Тяжба бытийной чуткости и экспертократической глухоты
- продолжая очерчивать контуры демаркационной рамки »»» ...
Ещё по "казусу Хайдеггера", отталкиваясь от одной статьи текущего периода, послужившей инфо.поводом к предыдущему материалу (см. по ссылке в подзаголовке). И, прежде всего, коротко о том, чем особенно замечательна эта статья в плане представления о ситуации с осмыслением "Черных тетрадей" (далее сокращенно: ЧТ) и дискуссиями по поводу этой части наследия Хайдеггера.
Вот, например, статьи проф. Мотрошиловой, которые неоднократно рассматривались в текущей серии постов блога по данной тематике и проблематике. Тоже по-своему ценные материалы. Однако, при достаточно широком обзоре имеющихся позиций в полемике вокруг ЧТ и при сосредоточении внимания на аргументации разных сторон этой полемики, а также при акцентировании целостного подхода к наследию Хайдеггера, тем не менее, в этих материалах многие принципиальные моменты представляются как "само-собой-разумеющиеся" - вопреки ключевой полемичности этих моментов. И сколь настойчиво здесь подчёркивается отмежевание от публичной болтовни о частных моментах этого наследия, абстрагированных от его целого, столь же легко это отмежевание тут же нарушается. И тем только усугубляется эта двусмысленность, что означенные принципиально-полемические моменты представляются "уже-решенными" с точки зрения экспертных компетенций.
И это совсем не тот случай, когда "нет оснований не доверять". Оснований для критической дистанции более чем достаточно, - причём, главным образом, ввиду того решающего, что связано с пониманием предельных оснований мышления Хайдеггера. Каковые основания равным образом фундируют как публично, так и приватно выраженное содержание этого мышления.
Теперь о том значимом, что содержится в предлагаемой к рассмотрению статье с интернет-ресурса ИНИОН РАН. В этом материале за авторством сотрудника этого института С.В. Погорельской, при тоже достаточно широком и обстоятельном освещении событий на полях сражений вокруг ЧТ, более выпукло представлено самое архиполемическое средоточие этих сражений. И что представляется особенно ценным в этом материале, это не менее выпукло освещенный организационно-практический аспект полемики. Здесь появляется возможность более живо прочувствовать ту глубоко трагическую тяжбу, которая наполняет ход разбирательства по "делу Хайдеггера".
Обращаясь к этому материалу, мы вновь сконцентрируем внимание на концептуально-методологическом аспекте процесса и на тех, ключевых в этом аспекте, пунктах полемики, которые увязывают проблему с её экзистенцильно-метафизическим контекстом.
Итак.
Сначала позиция издателя ЧТ, директора Института Мартина Хайдеггера П. Травны - в его собственной книге "Хайдеггер и миф всемирного еврейского заговора" (2014 г.).
Хайдеггер остается для нас мыслителем, который, как никто другой, заставляет нас вспомнить, почувствовать и понять «темные времена» ХХ века. И тем не менее, Черные Тетради неизбежно повлекут за собой пересмотр и ревизию его философского наследия. Старая дискуссия о взаимоотношениях Хайдеггера и национал-социализма блекнет перед его нарративом о немецком спасении Запада и перед тем, что этот нарратив сделал с его философией, полагает Травни. Однако бытийно-исторический антисемитизм Хайдеггера не означает антисемитизма его бытийно-исторического мышления как такового, он лишь эпизод в нем (с. 133)
В последние три десятилетия его жизни мышление Хайдеггера достигло масштабов, несоизмеримых с его рассуждениями 1933 - 1947 годов. Черные Тетради показывают нам, как чутко отзывался Хайдеггер на события своего времени и как страдала его мысль от этих событий.
Поэтому, завершает Травни, понятие «бытийно-исторического антисемитизма» еще сослужит нам свою эвристическую службы и, может быть, сможет быть опровергнуто, если нам удастся найти лучшую интерпретацию данных пассажей.
С.В. Погорельская. Страсти по Хайдеггеру: «Черные тетради» в
контексте меняющейся германской идентичности (2.2.1.).
Стратегия, в соответствии с которой, переведя "антисемитскую" тему из этно-национального регистра в регистр бытийно-исторический, можно попытаться растворить этот жупел в иных коннотациях бытийно-исторического мышления как такового. Однако теперь нет уверенности, что этот путь, представляясь конструктивным, в то же время окажется продуктивным в складывающейся ситуации. Учитывая эту ситуацию, очень вероятно, что принятие самой "антисемитской" семантики, даже с оговорками о её бытийно-исторических коннотациях, всё-таки будет игрой на понижение.
То есть, понятно, что автор озвучил эту методологическую стратегию без малого три года назад - по первым реакциям на ЧТ в научном сообществе. И понятно, что, будучи издателем, он вынужден руководствоваться также маркетинговой прагматикой (на что также обращается внимание в статье). И, тем не менее, во внимании к тому, как ситуация с ЧТ развивалась с начала "сенсационной" публикации до настоящего момента, требуется иной ключ.
Не лавирование с намерением, тактически приняв некоторые пункты критики, в перспективе отыграть в свою пользу. Но, напротив, скорее обострение интерпретационного конфликта. Требуется не затушевывать, но, наоборот, намеренно затрагивать конфликтологический нерв интерпретаций, осуществляемых в ходе полемики. А для этого необходимо идти именно от чутко-отзывчивой страдательности мысли философа в отношение актуально-исторических событий, с которыми он сталкивается, мысля из своей ситуации.
Таково, по сути, основополагающее требование интерпретационно-конфликтологической школы мысли:
достигать доверия к философскому анализу - через его обращение к напряженным чувствам и стремление общими усилиями исследовать тревогу нашего времени
(см. фрагмент "Истории и истины" П. Рикёра в эпиграфе к 1-му блоку цикла _К интерпретационной конфликтологии_; и далее, там же, как эта тема развивалась в постановке вопроса и выражении чувства его цены).
И именно через совместную рефлексию на тревогу, объединяющую субъектов исследовательской коммуникации и вводящую их в диалог с теми, кто мыслил в исследуемой ситуации, испытывая её тревоги, - через эти рефлексию и диалог улавливать эхо, в котором приводит себя к проговариванию притязание самого Бытия. Пытаясь же отзывчиво со-притязть Бытию, необходимо отдавать себе отчёт в том, что быть эхом - страдание мышления, а его страсть - тихая трезвость; что, поэтому, быть эхом труднее, чем обладать какими-либо взглядами-подходами и защищать какие-либо точки зрения; но что только через страстно-трезвую чуткость можно прозреть в то, что есть. Есть - в целом исторического События Истины Бытия. И есть актуально-исторически - как единственно решающее ситуации, являющееся мгновенно-очным отзвуком бытийно-исторического целого (см. заключительный фрагмент 6-го Приложения: иметь мужество мыслить, руководствуясь бытием).
Совместное прозрение в то, что есть, где что - это, прежде всего, родовая сущность человека, а есть - историческое бытие этой сущности.
Это прозрение достигается в пределах той трудноуловимой демаркационной черты, которая отделяет возможность этого прозрения от намерений отыскать в импликациях и замысле Хайдеггерова дела мысли презрение к людям, а возможно и к человеческому в них (см. предварительные слова 7-го Приложения). Каковые намерения, строго говоря, выражают чудовищные лукавство и лицемерие. Ибо эти намерения содержат в себе фундаментально двусмысленное допущение, что философская мысль способна сочетаться с антигуманным умонастроем и антигуманистическим мировоззрением (см. заключительный фрагмент материала по ссылке в подзаголовке данного поста).
