Недельный раздел Ваеце
И оказалось поутру, что вот - это Лэя. И сказал он Лавану: что это сделал ты мне? Не за Рахэйль ли служил я у тебя? Зачем ты обманул меня? (Брейшит 29:25-26)
- Я не могу различить, - отвечал Иаков, - что я сам знаю и что узнаю от тебя.
- Того, чего ты не знаешь, - возразил юноша, - я не мог бы тебе и сказать. Вначале, не в самом начале, но поближе к началу были Геб и Нут. Это были бог Земли и богиня Неба. Они произвели на свет четырех детей: Усира, Сета, Исет и Небтот. И Исет стала сестрой во браке Усира, а Небтот - красного Сетеха.
- Это ясно, - сказал Иаков. - И что же, эта четверка недостаточно строго соблюдала такой порядок?
- Половина из них - нет, - отвечал Ануп. - К сожалению, нет. Что поделаешь, мы рассеянны, невнимательны и беспечно-мечтательны с детства. Заботливость и осторожность - это грязно-земные качества, но, с другой стороны, чего только не натворила уже беспечность в жизни!
- Совершенно верно, - подтвердил Иаков. - Нужно быть осторожным. Но если говорить откровенно, то все дело, по-моему, в том, что вы только идолы. Бог всегда знает, чего он хочет и что делает. Он дает слово и держит его, он ставит завет и остается верен ему навеки.
- Какой бог? - спросил Ануп. /.../
В своем равнодушии ночь знает правду, и ей наплевать на бойкие предрассудки дня. Ведь тело у одной женщины такое же, как и у другой, пригодное для любви, пригодное для зачатия. Только лицо отличает одно тело от другого и внушает нам, будто это тело мы хотим оплодотворить, а то - нет. Лицо - достояние дня, у которого бойкое воображенье, а для ночи, которая знает правду, лицо ничего не значит.
- Речь твоя груба и бесчувственна, - удрученно сказал Иаков. - Для столь тупоумных суждений есть, видно, основанья у обладателя такой головы, как твоя, и лица, которое нужно заслонить рукой, чтобы вообще заметить, не говорю уж - признать, что нога твоя красива и прекрасна, когда она вот так вытянута.(Томас Манн Иосиф и его братья Москва АСТ 2000 стр.248-250).
Диалог Яакова и Анупа - одна из центральных сцен романа «Прошлое Якова», именно в этой сцене автор раскрывает перед читателем (внимательным читателем!) сущность своего художественно-филосовского осмысления и толкования танахических сюжетов вообще, и важнейших сцен книги Брейшит, где действуют парные, «двоящиеся» персонажи, в частности. Т. Манн ставит своего героя лицом к лицу с египетским божеством, Ни танахический Яаков, ни Яаков из мидрашей, ни даже обновлённый и свободно, едва ли не произвольно переосмысленный Яаков из современной религиозно-философской литературы к такой встрече не способен и совершенно в такой встрече не нуждается. Но это кросс-культурное переосмысление одного из главнейших эпизодов ТАНАХА неободимо автору! Именно этим эпизодом он стремится убедить нас, что, как и в истории с благословением Ицхака, в истории подмены Рахель Леей «обманут не был никто». Иными словами, и в том, и в другом случае каждый из персонажей где-то в тайниках подсознания хранил от самого себя истинный смысл каждого шага и каждого слова всех участников «великой потехи», заранее предчувствовал, чем всё это гордо-торжественно-грустное действо должно, на самом деле, закончиться. В случае с благословением Ицхака «обманут не был никто», потому что сюжет о двух сыновьях, сюжет о первородстве и избранности, о старшинстве физическом и первенстве духовном проходит красной нитью через всю книгу Брейшит, и поэтому у автора есть все основания пологать, что Яаков и Эсав разыграли его не впервые в истории.
