Тяжба о Своевременном. К 130-летию Хайдеггера (окончание)
/ продолжение /Врут про Гамлета,
Что он нерешителен.
Он решителен, груб и умен.
Но когда клинок занесен,
Гамлет медлит быть разрушителем
И глядит в перископ времен
Давид Самойлов. Оправдание Гамлета
Итак, Дело Мысли - как путь к тому великому Началу, несвоевременные попытки помыслить которое составляют философский проект и наследие великого мыслителя, чей 130-летний юбилей отмечается сегодня. Плавно звершая очерк, в котором лишь в общих чертах обозначены возможности встать на этот путь и преодолеть стоящие на этом пути преграды, приведём ещё одно дельное свидетельство, прозвучавшее в хвост полемическим столкновениям по поводу этих возможностей (см. по ссылке в подзаголовке - о _битве при "черных тетрадях"_).Бряцает затупившееся в боях оружие, противники устало вытирают пот со лба и разбредаются по своим лагерям. Аргументы, звучащие с обеих сторон, весомы, но в итоге никого ни в чём не убеждают, ибо «швабский лис» умудрился обвести вокруг пальца всех нас. И всё же в воздухе витает ощущение, что новая битва - нечто большее, чем очередная зыбь на водах океана хайдеггероведенья. Тревога и недоумение, пронизывающие атмосферу обсуждения «Чёрных тетрадей», проистекают, на мой взгляд, не просто из публицистического сгущения красок. Появление этих текстов вскрыло глубокий кризис в самом хайдеггероведении, а именно, непрояснённость нашей исторической позиции (если угодно, нашего место- и рас-положения по отношению к Хайдеггеру), нашу неспособность ответить не столько на вопрос, кто он (нацист, преступник или политически недальновидный мудрец не от мира сего), сколько на вопрос, кто и где мы в диалоге с этим мыслителем. Этот вопрос подразумевает и следующий: нужно ли нам читать не только «Чёрные тетради», но и Хайдеггера вообще, и если да, то как читать. Примечательной исторической коллизией является то, что выход «Чёрных тетрадей», которыми подводится черта в публикации основного корпуса сочинений Хайдеггера, совпадает с моментом, когда и от нас требуется сформулировать зрелое отношение к наследию этого мыслителя. Именно к наследию, поскольку простое принятие позиции по отношению к его личности - это жест политический, мировоззренческий, этический, но никак не философский.
Наталия Сафронова. To read, or not to read: Противостояние Хайдеггеру // Финиковой Компот. -
№12: Доказательства бытия Бога (сентябрь 2017). - С. 131-135.
Да, задача догнать Хайдеггера, для того чтобы отстоять Дело Мысли, условием своего решения имеет также требование рас-положиться по отношению к наследию Хайдеггера. И это, прежде всего, как раз и поспособствует обнаружению экзистенциальной отчужденности нашего бытийного расположения в мире и соответствующего состояния наших языковых средств (о чём так же в предыдущем посте: _... болтливо немые толки vs. из-речение до-коммуникативного_).
Здесь - вновь об отмеченной вначале очерка революционно-ситуационной своевре́менности, которой философские учения могут обладать ввиду их сущностной несвоевременности (см. начало очерка).
Итак. Совреме́нность всегда опаздывает с непосредственным откликом на то судьбоносно спасительное, что сообщено в философской мысли. И это исторически закономерно. Ибо довлеет дневи злоба его (Мф. 6:34 - синод. перев.: довольно для каждого дня своей заботы). Но философская мысль способна сподвигнуть нас в нашем актуальном существовании к жизненно-практической возможности самостоятельного поиска. Эта возможность сопряжена с имеющейся у каждого из нас способностью
вслушаться и помедлить - взыскуя спасительно решающего в монотонно усыпляющем или бешено оглушающем потоке повседневности...
Это взыскание сопряжено с приуготовлением мгновенного усмотрения зазора между "ещё рано" и "уже поздно".