Это всё проблемно-ключевое, что касается интерпретационно-конфликтологической стратегии - как ответа на вызов дехайдеггеризации (см. о сути вызова и методологической стратегии ответа вначале 5-го Приложения). Ответа, который, прежде всего, является ответом на вопрос о том, как до́лжно подойти к предмету исследовательских рефлексий и дискуссий в случае наследия Хайдеггера, в целом и частях, в публичных и приватных составляющих этого наследия. До́лжно, значит - востребовано этим "предметом". Востребованно - уже потому, что сама мысль, составляющая этот предмет, чрезвычайно последовательна в том, чтобы подчинять себя тому, что обнаружило себя и вверило себя как подлежащее мысли (см. фрагмент "Мой путь в феноменологию" в эпиграфе к 2-му блоку цикла _К интерпретационной конфликтологии_).
Однако пока имеем, что имеем. Ещё из материала "Страсти по Хайдеггеру...".
В критической немецкой философской дискуссии по «Черным Тетрадям» предпринимались попытки реанимировать сформулированный в 1953 г. Юргеном Хабермасом лозунг «С Хайдеггером против Хайдеггера», использовавшийся в связи с дискуссиями о его национал-социалистическом прошлом. Однако - в отличии от дискуссий прежних лет - после «Черных Тетрадей» на Хайдеггера уже нельзя «повесить» больше, чем он сам уже повесил на себя, написав то, что написал. Поэтому критика сводится к констатации фактов написанного и к их оценке.
В качестве еще одного примера может быть названа международная сессия, состоявшаяся в апреле 2015 г. в университете г. Зиген, организованная профессором Марион Хайнц и на данный момент одна из самых значимых в этой теме. Организаторы сессии планировали беспощадный и критический анализ Черных тетрадей, поэтому апологеты Хайдеггера, в лице Травни, ди Чезаре и прочих, приглашены не были. В отсутствии апологетов менее и более радикальные критики - кантианцы, картезианцы и сторонники «критической теории» - разодрались друг с другом.
Известный критик Хайдеггера, Эммануэль Файе (университет Рён) припечатал философа на основании анализа его «национал-социалистического вокабуляра» («народ», «сообщество», «еврейство» итп.), с ним солидаризировалась Сидони Келлерер (университет Зиген), заявив о «совершенно непереносимой антисемитской семантике». Будучи непримиримым критиком Хайдеггера, она и раньше предпринимала семантические анализы его текстов, сравнивая, например, его тексты тридцатых годов, хранившиеся в архивах, с теми их вариантами, которые Хайдеггер публиковал после войны.
А Кристиан Гойлен (университет Кобленц), напротив, полагал, что рассуждения о том, «бытийно-историчен» или же «национал-социалистичен» хайдеггеровский антисемитизм, беспредметен, потому что он писал свои строки в разгар антисемитской практики национал-социализма, используя господствовавшую в его время терминологию.
С.В. Погорельская. Указ. соч. (2.2.2.).
Мыслить с Хайдеггером против Хайдеггера, - причём, не только в политическом аспекте его наследия, - это уже ближе к интерпретационно-конфликтологической стратегии. Тем более что сам философ практиковал такой противо-ход и приветствовал его как у своих критиков, так и у последователей. И когда мы, как это обозначено выше, делаем приоритетным для прозрения в то, что есть, сущность человека и бытие этой сущности, мы тоже совершаем этот противоход. Посредством которого выстраивается мост от экзистенциальной аналитики к бытийно-историческому мышлению (см. параграф 2.2. цикла _Отстоять Хайдеггера_).
То, как этот противоход осуществлял Хабермас, - при этом, кстати, тоже не ограничиваясь политической темой, - заслуживает отдельного рассмотрения. Равно, как, наоборот, не заслуживает сколько-то серьезного внимания опыт "радикальной критики", когда критикующие, отмежевавшись от оппонентов, разодрались друг с другом. "Сложение сил оскопленных" - просто таки нарочно не придумаешь! А то серьёзное, что оттеняется этой анекдотичной ситуацией, вновь и вновь демонстрирует на деле способность мышления Хайдеггера быть маркером "сквозной" политико-философской проблемы, с которой сталкивается всякая мысль (о чём говорилось в серии материалов, написанных в хвост Приложениям к циклу _Отстоять Хайдеггера_, в том числе, в материале по ссылке в подзаголовке данного поста).
Но вот ещё, что касается сведе́ния критики к констатации и оценке фактов - под бременем "чёрных автосвидетельств" автора ЧТ. "Семантический анализ «национал-социалистического вокабуляра»", на деле, скорее, представляет собой анализ семиотический, акцентированный не столько на содержании словоформ, сколько на самих этих формах. К тому же, в этом качестве, он тяготеет к контент-анализу, акцентирующему количество определенных словоформ, увязанное с количественно измеряемыми отрезками времени.
В этом можно бы увидеть тоже нечто анекдотическое, учитывая кардинальную несоразмерность метода исследования его предмету. Однако становится совсем не до шуток, если обратить внимание на то, что, во-первых, вкупе с "еврейством", "нацистскими" оказываются понятия народ и сообщество; во-вторых, "совершенная непереносимость" этих понятий, вкупе с формально-калькуляционным подходом, как-то невольно вызывают аллюзии на всё те же "черепномерные" методики, посредством которых устанавливалось принадлежность к "истинно арийской расе".
Будет кстати здесь вспомнить, что как раз со стороны нацистской рейхсканцелярии, и как раз ввиду пренебрежительного отношения к словоформам национал-социалистического вокабуляра, Хайдеггер был признан совершенно "не в формате":
"С точки зрения обычного здравого смысла профессионально компетентных и расово и политически безупречных ученых", в произведениях Хайдеггера "нет практически ничего полезного для национал-социализма". Хайдеггер - "бестолковый... схоласт" в "худших талмудических традициях", пишущий темно и двусмысленно. Если Хайдеггер получит назначение, "дело кончится тем, что наши университеты будут охвачены массовым психозом"
(см. фрагмент 1-й части цикла _Отстоять Хайдеггера_: выдержки из кн. К. Кунц "Совесть нацистов").
И тут, кстати же, что касается вопроса, связанного с дихотомией "бытийно-исторический vs. национал-социалистический антисемитизм". Точнее, что касается контекста, который необходим для предварительной проблематизации, чтобы выяснить уместность самой постановки такого вопроса. Выяснить, более акцентируя именно терминологический аспект, и увязывая его с той позицией по отношению к идеологии 3-го Рейха, которую Хайдеггер занял после короткого периода своих попыток бытийно-исторически обосновать национал-социализм (1933-34 гг.).
Вот свидетельства одной студентки Фрайбургского университета периода 1940-43 годов.
Он не опасался, даже на лекциях для студентов всех факультетов (где количество слушателей было таково, что можно было подумать, что все они являются «его» учениками), критиковать национал-социализм столь открыто и с такой характерной остротой, какую предполагал его способ подбирать точные термины, что мне случалось быть напуганной так, что я втягивала голову в плечи и от всего сердца желала - после катастрофы, обрушившейся на Ганса и Софию Шоль, - чтобы никто здесь не оказал помощи, аналогичной той, что оказал зловещий сторож мюнхенского университета. Иначе судьба так же не пощадила бы и Хайдеггера.
Я часто, спустя несколько дней после лекций, удивлялась, что еще вижу его здесь. Многие из его критических замечаний оставались в памяти из-за своей взрывной силы...
(см. в 3-м Приложении цит. фрагмент кн. Ф. Федье "Хайдеггер: Анатомия скандала", с.233-234).
Тогда, что касается использования Хайдеггером "господствовавшей в его время терминологии", имевшего место в период разработки национал-социалистической доктрины на основе бытийно-исторического мышления. Сначала, вновь то, что уже замечалось ранее.
Хайдеггер из тех мыслителей, у которых их интеллектуальный опыт, сколь бы рафинированным и абстрактным он не выглядел, тем не менее, этот опыт прочно укоренен в культурно-исторической практике и заботливо заточен на то, чтобы снабдить её полноценным ценностно-мировоззренческим основанием и концептуально-методологическим инструментарием.