Не так обстоит дело с сюжетом о подмене сестёр в первую брачную ночь. В Танахе, и вообще в еврейской традиции этот сюжет никак не является типологическим.[Spoiler (click to open)] Но раз так, каким же образом Яаков мог о чём-то догадываться, пусть и подсознательно? И тут автору приходит на помощь одна из его важнейших идей о том, что земное и небесное это две полусферы вечно обращающегося шара, что мифологические легенды о богах и реальные события в жизни реальных людей вечно и непрестанно повторяют и воспроизводят друг друга. То ли люди не могут освободиться от некоего первозданного проклятия богов, то ли сами боги лишь повторяют в утрированной форме «рассеянность невнимательность, беспечную мечтательность» людей их «грязно-земные качества». Но ведь всё это можно высказать и помыслить только по отношению к миру языческих божеств, но никак не по отношению к Единому, котрый «дает слово и держит его, он ставит завет и остается верен ему навеки» о чём Яаков сразу же и говорит своему шакалогловому собеседнику. Можем ли мы утверждать, что весь этот языческий мир был абсолютно чужд и незнаком танахическому Яакову? Томас Манн твёрдо уверен, что Яаков совсем не плохо, хотя и с явным отвращением, ориентировался в этом мире. В самой первой сцене книги мы видим старца Яакова, который встревожен и озабочен чрезмерным интересаом Йосефа к «дурацкой земле Египетской», и который разоблачает и высмеивает «мертвецкую» мифологию «чёрной земли Кеме», демонстриуя очень хорошее владение материалом. Не раз ещё повтрит Яаков свои предупреждения на страницах первых двух частей тетралогии!
Но вот во сне его отношение к абракадабре египетских мифов становится не столь одномерным. Яаков, конечно же, спорит с Анупом, горячо возражает ему и даже добивается от него признания, что за красочным хороводом божеств скрывается некий «Невозникший и Сокрытый», от которого только шаг до Единого и Первозданного. Но при этом оба собеседника согласны, что Ануп не может рассказать Яакову ничего сверх того, что тот уже знает. А раз так, то и священная Гелиопольсая Четвёрка, и их сокрытая покровом всезнающей и всепрощающей ночи брачная рокировка уже хранились в глубинах памяти Яакова, уже обрели своё сокровенное местечко на одной из бесчисленных полочек в бескрайнем хранилище вытесненного, тщательно стёртого из памяти, забытого раз и навсегда. И именно во сне мы совершаем, время от времени, свои хаотичные и путанные экскурсии в это хранилище, чтобы, в самый миг пробуждения, когда «происходит взаимопознание сна и яви» бросить прощальный взгляд на это хранилище и поплотнее привалить камень ко входу в него. И даже если что-то из виденного удержится в нашей дневной памяти,то лишь за тем, чтобы удивлять нас своей бессмысленностью и алогичностью вплоть до того дня, когда этот бессмысленный и алогичный сценарий не обернётся страшной и непоправимой реальностью!
Величайшая мудрость состоит именно в том, чтобы предугадать и расшифровать этот ребус заблаговременно. Томас Манн даёт Яакову заглянуть в своё будущее во сне точно так же, как книга Брейшит даёт такую возможность главным своим героям. Вопрос в том, сумеет ли тот или иной персонаж правильно этой возможностью воспользоваться. Множество мудрецов пытались разгадать сон Фараона о семи тучных и семи тощих коровах, и Т. Манн предлагает нам некоторые из предложенных ими вариантов разгадки именно для того, чтобы мы могли убедиться: семь тучных и семь тощих коров это символ весьма туманный и сокровенный. И нужно быть Йосефом, чтобы из всех вариантов разгадки безошибочно выбрать единственно верный. Представим себе, на минуту, что Фараон не придал своему сну никакого значения, не стал бы его разгадыать. Надо полагать, что после семи тучных лет, и уж точно, после семи лет голода, он свой сон вспомнил бы, и наверняка удивился, как же это он мог такой простой подсказки не понять. Но всё дело в том, что «простой» такая подсказка становится только пост фактум, когда «подсказанное» уже состоялось. А до этого она воспринимается как пустая и игра уставшего за день воображения. Именно это и происходит на страницах романа со «сном об Анупе» «Сон о шакале Анупе померк вскоре у него в памяти, словно бы уйдя со своими подробностями назад, в простое и подлинное дорожное приключенье, так что только оно Иакову и запомнилось». Однако после своей недачной брачной ночи Яаков, смею полагать, вспоминал его не раз и не два, и каждый раз удивлялся, как же это он мог такого ясного пррочества не понять, как же он мог так легкомысленно игнорировать то, «что он и сам знал» раньше, задолго до всяких снов.
