно пополняемая, эта библиотека по неизвестной мне причине никогда не подвергалась чисткам и цензурным изъятиям. Нигде в свободном допуске я не встречал такого полного собрания дореволюционных изданий и (что еще удивительнее) изданий 20-х годов и 30-х годов по гуманитарным дисциплинам (в том числе и по психоанализу).
Порывшись в картотеке «литературы издания до 1950 года», два огромных шкафа с которой стояли в проеме под лестницей и явным образом никого, кроме меня, не интересовали, я сформулировал для себя исследовательскую задачу, над которой проработал два с лишним года. Проработал, чтобы понять для себя нечто важное и, как оказалось, весьма нужное для последующей моей профессиональной психоаналитической работы. Тогда же казалось, что я просто с интересом провожу время, листая желтые страницы раритетных изданий и делая выписки… Выписки о чем?
Проект, которым я так усердно занимался до поступления в аспирантуру, что папки с его материалами большей частью уже выбросил, столько места они занимали, условно был обозначен мною как «1924 год». В этом году, после смерти Ленина, в Советской России начался своего рода «парад идеологий», выбор программы развития страны, т.е. модели будущего и технологии его достижения. Выходили книги, издавались (и в невообразимом множестве) журналы и газеты, гремели дискуссии, участники которых пока еще не клеймили «врагов народа», а свободно отстаивали различные, а порою даже явным образом несовместимые позиции.
Среди многочисленных (не менее десятка) претендентов на роль ведущей идеологии были и левые, и правые, были и примитивные в своей житейской прагматике и изощренно наукообразные (например - тектология или всеобщая теория систем Александра Богданова), были и материалистические, и даже мистические (последними практически занимался целый отдел НКВД под руководством Глеба Бокия). Но фаворитами были «фрейдизм», которому патронировал Троцкий, и «ленинизм», конструированием которого занимался лично Сталин. В итоге победил, как мы знаем, последний. Но не сразу и не безоговорочно. Соревнование двух по глубинной сути близких по духу идеологий проходило в форме многолетней общепартийной дискуссии, по результатам которой психоанализ был вытеснен из политики в сферу дошкольного воспитания и школьного образования. Отдельные идеи Фрейда были признаны вполне совместимыми с «ленинизмом», никто из психоаналитиков не был репрессирован, но как политическая идеология «фрейдизм» был побежден и, как это у нас тогда бывало, заклеймен как «зловредная антикоммунистическая зараза».
Так вот. Проанализировав ситуацию 1989 года, я быстро понял - для какой задачи «фрейдизм» снова выпустили из заточения и поспешно реабилитировали.
А именно - мы снова вернулись к ситуации 1924 года. Задача была все та же - только наоборот. Необходимо было подставить плечо исчерпавшему свой ресурс «ленинизму», а точнее - выдавить его вообще из политической реальности, из сферы управления массами. Новую веру предложено было строить из синтеза раннего марксизма (который и вправду с придуманным Сталиным «ленинизмом» практически ничего общего не имел) с его идеей о гармоничном существовании индивида в системе первичной коммуникации (работа, семья, досуг) и классического психоанализа с его технологиями как раз и сделать это существование гармоничным.
Запрос был понятен, организационно вполне внятно выражен: лично меня сразу же пригласили на чтение лекций по психоанализу в Таврический дворец (т.е. в Высшую партийную школу), стали вызывать на идеологические совещания в райкомы и горком партии, дали допуск к объективным материалам, касающимся реалий политических симпатий и антипатий населения Ленинграда и области.
Что из всего этого получилось и почему получилось именно это - расскажу в следующем выпуске.
Это будет не сложно, поскольку все вы знаете - ничего из этого не получилось. А тогда советский еще и по духу и по букве психоанализ (в 1989 году была создана Психоаналитическая ассоциация СССР), возрожденный, мобилизованный и призванный для решения уже явно неразрешимой задачи, остался на развалинах империи, провожая взглядом в небытие своих еще не так давно всесильных покровителей и думая - а чем бы ему теперь заняться…
Copyright © Медведев В.А. 2019 Все права защищены