В то же время Хайдеггер не был социально-политическим философом. Поэтому, очевидно, он не вполне разбирался во всех нюансах политико-идеологических координат, и уж тем более, в подводных камнях, подстерегающих даже при способности ориентироваться в них. А то, что он, конечно, был, так сказать, с "правым уклоном", это, совсем не будучи философской позицией, не являлось вполне даже позицией политико-идеологической. Это была, прежде всего и по преимуществу, позиция гражданско-патриотическая! И ошибочного в ней и в мотивах её принятия было не больше, чем у, в целом, немецкого народа, в своей массе опрометчиво поставившего на гитлеровскую партию на выборах в 1933 г.
(из вышеупомянутого фрагмента 1-й части цикла _Отстоять Хайдеггера_).
Да, отдавая отчёт в недостатке компетентности, и ещё в большей мере осознавая то двусмысленнейшее, что содержат в себе способы публичного "как-некто"-бытия людей (собственно, центральная тема предыдущего материала), философ решается на то, чтобы своими коммуникативными действиями выразить содержание своей мысли на практике. И сообразовывать концептуальные решения, предпринимаемые в ключе этих действий, с публично-политической конъюнктурой момента. Не той конъюнктурой, которая диктовалась личными выгодами в политической игре, увязывающей корпоративно-национальные интересы с материально-производственными ресурсами на почве расистского биологизма (суть гитлеровского национал-социализма). Но той конъюнктурой, которая прочитывалась из ситуации мировоззренческого кризиса и социально-экономической депрессии, соответственно, из реальных требований консолидации общества на основе культурно-национальной идентичности народа и ценности труда (хайдеггеровская версия национал-социализма периода ректорства). Требований, которые прочитывались Хайдеггером в ключе духовного историцизма, кардинально противоположного и, более того, метафизически враждебного биологизаторским конструкциям гитлеровского национал-социализма (см. фрагмент 2-го Приложения).
И значит, настраиваясь в ключе интерпретационно-конфликтологической стратегии, прежде всего, надлежит следующим образом спрашивать и намечать возможность ответа.
Действовал ли философ против Заботы и её собственнейшего претворения в Решимости? Против тех Заботы и Решимости, которые составляли его мысль раньше. Мог ли он, вообще, осуществить такой авто-противоход? При том, что эти Забота и Решимость НЕ суть теоретические постулаты, которые можно подтвердить или опровергнуть практической эмпирией, НО суть осново-образующее самой этой эмпирии! А тогда поступки философа диктовались единственно возможным в той ситуации. Той ситуации, в которой единственно возможное проявление человечности, образующейся Заботой, и единственно возможное проявление субъектности, образующейся Решимостью, сталкивались с действиями мощного субъекта, ослепленного фаустинаской Заботой, которая, посредством волюнтаристски-автократических решений этого субъекта, была превращена в "проклятье человеческого рода" (см. 4-е Приложение: фрагменты _превращенная Забота_ и _исполнение плана Мефистофеля_)!
Суть и цена вопроса - в том, чтобы эксперты, в своих концептуально-интерпретационных решениях, проявили те самые мужество и решимость, свидетельствующие о мировоззренческом совершеннолетии. А именно - экзистенциально-метафизические мужество и решимость мыслить, руководствуясь возможностью высвободиться для того, чтобы подлинно человеко- и субъекто- образующее становилось основанием экспертных решений. Которые всегда неотъемлемо включены в определенную конъюнктуру.
В этой связи, следующие проблемно-ключевые моменты.
«Я еще не выпустил кошку из мешка», - намекал Хайдеггер друзьям в последние годы жизни. Если под кошкой понимались «Черные тетради», то философа несомненно позабавило бы, как отреагировал на нее презираемый им «журнализм». <...>
«Кошка» выпущена из мешка и гуляет сама по себе. Существование в себе и для себя - качественная характеристика любого серьезного философского труда. Потому что истинный философский труд создается не для обслуживания актуальных идеологем, не для индоктринации, не для укрепления политического господства и не для желания понравиться или хорошо продаться, а в попытке познания сущего. Вокруг него шумят, а он - есть. Его критикуют, ему ужасаются, а он - есть. Он - часть единой и непрерывной философской мысли человечества, познающего мир. И с этой его вечностью приходится считаться журналистским эфемеридам.
С.В. Погорельская. Указ. соч. Заключение.
Вроде бы, совершенно неприемлемое, ибо фундаментальное, противоречие: отстаивая серьезный философский труд, каким действительно является наследие Хайдеггера, апеллировать к тому, против чего была критически заточена его мысль - к "довлеющим в себе и для себя" плодам познания сущего. В каковом познании, нацеленном на сущее как только сущее, соответственно, на истину, как только истину сущего, философ как раз и усматривал препятствие возможности мышления, следующего историческому Событию Истины Бытия. И как раз в этом заключается суть крайне критического отношения философа к Модерну - как к историческому миро-проекту, в котором достигло своего концентрированного выражения забвение бытия (представление о сущем как "объекте для субъекта", - см. в тему: Хайдеггер о превратных объективации/субъективации). И каковой миро-проект, именно ввиду этого забвения, обернулся состоянием после модерна. Состоянием того превращения, в котором, удерживаемые в классических формах содержания были "выпущены гулять сами по себе". Что значит - на произвол интерпретационных конструкций, осуществляемых с точки зрения желаемых картин реальности и фобических фантомов. То есть интерпретаций, осуществляемых именно что в ключе _обслуживания актуальных идеологем, индоктринации, укрепления политического господства и желания понравиться или хорошо продаться_!
Такова нынешняя ситуация. И отмеченное противоречие, когда философский труд, нацеленный на мышление в противоходе классической метафизике, защищается её средствами, это не противоречие отдельно взятой авторской позиции. Но это фундаментальное противоречие самой ситуации! Ситуации постклассической, причём, пока не обнаруживающей тех признаков, в соответствии с которыми эта ситуация, в обозримой перспективе, могла бы разрешиться новой классикой. В связи с чем, действительно, ничего не остаётся, как воспринимать и понимать предмет, а также проблематизировать эти восприятие и понимание по методологическим стандартам классики и на её языке. При этом отдавая себе отчёт в том, что классические методология и язык бессильны перед постмодернистскими концептуально-методологическими стратегиями (см. 8-й блок цикла _К возможности нового нарратива_).
Кстати, как замечено в материале инфо.повода, представители французского деконструктивизма оказались в стане апологетов Хайдеггера, отстаивая ту точку зрения, что его "спорные пассажи принадлежат к «критике культуры»". И вновь этот странный расклад, в котором Хайдеггер оказывается в положении "свой среди чужих, чужой среди своих". Но в том-то и дело, что и здесь проявляется двусмысленность пост-классической ситуации. Той ситуации, в поисках путей выхода из которой философ заступает в авангардную новизну, чтобы дать новую жизнь освоенному в прошлом и закрепившемуся в классических формах содержанию. Двигаясь таким образом к обретению новых форм и на этом пути остраняя классическое содержание, философ неизбежно оказывается "своим" для тех, кто участвует в войне на уничтожение этого содержания - в виде контр- и пост- модернистски настроенных субъектов.
Однако самим этим опытом философ говорит всем, действительно своим в рамках исторического христианского мира:
Мы притязаем на ту авангардную новизну, которая была нам сообщена в Новозаветном Учении о нашем горнем призвании и которую мы, на новом витке своего восхождения, прочитали как необходимость достичь совершеннолетия в дольнем измерении своего исторического бытия. Для того чтобы действительно реализовать эти притязания и действительно выполнить то, к чему они обязывают, нам надо попытаться избежать искушения полагать себя уже воплотившими всё это в самих себе и своём культурно-историческом опыте. Ибо, полагая себя так, мы фактически отказываемся от первородства, которое заключено в творческой новизне человеческого духа и его сущностной соотнесенности с вечной новизной Бытия.