Это усмотрение предстаёт "невозможным" в плотном потоке повседневности. Однако, для взыскующего приуготовления оно всегда "почти" невозможно - будучи моментом мгновенно-очной ставки с бытийно-исторической Судьбой, которая всегда превосходит самые решительные устремления и самую проницательную чуткость, но возможность встречи с которой остаётся открытой. И это усмотрение оказывается "абсолютно" невозможным - в том двусмысленном расположении, в котором судьбоносно предназначенное целое исторического свершения низводится до "объективного" фатума, а решающее отдаётся на произвол самонадеянного и самодовольного активизма, чтобы стать "отложенным" в никуда и в никогда.
Но всегда
мгновенно решающее уже раздаётся в пространстве возможного - как совестный зов обращённый из грядущего заступающе-решающемуся внятию, - чтобы здесь и сейчас начало сбываться судьбоносно предназначенное.
Адекватное уразумение концептуальных решений Хайдеггера (к вопросу о том, как читать Хайдеггера), как в его основных текстах, так и в текстах приватного характера, должно найти своё основание в такой конгениальности, которая укоренена в экзистенциально действительной решимости следовать призванию быть Человеком.
Это решающе ключевое должно найти свою путеводную нить во всём том проблемно ключевом, что было обнаружено в нашей рефлексии на полемику вокруг "Черных тетрадей". Суммируя этот опыт, зафиксируем следующее.
В русле поисков противо-хода к постмодернистской игре по ту сторону бытия, очень верно было замечено:Философы много говорили о «фаустианском человечестве», то есть о человечестве, стремящемся к научному постижению всего и вся. Но ведь можно ввести и понятие «гамлетианское человечество», назвав таковым человечество, для которого есть и понятие «быть», и понятие «не быть».
Ю.В. Бялый. Концептуализация Не-Бытия. Концепты постмодернизма.
Часть II. Деконструкция // Суть времени. №9, 19.12.2012.
В нашем ключе, между двумя названными экзистенциально-метафизическими идентичностями можно зафиксировать отношение историософско-метафизической контр-позиции:
- самоуверенная спесь фаустианской ставки на Ничто, в которой притязание на тотальное господство над сущим оборачивается историческим Небытием;
- вслушивающаяся медлительность гамлетианского вопрошания, решительно чающего мгновенно-очной ставки с тем, что судьбоносно предназначено в историческом Событии Истины Бытия.
На страницах этого блога фаустианской идентичности противопоставлялась также идентичность кихотианская. А именно так, что Дон Кихот и Фауст представлялись как олицетворения, соответственно, сверх-рационального устремления к жертвенно-творческому изменению мира и двусмысленно-рационального намерения "критически исследовать мир". Фаустианскому ускользанию от всего, к чему призывает Забота, образующая человеческое бытие, противостоит кихотианская Решимость исполнить этот призыв в его предельно горнем обращении. Однако, если это ускользание, "не утоляющееся ни одним мгновеньем", в конце концов, приводит к идейно слепому пребыванию в пределах дольнего и обретению там конечного мгновения пребывания в мире, то эта решимость, взыскуя мгновений для свершения подвига и, в целях этого свершения, обретая идейную зоркость, оказывается сопряжена со слепотой к возможностям воплотить идеалы в наличной реальности и обречена на тщетную войну с "ветряными мельницами".
Таковы трагические уроки, которые преподносятся нам Судьбой в наших попытках отвергнуть своё Предназначение (фаустианство) или реализовать его несоразмерно полноте заключенных в нём требований (кихотианство). Действительное усвоение этих уроков требует чуткого вслушивания в гамлетианское "Быть или не быть?".
Звучащее в этом вопрошании адресует не к наличествованию, которое неотличимо от существования вещи среди вещей (сущее мыслимое как только сущее), но к бытийствованию - возможности сущностно состояться и, для этого, дать сбыться должному. А это значит - сообщить духовной энергии своей экзистенции ту своевременность, которая сопряжена с её
размыканием в отношение бытийного целого свершения Истории,
восхождением к Высшим Смыслам этого свершения и
усмотрением ситуационно решающего в этом восхождении.