В этом сне Яакова можно выделить два пласта: словесный, риторический, и образно-символический. С одной стороны, Ануп рассказывает «своими словами», словами самыми незамысловатыми, о том,что суждено пережить Яакову в первую брачную ночь: «Ведь тело у одной женщины такое же, как и у другой, пригодное для любви, пригодное для зачатия. Только лицо отличает одно тело от другого и внушает нам, будто это тело мы хотим оплодотворить, а то - нет». И настолько это звучит примитивно, даже пошловато, что Яаков справедливо возмущается: «Речь твоя груба и бесчувственна», Желая уязвить Анупа, объяснить примитивность его речи, Яаков указывает на двойственную, человеко-животную, природу собеседника. Но ведь именно в этой, человеко-животной, природе, и заключается второй, глубинный, образно-символический пласт сна! Ведь во сне Яакова даже шакалья голова не мешает ему заметить поразительную красоту ноги Анупа. В начале сна Яакова эту красоту «тела тонкого и лёгкого мальчика» видит только сам автор, и приглашает читателя полюбоваться вместе с ним. Но ближе к концу уже Яаков не может скрыть что «заметил, более того, признал» удивительную красоту этого юноши.
Кто же такой этот удивительный Ануп? Судя по описанию внешности, по тому, что он сын Усира (Осириса) и Небтот (Нефтиды), по тому что это всезнающее и мудрое божество, речь идёт об одном из главнейших персонажей египетского пантеона - Анубисе. Звучит похоже на Анапу? Возможно, Томас Манн захотел вернуть нас от позднейшего элинизированного произношения имён богов к первоначальной египетской фонетике, насколько она вообще может быть восстановлена? Ведь именно в египетской фонетической версии он приводит имена богов Гелиопольской четвёрки. На это же указывает и то, что пытаясь назвать себя впервые, божество выговаривает «Ап-уат». Именно так, или Апуат, или Упуат, по мнению учёных, звучало имя бога на языке Древнего Египта. Но есть в литературе Древнего Египта ещё один персонаж, и его имя звучит именно Анупа, точно как у Томаса Манна! Это один из двух главных героев «Повести о двух братьях», одного из древнейших образчиков «низкого», т. е. Авантюрно-развлекательного жанра древнегипетской литературы. Распутная жена Анупу, старшего брата, пытается соблазнить добродетельно младшего, Бату, а когда тот отвергает её преследования, обвиняет его перед мужем в попытке изнасилования. Именно этот египетский сюжет лежит в основе танахического поветствования ою Иосифе и жнене Потифара. Таким образом, для самого внимательного и знающего читателя Томас Манн делает тонкий намёк на главный сюжет своей тетралогии в древнейшей её версии.
Впрочем, в древнейшей ли? Ведь и эта история про низменное коварство и чистую невинность тоже «рассказывала сама себя» с незапамятных времён и на разных языках..... И это тоже «колодец глубины несказанной, который правильнее назвать бездонным»....
- Я не могу различить, - отвечал Иаков, - что я сам знаю и что узнаю от тебя.
- Того, чего ты не знаешь, - возразил юноша, - я не мог бы тебе и сказать. Вначале, не в самом начале, но поближе к началу были Геб и Нут. Это были бог Земли и богиня Неба. Они произвели на свет четырех детей: Усира, Сета, Исет и Небтот. И Исет стала сестрой во браке Усира, а Небтот - красного Сетеха.
- Это ясно, - сказал Иаков. - И что же, эта четверка недостаточно строго соблюдала такой порядок?
- Половина из них - нет, - отвечал Ануп. - К сожалению, нет. Что поделаешь, мы рассеянны, невнимательны и беспечно-мечтательны с детства. Заботливость и осторожность - это грязно-земные качества, но, с другой стороны, чего только не натворила уже беспечность в жизни!
- Совершенно верно, - подтвердил Иаков. - Нужно быть осторожным. Но если говорить откровенно, то все дело, по-моему, в том, что вы только идолы. Бог всегда знает, чего он хочет и что делает. Он дает слово и держит его, он ставит завет и остается верен ему навеки.
- Какой бог? - спросил Ануп. /.../
В своем равнодушии ночь знает правду, и ей наплевать на бойкие предрассудки дня. Ведь тело у одной женщины такое же, как и у другой, пригодное для любви, пригодное для зачатия. Только лицо отличает одно тело от другого и внушает нам, будто это тело мы хотим оплодотворить, а то - нет. Лицо - достояние дня, у которого бойкое воображенье, а для ночи, которая знает правду, лицо ничего не значит.
- Речь твоя груба и бесчувственна, - удрученно сказал Иаков. - Для столь тупоумных суждений есть, видно, основанья у обладателя такой головы, как твоя, и лица, которое нужно заслонить рукой, чтобы вообще заметить, не говорю уж - признать, что нога твоя красива и прекрасна, когда она вот так вытянута.(Томас Манн Иосиф и его братья Москва АСТ 2000 стр.248-250).