Что касается обоюдной НЕсвойскости Хайдеггера и контрмодернизма (в лице германского нацизма), то ключевое, что по этому поводу сказано выше, конечно, ещё нуждается в длительном приуготовлении, чтобы стать общепризнанным фактом в рамках научного сообщества. Тем более, что на фоне экспертократической глухоты, преобладающей сегодня в этом сообществе по данному поводу, имеются ещё подвижки к идейно-мировоззренческому присвоению философского наследия Хайдеггера нынешними представителями "консерватив.революционного" контрмодернизма (см. фрагмент по теме). Но вот, что касается присваивания элементов этого наследия представителями постмодернизма.
В этих присваивающих подвижках проявляется та коварная стратегия, в соответствии с которой, расправляясь с классикой, постмодернизм превентивно атакует и авангардно-революционное содержание культурно-исторического опыта. Разбирая в цикле _К возможности нового нарратива_ концептуально-методологические аспекты этой стратегии на примере "инновационно-паралогического подхода" Лиотара, мы увидели, как опыт критической ревизии Хайдеггером классической метафизики обыгрывается в ключе предельной эстетизации мышления. Тем самым, как мы увидели, образуется смычка пост- и контр- модернизма, как возможность задействовать деконструкцию в "консерватив.революционной" перспективе (см. 9-й блок цикла _К возможности нового нарратива_: фрагмент _игровая комбинаторика в приуготовлении Контрмодерна_).
При этом свидетельствования бытийно-исторического мышления предстают на суде литературы, преимущественно, французской - как наиболее восприимчивой и искушенной в средствах выражения того, что "ускользает от всякого представления в забвение". Пресловутое "дело Хайдеггера" принимает здесь такой причудливый оборот, что бытийно-историческое мышление, в своих свидетельствах о забвении бытия и, тем более, в своих умолчаниях, само оказывается подвержено этому забвению - как "анестезии", проявляющейся как "увертка от того, что представлено в чувстве".
В этом ключе выражается недоумение и негодование по поводу того, что мысль Хайдеггера "прошла мимо мысли «евреев»", в то время как та мысль была тоже - про забвение бытия (см. там же выдержки из кн. Ж.-Ф. Лиотара "Хайдеггер и «евреи»" - в заключительном фрагменте: _Хайдеггер ИЛИ "другие"_).
Таков ещё один вариант "мышления с Хайдеггером против Хайдеггера". Весьма изящный вариант, притязающий на то чтобы в бытийно-исторической драме обозначить "присутствие" также и французского начала.
Нам же следует увидеть здесь повод вернуться к вопросу - о чём идёт дело (см. подробнее). И - в чём авангардно-революционная Суть бытийно-исторической Мысли, притязающей на то, чтобы стать Делом?
Прежде всего, суть в том, что мысль о забвении бытия, в различных вариациях, связанных именно с национально-цивилизационными особенностями культуры и мировоззрения, может находить своё выражение у всех народов. Возможно, более концентрированное выражение эта мысль получает у народов, которые, испытав утрату земли обетованной, сохранили духовную страсть к её обретению, - как это произошло в случае евреев. Но если эта мысль переживается во всечеловеческом масштабе, и именно в таком масштабе это переживание сущностно содержит в себе тревогу по поводу забвения бытия. И если сопряженная с таким переживанием мысль появляется у западного философа. Если так, то тем паче этот философ оказывается конгениален мышлению этого народа. Причём, это безотносительно к тому, адресуется этот философ в своих рассуждениях к этому народу - как к метафизическому единомышленнику - или нет. Но даже если, наоборот, в возникающих такого рода адресациях появляются негативные отзывы этого философа об этом народе, то эти отзывы будут выражать не ксенофобскую неприязнь, но скорее что-то вроде укора. Например, укора в том, что, обладая столь незаурядной проницательностью, чтобы постичь такую фундаментальную проблему, какой является для всего человечества забвение бытия, данный народ не приложил в должной мере имеющихся у него духовных сил для того, чтобы донести до человечества понимание этой проблемы. Но, в противоположность этому, представители этого народа лишь приспосабливались к ходу исторических процессов, в которых человечество и народы отчуждаются от понимания бытия. И, приспосабливаясь так, использовали это отчужденное состояние человечества в своих приземленных интересах, всё прочнее укореняющихся в забвении бытия.
Вполне допустимо и такой укор счесть несправедливым. Но в том и суть, что это уже совсем иной разворот полемических столкновений. Здесь не остаётся места для подозрений в ксенофобии и прочих проявлениях мировоззренческой ограниченности. Но здесь появляется та самая, столь чаемая критиками Хайдеггера, возможность непосредственно апеллировать к совершеннолетию по самому высокому ценностно-мировоззренческому счёту! Равно, как появляется возможность, в ходе полемики, совместными усилиями, достигать духовной зрелости, которой, в ситуации забвения бытия, очевидно, не достаёт всем!
В этом смысле, надуманность демаркаций "бытийно-исторического vs. национал-социалистического антисемитизма" Хайдеггера связана не столько с беспредметностью такой постановки вопроса, равно, как и не с конъюнктурно-терминологическими нюансами (о чём говорилось выше), сколько с игнорированием одного обстоятельства. Того основополагающего обстоятельства, что еврейское начало, как и все другие национально-цивилизационные начала, всегда мыслятся у Хайдеггера из того осново-начального, чем является бытийно-историческая судьба всего человеческого рода.
Так вот, дело, очевидно, идёт НЕ о том, чтобы на кого-либо из национально-цивилизационных субъектов этого процесса повесить вину за забвение бытия и современную ситуацию нигилизма, распространяющегося в глобально-мировых масштабах. Дело идёт, прежде всего, о самом бытии - как бытии человеком, и как Бытии всего сущего.
Отвечая историческим посылам Бытия, народы проживают свои судьбы, в той или иной мере следуя тому, что сообщено в этих посылах как всечеловечески предназначенное (см. в тему). При этом народы могут терять путеводную нить этого посыла, что проявляется во внутренних размежеваниях или в рассеивании по миру. И то, и другое связано с потерей культурно-исторических корней и почвы, искажением у народа экзистенциального настроя, ввиду того, что его мировосприятие, самосознание и понимание ценностно-универсального содержания перестаёт регулироваться его культурно-идентичностными кодами (см. в тему).
Различные вариации этого бытийно-, культурно- и общественно- исторического отчуждения, происходя в разных народах, способны накладываться друг на друга, сливаться в обще-человеческое и глобально-мировое отчуждение. Тогда то, что призвано служить культуро-творческим средством в исполнении судьбоносно-предназначенного, превращается в инструмент отчуждения во всех означенных его гранях. Что, собственно, и наблюдается в исторических процессах, приведших к нынешней глобализации, которая, проникая в локально-цивилизационные среды, выстраивает меж- и внутри- цивилизационные отношения в режиме разделения и властвования.
Однако то, что инструментами этих процессов становятся западные рационализм и техницизм, сращивающиеся с еврейским космополитизмом и предприимчивостью, не является исключительно виной народов-носителей этих качеств. Равно, как элиты, происходящие из этих народов и приспосабливающие их качества для циничных политических игр, не суть конечное звено в той цепи, которая образуется этой виной. Более того, сам вопрос, повторим и подчеркнём, не сводится к поиску "крайних". Уже просто потому, что и сам такой постанов вопроса, по сути, является элементом отчужденных и разобщенных отношений между людьми, обществами, народами.
Самое же ближайшее, в чём заключено существо вопроса, состоит в том, чтобы жить по средствам. Конкретнейшее это, но - в предельно широком смысле. Конечно, всегда наиболее конкретным и злободневным представляется политико-экономический смысл. Хотя, в контексте вышеизложенного, ближайшим образом актуальна идейно-концептуальная и концептуально-методологическая сторона освоения и адекватного задействования средств. Однако, прежде всего, самым конкретнейшим и непосредственнейшим является экзистенциально-метафизический аспект требования жить по средствам (см. подробнее). Ибо в этом аспекте дело идёт о том, чтобы не превращаться в средство самоуничтожения.
