Caorthann
Она не любила гребни и расчёски. Они сразу плавились, покрывались трещинами или обугливались, как только касались пламени её огненно-рыжих волос. Поэтому, проснувшись рано утром, она взбиралась на самую верхушку одинокой сосны и нежно целовала небеса. Рассветная бездна от удовольствия тихо урчала свежим ветром. Ветер растрёпывал её непослушные волосы и иногда терялся в лабиринте её кудрей - тогда она ходила с причёской, удерживаемой лентами прохлады. Не замечая этого, она разрезала чужие жизни большими портняжными ножницами и шила огромный лоскутный плед своей любви. Когда приходил зимний вечер со своими заунывными беседами о далёких мирах, бесконечности и крае вселенной, она пряталась под пледом и рисовала пальчиком на земле знаки понимания и сопричастности. Заслышав робкие шаги весеннего солнца, из этих знаков прорастали фиалки и подснежники; она срывала их и выметала ими горечь из слёз своих любимых.
Её возлюбленные больше всего любили то, как её сердце улыбалось веснушками. А она любила изливаться в них расплавленным золотом, текущим по её венам. Чтобы излечить ожоги от расплавленного металла, они пили прохладное молоко её бархатистой кожи и росли так быстро, как деревья ночью. Бывало, уснёт она под музыку стонов своего любимого, а проснётся средь ветвей вековечного дуба. Тогда она поцелует его на прощание и уйдёт навсегда, забыв, каким страстным любовником он был когда-то - тысячи секунд назад.
Она презирала полуденный сон и злые мысли, которые люди прячут среди оборванных листков календаря. Чтобы не замечать их, она прятала свои зрачки в песок, а злость и ярость выбрасывала в море. Случайные прохожие, гуляющие по побережью, находили её печальные взгляды и называли янтарём, а рыбаки вспарывали брюхо невиданным рыбинам и сцеживали её гнев, называя его амброй. Она улыбалась человеческой глупости и продолжала вить своё гнёздышко, закрепляя его о людские тени - они держали нити её гнезда крепче всего.
Так продолжалось тысячи ночей и миллиарды снов. Но было предсказано, что однажды наступит такая ночь, в которую не родится ни единого сновидения. И тогда суждено ей будет упасть пред очи людские, и совершить то, ради чего она была рождена. Вот только пока она не знала, в чём же смысл её существования, и просто жила, кутая свои озябшие чувства в пену воспоминаний.
Пока же она проводила своим острым коготком по стене дождя и делала насечки на память - о мудрости, и о доверии, и о запахе ландышей, покрытых росой, и ещё об открытых глазах и закрытых сердцах. Насечки о последнем были наиболее глубоки и всегда долго кровоточили болью камней и солью тишины. А она слизывала эти капли, мурлыча от удовольствия, и засыпала, чтобы поутру расчесать свои непослушные волосы из огня и отправиться на поиски старых песен и новых возлюбленных…
(Кусочек чего-то большего.
Посвящается трём рыжим бестиям, перед которыми преклоняюсь - Ксю, Манюне, Олечке)
Её возлюбленные больше всего любили то, как её сердце улыбалось веснушками. А она любила изливаться в них расплавленным золотом, текущим по её венам. Чтобы излечить ожоги от расплавленного металла, они пили прохладное молоко её бархатистой кожи и росли так быстро, как деревья ночью. Бывало, уснёт она под музыку стонов своего любимого, а проснётся средь ветвей вековечного дуба. Тогда она поцелует его на прощание и уйдёт навсегда, забыв, каким страстным любовником он был когда-то - тысячи секунд назад.
Она презирала полуденный сон и злые мысли, которые люди прячут среди оборванных листков календаря. Чтобы не замечать их, она прятала свои зрачки в песок, а злость и ярость выбрасывала в море. Случайные прохожие, гуляющие по побережью, находили её печальные взгляды и называли янтарём, а рыбаки вспарывали брюхо невиданным рыбинам и сцеживали её гнев, называя его амброй. Она улыбалась человеческой глупости и продолжала вить своё гнёздышко, закрепляя его о людские тени - они держали нити её гнезда крепче всего.
Так продолжалось тысячи ночей и миллиарды снов. Но было предсказано, что однажды наступит такая ночь, в которую не родится ни единого сновидения. И тогда суждено ей будет упасть пред очи людские, и совершить то, ради чего она была рождена. Вот только пока она не знала, в чём же смысл её существования, и просто жила, кутая свои озябшие чувства в пену воспоминаний.
Пока же она проводила своим острым коготком по стене дождя и делала насечки на память - о мудрости, и о доверии, и о запахе ландышей, покрытых росой, и ещё об открытых глазах и закрытых сердцах. Насечки о последнем были наиболее глубоки и всегда долго кровоточили болью камней и солью тишины. А она слизывала эти капли, мурлыча от удовольствия, и засыпала, чтобы поутру расчесать свои непослушные волосы из огня и отправиться на поиски старых песен и новых возлюбленных…
(Кусочек чего-то большего.
Посвящается трём рыжим бестиям, перед которыми преклоняюсь - Ксю, Манюне, Олечке)