Диалог Яакова и Анупа - одна из центральных сцен романа «Прошлое Якова», именно в этой сцене автор раскрывает перед читателем (внимательным читателем!) сущность своего художественно-филосовского осмысления и толкования танахических сюжетов вообще, и важнейших сцен книги Брейшит, где действуют парные, «двоящиеся» персонажи, в частности. Т. Манн ставит своего героя лицом к лицу с египетским божеством, Ни танахический Яаков, ни Яаков из мидрашей, ни даже обновлённый и свободно, едва ли не произвольно переосмысленный Яаков из современной религиозно-философской литературы к такой встрече не способен и совершенно в такой встрече не нуждается. Но это кросс-культурное переосмысление одного из главнейших эпизодов ТАНАХА неободимо автору! Именно этим эпизодом он стремится убедить нас, что, как и в истории с благословением Ицхака, в истории подмены Рахель Леей «обманут не был никто». Иными словами, и в том, и в другом случае каждый из персонажей где-то в тайниках подсознания хранил от самого себя истинный смысл каждого шага и каждого слова всех участников «великой потехи», заранее предчувствовал, чем всё это гордо-торжественно-грустное действо должно, на самом деле, закончиться. В случае с благословением Ицхака «обманут не был никто», потому что сюжет о двух сыновьях, сюжет о первородстве и избранности, о старшинстве физическом и первенстве духовном проходит красной нитью через всю книгу Брейшит, и поэтому у автора есть все основания пологать, что Яаков и Эсав разыграли его не впервые в истории.
Не так обстоит дело с сюжетом о подмене сестёр в первую брачную ночь. В Танахе, и вообще в еврейской традиции этот сюжет никак не является типологическим.[Spoiler (click to open)] Но раз так, каким же образом Яаков мог о чём-то догадываться, пусть и подсознательно? И тут автору приходит на помощь одна из его важнейших идей о том, что земное и небесное это две полусферы вечно обращающегося шара, что мифологические легенды о богах и реальные события в жизни реальных людей вечно и непрестанно повторяют и воспроизводят друг друга. То ли люди не могут освободиться от некоего первозданного проклятия богов, то ли сами боги лишь повторяют в утрированной форме «рассеянность невнимательность, беспечную мечтательность» людей их «грязно-земные качества». Но ведь всё это можно высказать и помыслить только по отношению к миру языческих божеств, но никак не по отношению к Единому, котрый «дает слово и держит его, он ставит завет и остается верен ему навеки» о чём Яаков сразу же и говорит своему шакалогловому собеседнику. Можем ли мы утверждать, что весь этот языческий мир был абсолютно чужд и незнаком танахическому Яакову? Томас Манн твёрдо уверен, что Яаков совсем не плохо, хотя и с явным отвращением, ориентировался в этом мире. В самой первой сцене книги мы видим старца Яакова, который встревожен и озабочен чрезмерным интересаом Йосефа к «дурацкой земле Египетской», и который разоблачает и высмеивает «мертвецкую» мифологию «чёрной земли Кеме», демонстриуя очень хорошее владение материалом. Не раз ещё повтрит Яаков свои предупреждения на страницах первых двух частей тетралогии!
Но вот во сне его отношение к абракадабре египетских мифов становится не столь одномерным. Яаков, конечно же, спорит с Анупом, горячо возражает ему и даже добивается от него признания, что за красочным хороводом божеств скрывается некий «Невозникший и Сокрытый», от которого только шаг до Единого и Первозданного. Но при этом оба собеседника согласны, что Ануп не может рассказать Яакову ничего сверх того, что тот уже знает. А раз так, то и священная Гелиопольсая Четвёрка, и их сокрытая покровом всезнающей и всепрощающей ночи брачная рокировка уже хранились в глубинах памяти Яакова, уже обрели своё сокровенное местечко на одной из бесчисленных полочек в бескрайнем хранилище вытесненного, тщательно стёртого из памяти, забытого раз и навсегда. И именно во сне мы совершаем, время от времени, свои хаотичные и путанные экскурсии в это хранилище, чтобы, в самый миг пробуждения, когда «происходит взаимопознание сна и яви» бросить прощальный взгляд на это хранилище и поплотнее привалить камень ко входу в него. И даже если что-то из виденного удержится в нашей дневной памяти,то лишь за тем, чтобы удивлять нас своей бессмысленностью и алогичностью вплоть до того дня, когда этот бессмысленный и алогичный сценарий не обернётся страшной и непоправимой реальностью!