Ещё по "казусу Хайдеггера", отталкиваясь от одной статьи текущего периода, послужившей инфо.поводом к предыдущему материалу (см. по ссылке в подзаголовке). И, прежде всего, коротко о том, чем особенно замечательна эта статья в плане представления о ситуации с осмыслением "Черных тетрадей" (далее сокращенно: ЧТ) и дискуссиями по поводу этой части наследия Хайдеггера.
Вот, например, статьи проф. Мотрошиловой, которые неоднократно рассматривались в текущей серии постов блога по данной тематике и проблематике. Тоже по-своему ценные материалы. Однако, при достаточно широком обзоре имеющихся позиций в полемике вокруг ЧТ и при сосредоточении внимания на аргументации разных сторон этой полемики, а также при акцентировании целостного подхода к наследию Хайдеггера, тем не менее, в этих материалах многие принципиальные моменты представляются как "само-собой-разумеющиеся" - вопреки ключевой полемичности этих моментов. И сколь настойчиво здесь подчёркивается отмежевание от публичной болтовни о частных моментах этого наследия, абстрагированных от его целого, столь же легко это отмежевание тут же нарушается. И тем только усугубляется эта двусмысленность, что означенные принципиально-полемические моменты представляются "уже-решенными" с точки зрения экспертных компетенций.
И это совсем не тот случай, когда "нет оснований не доверять". Оснований для критической дистанции более чем достаточно, - причём, главным образом, ввиду того решающего, что связано с пониманием предельных оснований мышления Хайдеггера. Каковые основания равным образом фундируют как публично, так и приватно выраженное содержание этого мышления.
Теперь о том значимом, что содержится в предлагаемой к рассмотрению статье с интернет-ресурса ИНИОН РАН. В этом материале за авторством сотрудника этого института С.В. Погорельской, при тоже достаточно широком и обстоятельном освещении событий на полях сражений вокруг ЧТ, более выпукло представлено самое архиполемическое средоточие этих сражений. И что представляется особенно ценным в этом материале, это не менее выпукло освещенный организационно-практический аспект полемики. Здесь появляется возможность более живо прочувствовать ту глубоко трагическую тяжбу, которая наполняет ход разбирательства по "делу Хайдеггера".
Обращаясь к этому материалу, мы вновь сконцентрируем внимание на концептуально-методологическом аспекте процесса и на тех, ключевых в этом аспекте, пунктах полемики, которые увязывают проблему с её экзистенцильно-метафизическим контекстом.
Итак.
Сначала позиция издателя ЧТ, директора Института Мартина Хайдеггера П. Травны - в его собственной книге "Хайдеггер и миф всемирного еврейского заговора" (2014 г.).
Хайдеггер остается для нас мыслителем, который, как никто другой, заставляет нас вспомнить, почувствовать и понять «темные времена» ХХ века. И тем не менее, Черные Тетради неизбежно повлекут за собой пересмотр и ревизию его философского наследия. Старая дискуссия о взаимоотношениях Хайдеггера и национал-социализма блекнет перед его нарративом о немецком спасении Запада и перед тем, что этот нарратив сделал с его философией, полагает Травни. Однако бытийно-исторический антисемитизм Хайдеггера не означает антисемитизма его бытийно-исторического мышления как такового, он лишь эпизод в нем (с. 133)
В последние три десятилетия его жизни мышление Хайдеггера достигло масштабов, несоизмеримых с его рассуждениями 1933 - 1947 годов. Черные Тетради показывают нам, как чутко отзывался Хайдеггер на события своего времени и как страдала его мысль от этих событий.
Поэтому, завершает Травни, понятие «бытийно-исторического антисемитизма» еще сослужит нам свою эвристическую службы и, может быть, сможет быть опровергнуто, если нам удастся найти лучшую интерпретацию данных пассажей.
С.В. Погорельская. Страсти по Хайдеггеру: «Черные тетради» в
контексте меняющейся германской идентичности (2.2.1.).
Стратегия, в соответствии с которой, переведя "антисемитскую" тему из этно-национального регистра в регистр бытийно-исторический, можно попытаться растворить этот жупел в иных коннотациях бытийно-исторического мышления как такового. Однако теперь нет уверенности, что этот путь, представляясь конструктивным, в то же время окажется продуктивным в складывающейся ситуации. Учитывая эту ситуацию, очень вероятно, что принятие самой "антисемитской" семантики, даже с оговорками о её бытийно-исторических коннотациях, всё-таки будет игрой на понижение.
То есть, понятно, что автор озвучил эту методологическую стратегию без малого три года назад - по первым реакциям на ЧТ в научном сообществе. И понятно, что, будучи издателем, он вынужден руководствоваться также маркетинговой прагматикой (на что также обращается внимание в статье). И, тем не менее, во внимании к тому, как ситуация с ЧТ развивалась с начала "сенсационной" публикации до настоящего момента, требуется иной ключ.
Не лавирование с намерением, тактически приняв некоторые пункты критики, в перспективе отыграть в свою пользу. Но, напротив, скорее обострение интерпретационного конфликта. Требуется не затушевывать, но, наоборот, намеренно затрагивать конфликтологический нерв интерпретаций, осуществляемых в ходе полемики. А для этого необходимо идти именно от чутко-отзывчивой страдательности мысли философа в отношение актуально-исторических событий, с которыми он сталкивается, мысля из своей ситуации.
Таково, по сути, основополагающее требование интерпретационно-конфликтологической школы мысли:
достигать доверия к философскому анализу - через его обращение к напряженным чувствам и стремление общими усилиями исследовать тревогу нашего времени
(см. фрагмент "Истории и истины" П. Рикёра в эпиграфе к 1-му блоку цикла _К интерпретационной конфликтологии_; и далее, там же, как эта тема развивалась в постановке вопроса и выражении чувства его цены).
И именно через совместную рефлексию на тревогу, объединяющую субъектов исследовательской коммуникации и вводящую их в диалог с теми, кто мыслил в исследуемой ситуации, испытывая её тревоги, - через эти рефлексию и диалог улавливать эхо, в котором приводит себя к проговариванию притязание самого Бытия. Пытаясь же отзывчиво со-притязть Бытию, необходимо отдавать себе отчёт в том, что быть эхом - страдание мышления, а его страсть - тихая трезвость; что, поэтому, быть эхом труднее, чем обладать какими-либо взглядами-подходами и защищать какие-либо точки зрения; но что только через страстно-трезвую чуткость можно прозреть в то, что есть. Есть - в целом исторического События Истины Бытия. И есть актуально-исторически - как единственно решающее ситуации, являющееся мгновенно-очным отзвуком бытийно-исторического целого (см. заключительный фрагмент 6-го Приложения: иметь мужество мыслить, руководствуясь бытием).
Совместное прозрение в то, что есть, где что - это, прежде всего, родовая сущность человека, а есть - историческое бытие этой сущности.
Это прозрение достигается в пределах той трудноуловимой демаркационной черты, которая отделяет возможность этого прозрения от намерений отыскать в импликациях и замысле Хайдеггерова дела мысли презрение к людям, а возможно и к человеческому в них (см. предварительные слова 7-го Приложения). Каковые намерения, строго говоря, выражают чудовищные лукавство и лицемерие. Ибо эти намерения содержат в себе фундаментально двусмысленное допущение, что философская мысль способна сочетаться с антигуманным умонастроем и антигуманистическим мировоззрением (см. заключительный фрагмент материала по ссылке в подзаголовке данного поста).