То, что здесь выспрашивается, есть, таким образом, предельно целокупное ради чего наших мыслей и дел.
Что он нерешителен.
Он решителен, груб и умен.
Но когда клинок занесен,
Гамлет медлит быть разрушителем
И глядит в перископ времен
Давид Самойлов. Оправдание Гамлета
Итак, Дело Мысли - как путь к тому великому Началу, несвоевременные попытки помыслить которое составляют философский проект и наследие великого мыслителя, чей 130-летний юбилей отмечается сегодня. Плавно звершая очерк, в котором лишь в общих чертах обозначены возможности встать на этот путь и преодолеть стоящие на этом пути преграды, приведём ещё одно дельное свидетельство, прозвучавшее в хвост полемическим столкновениям по поводу этих возможностей (см. по ссылке в подзаголовке - о _битве при "черных тетрадях"_).Бряцает затупившееся в боях оружие, противники устало вытирают пот со лба и разбредаются по своим лагерям. Аргументы, звучащие с обеих сторон, весомы, но в итоге никого ни в чём не убеждают, ибо «швабский лис» умудрился обвести вокруг пальца всех нас. И всё же в воздухе витает ощущение, что новая битва - нечто большее, чем очередная зыбь на водах океана хайдеггероведенья. Тревога и недоумение, пронизывающие атмосферу обсуждения «Чёрных тетрадей», проистекают, на мой взгляд, не просто из публицистического сгущения красок. Появление этих текстов вскрыло глубокий кризис в самом хайдеггероведении, а именно, непрояснённость нашей исторической позиции (если угодно, нашего место- и рас-положения по отношению к Хайдеггеру), нашу неспособность ответить не столько на вопрос, кто он (нацист, преступник или политически недальновидный мудрец не от мира сего), сколько на вопрос, кто и где мы в диалоге с этим мыслителем. Этот вопрос подразумевает и следующий: нужно ли нам читать не только «Чёрные тетради», но и Хайдеггера вообще, и если да, то как читать. Примечательной исторической коллизией является то, что выход «Чёрных тетрадей», которыми подводится черта в публикации основного корпуса сочинений Хайдеггера, совпадает с моментом, когда и от нас требуется сформулировать зрелое отношение к наследию этого мыслителя. Именно к наследию, поскольку простое принятие позиции по отношению к его личности - это жест политический, мировоззренческий, этический, но никак не философский.
Наталия Сафронова. To read, or not to read: Противостояние Хайдеггеру // Финиковой Компот. -
№12: Доказательства бытия Бога (сентябрь 2017). - С. 131-135.
Да, задача догнать Хайдеггера, для того чтобы отстоять Дело Мысли, условием своего решения имеет также требование рас-положиться по отношению к наследию Хайдеггера. И это, прежде всего, как раз и поспособствует обнаружению экзистенциальной отчужденности нашего бытийного расположения в мире и соответствующего состояния наших языковых средств (о чём так же в предыдущем посте: _... болтливо немые толки vs. из-речение до-коммуникативного_).
Здесь - вновь об отмеченной вначале очерка революционно-ситуационной своевре́менности, которой философские учения могут обладать ввиду их сущностной несвоевременности (см. начало очерка).
Итак. Совреме́нность всегда опаздывает с непосредственным откликом на то судьбоносно спасительное, что сообщено в философской мысли. И это исторически закономерно. Ибо довлеет дневи злоба его (Мф. 6:34 - синод. перев.: довольно для каждого дня своей заботы). Но философская мысль способна сподвигнуть нас в нашем актуальном существовании к жизненно-практической возможности самостоятельного поиска. Эта возможность сопряжена с имеющейся у каждого из нас способностью
вслушаться и помедлить - взыскуя спасительно решающего в монотонно усыпляющем или бешено оглушающем потоке повседневности...
Это взыскание сопряжено с приуготовлением мгновенного усмотрения зазора между "ещё рано" и "уже поздно".