Величайшая мудрость состоит именно в том, чтобы предугадать и расшифровать этот ребус заблаговременно. Томас Манн даёт Яакову заглянуть в своё будущее во сне точно так же, как книга Брейшит даёт такую возможность главным своим героям. Вопрос в том, сумеет ли тот или иной персонаж правильно этой возможностью воспользоваться. Множество мудрецов пытались разгадать сон Фараона о семи тучных и семи тощих коровах, и Т. Манн предлагает нам некоторые из предложенных ими вариантов разгадки именно для того, чтобы мы могли убедиться: семь тучных и семь тощих коров это символ весьма туманный и сокровенный. И нужно быть Йосефом, чтобы из всех вариантов разгадки безошибочно выбрать единственно верный. Представим себе, на минуту, что Фараон не придал своему сну никакого значения, не стал бы его разгадыать. Надо полагать, что после семи тучных лет, и уж точно, после семи лет голода, он свой сон вспомнил бы, и наверняка удивился, как же это он мог такой простой подсказки не понять. Но всё дело в том, что «простой» такая подсказка становится только пост фактум, когда «подсказанное» уже состоялось. А до этого она воспринимается как пустая и игра уставшего за день воображения. Именно это и происходит на страницах романа со «сном об Анупе» «Сон о шакале Анупе померк вскоре у него в памяти, словно бы уйдя со своими подробностями назад, в простое и подлинное дорожное приключенье, так что только оно Иакову и запомнилось». Однако после своей недачной брачной ночи Яаков, смею полагать, вспоминал его не раз и не два, и каждый раз удивлялся, как же это он мог такого ясного пррочества не понять, как же он мог так легкомысленно игнорировать то, «что он и сам знал» раньше, задолго до всяких снов.
В этом сне Яакова можно выделить два пласта: словесный, риторический, и образно-символический. С одной стороны, Ануп рассказывает «своими словами», словами самыми незамысловатыми, о том,что суждено пережить Яакову в первую брачную ночь: «Ведь тело у одной женщины такое же, как и у другой, пригодное для любви, пригодное для зачатия. Только лицо отличает одно тело от другого и внушает нам, будто это тело мы хотим оплодотворить, а то - нет». И настолько это звучит примитивно, даже пошловато, что Яаков справедливо возмущается: «Речь твоя груба и бесчувственна», Желая уязвить Анупа, объяснить примитивность его речи, Яаков указывает на двойственную, человеко-животную, природу собеседника. Но ведь именно в этой, человеко-животной, природе, и заключается второй, глубинный, образно-символический пласт сна! Ведь во сне Яакова даже шакалья голова не мешает ему заметить поразительную красоту ноги Анупа. В начале сна Яакова эту красоту «тела тонкого и лёгкого мальчика» видит только сам автор, и приглашает читателя полюбоваться вместе с ним. Но ближе к концу уже Яаков не может скрыть что «заметил, более того, признал» удивительную красоту этого юноши.
Кто же такой этот удивительный Ануп? Судя по описанию внешности, по тому, что он сын Усира (Осириса) и Небтот (Нефтиды), по тому что это всезнающее и мудрое божество, речь идёт об одном из главнейших персонажей египетского пантеона - Анубисе. Звучит похоже на Анапу? Возможно, Томас Манн захотел вернуть нас от позднейшего элинизированного произношения имён богов к первоначальной египетской фонетике, насколько она вообще может быть восстановлена? Ведь именно в египетской фонетической версии он приводит имена богов Гелиопольской четвёрки. На это же указывает и то, что пытаясь назвать себя впервые, божество выговаривает «Ап-уат». Именно так, или Апуат, или Упуат, по мнению учёных, звучало имя бога на языке Древнего Египта. Но есть в литературе Древнего Египта ещё один персонаж, и его имя звучит именно Анупа, точно как у Томаса Манна! Это один из двух главных героев «Повести о двух братьях», одного из древнейших образчиков «низкого», т. е. Авантюрно-развлекательного жанра древнегипетской литературы. Распутная жена Анупу, старшего брата, пытается соблазнить добродетельно младшего, Бату, а когда тот отвергает её преследования, обвиняет его перед мужем в попытке изнасилования. Именно этот египетский сюжет лежит в основе танахического поветствования ою Иосифе и жнене Потифара. Таким образом, для самого внимательного и знающего читателя Томас Манн делает тонкий намёк на главный сюжет своей тетралогии в древнейшей её версии.
Впрочем, в древнейшей ли? Ведь и эта история про низменное коварство и чистую невинность тоже «рассказывала сама себя» с незапамятных времён и на разных языках..... И это тоже «колодец глубины несказанной, который правильнее назвать бездонным»....