Это всё проблемно-ключевое, что касается интерпретационно-конфликтологической стратегии - как ответа на вызов дехайдеггеризации (см. о сути вызова и методологической стратегии ответа вначале 5-го Приложения). Ответа, который, прежде всего, является ответом на вопрос о том, как до́лжно подойти к предмету исследовательских рефлексий и дискуссий в случае наследия Хайдеггера, в целом и частях, в публичных и приватных составляющих этого наследия. До́лжно, значит - востребовано этим "предметом". Востребованно - уже потому, что сама мысль, составляющая этот предмет, чрезвычайно последовательна в том, чтобы подчинять себя тому, что обнаружило себя и вверило себя как подлежащее мысли (см. фрагмент "Мой путь в феноменологию" в эпиграфе к 2-му блоку цикла _К интерпретационной конфликтологии_).
Однако пока имеем, что имеем. Ещё из материала "Страсти по Хайдеггеру...".
В критической немецкой философской дискуссии по «Черным Тетрадям» предпринимались попытки реанимировать сформулированный в 1953 г. Юргеном Хабермасом лозунг «С Хайдеггером против Хайдеггера», использовавшийся в связи с дискуссиями о его национал-социалистическом прошлом. Однако - в отличии от дискуссий прежних лет - после «Черных Тетрадей» на Хайдеггера уже нельзя «повесить» больше, чем он сам уже повесил на себя, написав то, что написал. Поэтому критика сводится к констатации фактов написанного и к их оценке.
В качестве еще одного примера может быть названа международная сессия, состоявшаяся в апреле 2015 г. в университете г. Зиген, организованная профессором Марион Хайнц и на данный момент одна из самых значимых в этой теме. Организаторы сессии планировали беспощадный и критический анализ Черных тетрадей, поэтому апологеты Хайдеггера, в лице Травни, ди Чезаре и прочих, приглашены не были. В отсутствии апологетов менее и более радикальные критики - кантианцы, картезианцы и сторонники «критической теории» - разодрались друг с другом.
Известный критик Хайдеггера, Эммануэль Файе (университет Рён) припечатал философа на основании анализа его «национал-социалистического вокабуляра» («народ», «сообщество», «еврейство» итп.), с ним солидаризировалась Сидони Келлерер (университет Зиген), заявив о «совершенно непереносимой антисемитской семантике». Будучи непримиримым критиком Хайдеггера, она и раньше предпринимала семантические анализы его текстов, сравнивая, например, его тексты тридцатых годов, хранившиеся в архивах, с теми их вариантами, которые Хайдеггер публиковал после войны.
А Кристиан Гойлен (университет Кобленц), напротив, полагал, что рассуждения о том, «бытийно-историчен» или же «национал-социалистичен» хайдеггеровский антисемитизм, беспредметен, потому что он писал свои строки в разгар антисемитской практики национал-социализма, используя господствовавшую в его время терминологию.
С.В. Погорельская. Указ. соч. (2.2.2.).
Мыслить с Хайдеггером против Хайдеггера, - причём, не только в политическом аспекте его наследия, - это уже ближе к интерпретационно-конфликтологической стратегии. Тем более что сам философ практиковал такой противо-ход и приветствовал его как у своих критиков, так и у последователей. И когда мы, как это обозначено выше, делаем приоритетным для прозрения в то, что есть, сущность человека и бытие этой сущности, мы тоже совершаем этот противоход. Посредством которого выстраивается мост от экзистенциальной аналитики к бытийно-историческому мышлению (см. параграф 2.2. цикла _Отстоять Хайдеггера_).
То, как этот противоход осуществлял Хабермас, - при этом, кстати, тоже не ограничиваясь политической темой, - заслуживает отдельного рассмотрения. Равно, как, наоборот, не заслуживает сколько-то серьезного внимания опыт "радикальной критики", когда критикующие, отмежевавшись от оппонентов, разодрались друг с другом. "Сложение сил оскопленных" - просто таки нарочно не придумаешь! А то серьёзное, что оттеняется этой анекдотичной ситуацией, вновь и вновь демонстрирует на деле способность мышления Хайдеггера быть маркером "сквозной" политико-философской проблемы, с которой сталкивается всякая мысль (о чём говорилось в серии материалов, написанных в хвост Приложениям к циклу _Отстоять Хайдеггера_, в том числе, в материале по ссылке в подзаголовке данного поста).
Но вот ещё, что касается сведе́ния критики к констатации и оценке фактов - под бременем "чёрных автосвидетельств" автора ЧТ. "Семантический анализ «национал-социалистического вокабуляра»", на деле, скорее, представляет собой анализ семиотический, акцентированный не столько на содержании словоформ, сколько на самих этих формах. К тому же, в этом качестве, он тяготеет к контент-анализу, акцентирующему количество определенных словоформ, увязанное с количественно измеряемыми отрезками времени.
В этом можно бы увидеть тоже нечто анекдотическое, учитывая кардинальную несоразмерность метода исследования его предмету. Однако становится совсем не до шуток, если обратить внимание на то, что, во-первых, вкупе с "еврейством", "нацистскими" оказываются понятия народ и сообщество; во-вторых, "совершенная непереносимость" этих понятий, вкупе с формально-калькуляционным подходом, как-то невольно вызывают аллюзии на всё те же "черепномерные" методики, посредством которых устанавливалось принадлежность к "истинно арийской расе".
Будет кстати здесь вспомнить, что как раз со стороны нацистской рейхсканцелярии, и как раз ввиду пренебрежительного отношения к словоформам национал-социалистического вокабуляра, Хайдеггер был признан совершенно "не в формате":
"С точки зрения обычного здравого смысла профессионально компетентных и расово и политически безупречных ученых", в произведениях Хайдеггера "нет практически ничего полезного для национал-социализма". Хайдеггер - "бестолковый... схоласт" в "худших талмудических традициях", пишущий темно и двусмысленно. Если Хайдеггер получит назначение, "дело кончится тем, что наши университеты будут охвачены массовым психозом"
(см. фрагмент 1-й части цикла _Отстоять Хайдеггера_: выдержки из кн. К. Кунц "Совесть нацистов").
И тут, кстати же, что касается вопроса, связанного с дихотомией "бытийно-исторический vs. национал-социалистический антисемитизм". Точнее, что касается контекста, который необходим для предварительной проблематизации, чтобы выяснить уместность самой постановки такого вопроса. Выяснить, более акцентируя именно терминологический аспект, и увязывая его с той позицией по отношению к идеологии 3-го Рейха, которую Хайдеггер занял после короткого периода своих попыток бытийно-исторически обосновать национал-социализм (1933-34 гг.).
Вот свидетельства одной студентки Фрайбургского университета периода 1940-43 годов.
Он не опасался, даже на лекциях для студентов всех факультетов (где количество слушателей было таково, что можно было подумать, что все они являются «его» учениками), критиковать национал-социализм столь открыто и с такой характерной остротой, какую предполагал его способ подбирать точные термины, что мне случалось быть напуганной так, что я втягивала голову в плечи и от всего сердца желала - после катастрофы, обрушившейся на Ганса и Софию Шоль, - чтобы никто здесь не оказал помощи, аналогичной той, что оказал зловещий сторож мюнхенского университета. Иначе судьба так же не пощадила бы и Хайдеггера.
Я часто, спустя несколько дней после лекций, удивлялась, что еще вижу его здесь. Многие из его критических замечаний оставались в памяти из-за своей взрывной силы...
(см. в 3-м Приложении цит. фрагмент кн. Ф. Федье "Хайдеггер: Анатомия скандала", с.233-234).
Тогда, что касается использования Хайдеггером "господствовавшей в его время терминологии", имевшего место в период разработки национал-социалистической доктрины на основе бытийно-исторического мышления. Сначала, вновь то, что уже замечалось ранее.
Хайдеггер из тех мыслителей, у которых их интеллектуальный опыт, сколь бы рафинированным и абстрактным он не выглядел, тем не менее, этот опыт прочно укоренен в культурно-исторической практике и заботливо заточен на то, чтобы снабдить её полноценным ценностно-мировоззренческим основанием и концептуально-методологическим инструментарием.