Это усмотрение предстаёт "невозможным" в плотном потоке повседневности. Однако, для взыскующего приуготовления оно всегда "почти" невозможно - будучи моментом мгновенно-очной ставки с бытийно-исторической Судьбой, которая всегда превосходит самые решительные устремления и самую проницательную чуткость, но возможность встречи с которой остаётся открытой. И это усмотрение оказывается "абсолютно" невозможным - в том двусмысленном расположении, в котором судьбоносно предназначенное целое исторического свершения низводится до "объективного" фатума, а решающее отдаётся на произвол самонадеянного и самодовольного активизма, чтобы стать "отложенным" в никуда и в никогда.
Но всегда
мгновенно решающее уже раздаётся в пространстве возможного - как совестный зов обращённый из грядущего заступающе-решающемуся внятию, - чтобы здесь и сейчас начало сбываться судьбоносно предназначенное.
Адекватное уразумение концептуальных решений Хайдеггера (к вопросу о том, как читать Хайдеггера), как в его основных текстах, так и в текстах приватного характера, должно найти своё основание в такой конгениальности, которая укоренена в экзистенциально действительной решимости следовать призванию быть Человеком.
Это решающе ключевое должно найти свою путеводную нить во всём том проблемно ключевом, что было обнаружено в нашей рефлексии на полемику вокруг "Черных тетрадей". Суммируя этот опыт, зафиксируем следующее.
В русле поисков противо-хода к постмодернистской игре по ту сторону бытия, очень верно было замечено:Философы много говорили о «фаустианском человечестве», то есть о человечестве, стремящемся к научному постижению всего и вся. Но ведь можно ввести и понятие «гамлетианское человечество», назвав таковым человечество, для которого есть и понятие «быть», и понятие «не быть».
Ю.В. Бялый. Концептуализация Не-Бытия. Концепты постмодернизма.
Часть II. Деконструкция // Суть времени. №9, 19.12.2012.
В нашем ключе, между двумя названными экзистенциально-метафизическими идентичностями можно зафиксировать отношение историософско-метафизической контр-позиции:
- самоуверенная спесь фаустианской ставки на Ничто, в которой притязание на тотальное господство над сущим оборачивается историческим Небытием;
- вслушивающаяся медлительность гамлетианского вопрошания, решительно чающего мгновенно-очной ставки с тем, что судьбоносно предназначено в историческом Событии Истины Бытия.
На страницах этого блога фаустианской идентичности противопоставлялась также идентичность кихотианская. А именно так, что Дон Кихот и Фауст представлялись как олицетворения, соответственно, сверх-рационального устремления к жертвенно-творческому изменению мира и двусмысленно-рационального намерения "критически исследовать мир". Фаустианскому ускользанию от всего, к чему призывает Забота, образующая человеческое бытие, противостоит кихотианская Решимость исполнить этот призыв в его предельно горнем обращении. Однако, если это ускользание, "не утоляющееся ни одним мгновеньем", в конце концов, приводит к идейно слепому пребыванию в пределах дольнего и обретению там конечного мгновения пребывания в мире, то эта решимость, взыскуя мгновений для свершения подвига и, в целях этого свершения, обретая идейную зоркость, оказывается сопряжена со слепотой к возможностям воплотить идеалы в наличной реальности и обречена на тщетную войну с "ветряными мельницами".
Таковы трагические уроки, которые преподносятся нам Судьбой в наших попытках отвергнуть своё Предназначение (фаустианство) или реализовать его несоразмерно полноте заключенных в нём требований (кихотианство). Действительное усвоение этих уроков требует чуткого вслушивания в гамлетианское "Быть или не быть?".
Звучащее в этом вопрошании адресует не к наличествованию, которое неотличимо от существования вещи среди вещей (сущее мыслимое как только сущее), но к бытийствованию - возможности сущностно состояться и, для этого, дать сбыться должному. А это значит - сообщить духовной энергии своей экзистенции ту своевременность, которая сопряжена с её
размыканием в отношение бытийного целого свершения Истории,
восхождением к Высшим Смыслам этого свершения и
усмотрением ситуационно решающего в этом восхождении.
То, что здесь выспрашивается, есть, таким образом, предельно целокупное ради чего наших мыслей и дел.