В то же время Хайдеггер не был социально-политическим философом. Поэтому, очевидно, он не вполне разбирался во всех нюансах политико-идеологических координат, и уж тем более, в подводных камнях, подстерегающих даже при способности ориентироваться в них. А то, что он, конечно, был, так сказать, с "правым уклоном", это, совсем не будучи философской позицией, не являлось вполне даже позицией политико-идеологической. Это была, прежде всего и по преимуществу, позиция гражданско-патриотическая! И ошибочного в ней и в мотивах её принятия было не больше, чем у, в целом, немецкого народа, в своей массе опрометчиво поставившего на гитлеровскую партию на выборах в 1933 г.
(из вышеупомянутого фрагмента 1-й части цикла _Отстоять Хайдеггера_).
Да, отдавая отчёт в недостатке компетентности, и ещё в большей мере осознавая то двусмысленнейшее, что содержат в себе способы публичного "как-некто"-бытия людей (собственно, центральная тема предыдущего материала), философ решается на то, чтобы своими коммуникативными действиями выразить содержание своей мысли на практике. И сообразовывать концептуальные решения, предпринимаемые в ключе этих действий, с публично-политической конъюнктурой момента. Не той конъюнктурой, которая диктовалась личными выгодами в политической игре, увязывающей корпоративно-национальные интересы с материально-производственными ресурсами на почве расистского биологизма (суть гитлеровского национал-социализма). Но той конъюнктурой, которая прочитывалась из ситуации мировоззренческого кризиса и социально-экономической депрессии, соответственно, из реальных требований консолидации общества на основе культурно-национальной идентичности народа и ценности труда (хайдеггеровская версия национал-социализма периода ректорства). Требований, которые прочитывались Хайдеггером в ключе духовного историцизма, кардинально противоположного и, более того, метафизически враждебного биологизаторским конструкциям гитлеровского национал-социализма (см. фрагмент 2-го Приложения).
И значит, настраиваясь в ключе интерпретационно-конфликтологической стратегии, прежде всего, надлежит следующим образом спрашивать и намечать возможность ответа.
Действовал ли философ против Заботы и её собственнейшего претворения в Решимости? Против тех Заботы и Решимости, которые составляли его мысль раньше. Мог ли он, вообще, осуществить такой авто-противоход? При том, что эти Забота и Решимость НЕ суть теоретические постулаты, которые можно подтвердить или опровергнуть практической эмпирией, НО суть осново-образующее самой этой эмпирии! А тогда поступки философа диктовались единственно возможным в той ситуации. Той ситуации, в которой единственно возможное проявление человечности, образующейся Заботой, и единственно возможное проявление субъектности, образующейся Решимостью, сталкивались с действиями мощного субъекта, ослепленного фаустинаской Заботой, которая, посредством волюнтаристски-автократических решений этого субъекта, была превращена в "проклятье человеческого рода" (см. 4-е Приложение: фрагменты _превращенная Забота_ и _исполнение плана Мефистофеля_)!
Суть и цена вопроса - в том, чтобы эксперты, в своих концептуально-интерпретационных решениях, проявили те самые мужество и решимость, свидетельствующие о мировоззренческом совершеннолетии. А именно - экзистенциально-метафизические мужество и решимость мыслить, руководствуясь возможностью высвободиться для того, чтобы подлинно человеко- и субъекто- образующее становилось основанием экспертных решений. Которые всегда неотъемлемо включены в определенную конъюнктуру.
В этой связи, следующие проблемно-ключевые моменты.
«Я еще не выпустил кошку из мешка», - намекал Хайдеггер друзьям в последние годы жизни. Если под кошкой понимались «Черные тетради», то философа несомненно позабавило бы, как отреагировал на нее презираемый им «журнализм». <...>
«Кошка» выпущена из мешка и гуляет сама по себе. Существование в себе и для себя - качественная характеристика любого серьезного философского труда. Потому что истинный философский труд создается не для обслуживания актуальных идеологем, не для индоктринации, не для укрепления политического господства и не для желания понравиться или хорошо продаться, а в попытке познания сущего. Вокруг него шумят, а он - есть. Его критикуют, ему ужасаются, а он - есть. Он - часть единой и непрерывной философской мысли человечества, познающего мир. И с этой его вечностью приходится считаться журналистским эфемеридам.
С.В. Погорельская. Указ. соч. Заключение.
Вроде бы, совершенно неприемлемое, ибо фундаментальное, противоречие: отстаивая серьезный философский труд, каким действительно является наследие Хайдеггера, апеллировать к тому, против чего была критически заточена его мысль - к "довлеющим в себе и для себя" плодам познания сущего. В каковом познании, нацеленном на сущее как только сущее, соответственно, на истину, как только истину сущего, философ как раз и усматривал препятствие возможности мышления, следующего историческому Событию Истины Бытия. И как раз в этом заключается суть крайне критического отношения философа к Модерну - как к историческому миро-проекту, в котором достигло своего концентрированного выражения забвение бытия (представление о сущем как "объекте для субъекта", - см. в тему: Хайдеггер о превратных объективации/субъективации). И каковой миро-проект, именно ввиду этого забвения, обернулся состоянием после модерна. Состоянием того превращения, в котором, удерживаемые в классических формах содержания были "выпущены гулять сами по себе". Что значит - на произвол интерпретационных конструкций, осуществляемых с точки зрения желаемых картин реальности и фобических фантомов. То есть интерпретаций, осуществляемых именно что в ключе _обслуживания актуальных идеологем, индоктринации, укрепления политического господства и желания понравиться или хорошо продаться_!
Такова нынешняя ситуация. И отмеченное противоречие, когда философский труд, нацеленный на мышление в противоходе классической метафизике, защищается её средствами, это не противоречие отдельно взятой авторской позиции. Но это фундаментальное противоречие самой ситуации! Ситуации постклассической, причём, пока не обнаруживающей тех признаков, в соответствии с которыми эта ситуация, в обозримой перспективе, могла бы разрешиться новой классикой. В связи с чем, действительно, ничего не остаётся, как воспринимать и понимать предмет, а также проблематизировать эти восприятие и понимание по методологическим стандартам классики и на её языке. При этом отдавая себе отчёт в том, что классические методология и язык бессильны перед постмодернистскими концептуально-методологическими стратегиями (см. 8-й блок цикла _К возможности нового нарратива_).
Кстати, как замечено в материале инфо.повода, представители французского деконструктивизма оказались в стане апологетов Хайдеггера, отстаивая ту точку зрения, что его "спорные пассажи принадлежат к «критике культуры»". И вновь этот странный расклад, в котором Хайдеггер оказывается в положении "свой среди чужих, чужой среди своих". Но в том-то и дело, что и здесь проявляется двусмысленность пост-классической ситуации. Той ситуации, в поисках путей выхода из которой философ заступает в авангардную новизну, чтобы дать новую жизнь освоенному в прошлом и закрепившемуся в классических формах содержанию. Двигаясь таким образом к обретению новых форм и на этом пути остраняя классическое содержание, философ неизбежно оказывается "своим" для тех, кто участвует в войне на уничтожение этого содержания - в виде контр- и пост- модернистски настроенных субъектов.
Однако самим этим опытом философ говорит всем, действительно своим в рамках исторического христианского мира:
Мы притязаем на ту авангардную новизну, которая была нам сообщена в Новозаветном Учении о нашем горнем призвании и которую мы, на новом витке своего восхождения, прочитали как необходимость достичь совершеннолетия в дольнем измерении своего исторического бытия. Для того чтобы действительно реализовать эти притязания и действительно выполнить то, к чему они обязывают, нам надо попытаться избежать искушения полагать себя уже воплотившими всё это в самих себе и своём культурно-историческом опыте. Ибо, полагая себя так, мы фактически отказываемся от первородства, которое заключено в творческой новизне человеческого духа и его сущностной соотнесенности с вечной новизной Бытия.
Что касается обоюдной НЕсвойскости Хайдеггера и контрмодернизма (в лице германского нацизма), то ключевое, что по этому поводу сказано выше, конечно, ещё нуждается в длительном приуготовлении, чтобы стать общепризнанным фактом в рамках научного сообщества. Тем более, что на фоне экспертократической глухоты, преобладающей сегодня в этом сообществе по данному поводу, имеются ещё подвижки к идейно-мировоззренческому присвоению философского наследия Хайдеггера нынешними представителями "консерватив.революционного" контрмодернизма (см. фрагмент по теме). Но вот, что касается присваивания элементов этого наследия представителями постмодернизма.
В этих присваивающих подвижках проявляется та коварная стратегия, в соответствии с которой, расправляясь с классикой, постмодернизм превентивно атакует и авангардно-революционное содержание культурно-исторического опыта. Разбирая в цикле _К возможности нового нарратива_ концептуально-методологические аспекты этой стратегии на примере "инновационно-паралогического подхода" Лиотара, мы увидели, как опыт критической ревизии Хайдеггером классической метафизики обыгрывается в ключе предельной эстетизации мышления. Тем самым, как мы увидели, образуется смычка пост- и контр- модернизма, как возможность задействовать деконструкцию в "консерватив.революционной" перспективе (см. 9-й блок цикла _К возможности нового нарратива_: фрагмент _игровая комбинаторика в приуготовлении Контрмодерна_).
При этом свидетельствования бытийно-исторического мышления предстают на суде литературы, преимущественно, французской - как наиболее восприимчивой и искушенной в средствах выражения того, что "ускользает от всякого представления в забвение". Пресловутое "дело Хайдеггера" принимает здесь такой причудливый оборот, что бытийно-историческое мышление, в своих свидетельствах о забвении бытия и, тем более, в своих умолчаниях, само оказывается подвержено этому забвению - как "анестезии", проявляющейся как "увертка от того, что представлено в чувстве".
В этом ключе выражается недоумение и негодование по поводу того, что мысль Хайдеггера "прошла мимо мысли «евреев»", в то время как та мысль была тоже - про забвение бытия (см. там же выдержки из кн. Ж.-Ф. Лиотара "Хайдеггер и «евреи»" - в заключительном фрагменте: _Хайдеггер ИЛИ "другие"_).
Таков ещё один вариант "мышления с Хайдеггером против Хайдеггера". Весьма изящный вариант, притязающий на то чтобы в бытийно-исторической драме обозначить "присутствие" также и французского начала.
Нам же следует увидеть здесь повод вернуться к вопросу - о чём идёт дело (см. подробнее). И - в чём авангардно-революционная Суть бытийно-исторической Мысли, притязающей на то, чтобы стать Делом?
Прежде всего, суть в том, что мысль о забвении бытия, в различных вариациях, связанных именно с национально-цивилизационными особенностями культуры и мировоззрения, может находить своё выражение у всех народов. Возможно, более концентрированное выражение эта мысль получает у народов, которые, испытав утрату земли обетованной, сохранили духовную страсть к её обретению, - как это произошло в случае евреев. Но если эта мысль переживается во всечеловеческом масштабе, и именно в таком масштабе это переживание сущностно содержит в себе тревогу по поводу забвения бытия. И если сопряженная с таким переживанием мысль появляется у западного философа. Если так, то тем паче этот философ оказывается конгениален мышлению этого народа. Причём, это безотносительно к тому, адресуется этот философ в своих рассуждениях к этому народу - как к метафизическому единомышленнику - или нет. Но даже если, наоборот, в возникающих такого рода адресациях появляются негативные отзывы этого философа об этом народе, то эти отзывы будут выражать не ксенофобскую неприязнь, но скорее что-то вроде укора. Например, укора в том, что, обладая столь незаурядной проницательностью, чтобы постичь такую фундаментальную проблему, какой является для всего человечества забвение бытия, данный народ не приложил в должной мере имеющихся у него духовных сил для того, чтобы донести до человечества понимание этой проблемы. Но, в противоположность этому, представители этого народа лишь приспосабливались к ходу исторических процессов, в которых человечество и народы отчуждаются от понимания бытия. И, приспосабливаясь так, использовали это отчужденное состояние человечества в своих приземленных интересах, всё прочнее укореняющихся в забвении бытия.
Вполне допустимо и такой укор счесть несправедливым. Но в том и суть, что это уже совсем иной разворот полемических столкновений. Здесь не остаётся места для подозрений в ксенофобии и прочих проявлениях мировоззренческой ограниченности. Но здесь появляется та самая, столь чаемая критиками Хайдеггера, возможность непосредственно апеллировать к совершеннолетию по самому высокому ценностно-мировоззренческому счёту! Равно, как появляется возможность, в ходе полемики, совместными усилиями, достигать духовной зрелости, которой, в ситуации забвения бытия, очевидно, не достаёт всем!
В этом смысле, надуманность демаркаций "бытийно-исторического vs. национал-социалистического антисемитизма" Хайдеггера связана не столько с беспредметностью такой постановки вопроса, равно, как и не с конъюнктурно-терминологическими нюансами (о чём говорилось выше), сколько с игнорированием одного обстоятельства. Того основополагающего обстоятельства, что еврейское начало, как и все другие национально-цивилизационные начала, всегда мыслятся у Хайдеггера из того осново-начального, чем является бытийно-историческая судьба всего человеческого рода.
Так вот, дело, очевидно, идёт НЕ о том, чтобы на кого-либо из национально-цивилизационных субъектов этого процесса повесить вину за забвение бытия и современную ситуацию нигилизма, распространяющегося в глобально-мировых масштабах. Дело идёт, прежде всего, о самом бытии - как бытии человеком, и как Бытии всего сущего.
Отвечая историческим посылам Бытия, народы проживают свои судьбы, в той или иной мере следуя тому, что сообщено в этих посылах как всечеловечески предназначенное (см. в тему). При этом народы могут терять путеводную нить этого посыла, что проявляется во внутренних размежеваниях или в рассеивании по миру. И то, и другое связано с потерей культурно-исторических корней и почвы, искажением у народа экзистенциального настроя, ввиду того, что его мировосприятие, самосознание и понимание ценностно-универсального содержания перестаёт регулироваться его культурно-идентичностными кодами (см. в тему).
Различные вариации этого бытийно-, культурно- и общественно- исторического отчуждения, происходя в разных народах, способны накладываться друг на друга, сливаться в обще-человеческое и глобально-мировое отчуждение. Тогда то, что призвано служить культуро-творческим средством в исполнении судьбоносно-предназначенного, превращается в инструмент отчуждения во всех означенных его гранях. Что, собственно, и наблюдается в исторических процессах, приведших к нынешней глобализации, которая, проникая в локально-цивилизационные среды, выстраивает меж- и внутри- цивилизационные отношения в режиме разделения и властвования.
Однако то, что инструментами этих процессов становятся западные рационализм и техницизм, сращивающиеся с еврейским космополитизмом и предприимчивостью, не является исключительно виной народов-носителей этих качеств. Равно, как элиты, происходящие из этих народов и приспосабливающие их качества для циничных политических игр, не суть конечное звено в той цепи, которая образуется этой виной. Более того, сам вопрос, повторим и подчеркнём, не сводится к поиску "крайних". Уже просто потому, что и сам такой постанов вопроса, по сути, является элементом отчужденных и разобщенных отношений между людьми, обществами, народами.
Самое же ближайшее, в чём заключено существо вопроса, состоит в том, чтобы жить по средствам. Конкретнейшее это, но - в предельно широком смысле. Конечно, всегда наиболее конкретным и злободневным представляется политико-экономический смысл. Хотя, в контексте вышеизложенного, ближайшим образом актуальна идейно-концептуальная и концептуально-методологическая сторона освоения и адекватного задействования средств. Однако, прежде всего, самым конкретнейшим и непосредственнейшим является экзистенциально-метафизический аспект требования жить по средствам (см. подробнее). Ибо в этом аспекте дело идёт о том, чтобы не превращаться в средство самоуничтожения.