Недельный раздел Ноах
И были сыновья Ноаха, вышедшие из ковчега: Шэйм, Хам и Йэфэт. А Хам - это отец Кынаана. Эти трое были сыновья Ноаха, и от них населилась вся земля. И начал Ноах возделывать землю, и насадил виноградник. И выпил он вина, и опьянел, и обнажил он себя посреди шатра своего. И увидел Хам, отец Кынаана, наготу отца своего, и рассказал двум братьям своим на дворе. И взяли Шэйм и Йэфэт одежду, и, положив ее оба на плечи свои, пошли задом, и покрыли наготу отца своего; а лица их обращены назад, и наготы отца своего они не видели. И проспался Ноах от вина своего, и узнал, что сделал над ним меньший сын его; И сказал: проклят Кынаан: раб рабов будет он у братьев своих. (Брейшит 9:18-25)
«Спустя несколько минут Валла лежала в ногах у главы рода и со стонами признавалась в содеянном, раздирая ногтями груди, которые смутили Рувима и были теперь навсегда осквернены и неприкосновенны для ее повелителя. А затем в ногах у него лежал сам преступник, опоясанный в знак полного своего провала и позора одной дерюгой, и с искреннейшим сокрушеньем, подняв руки и уткнув в землю посыпанную пылью голову, внимал величавой грозе отцовского гнева, над ним бушевавшей. Иаков назвал его Хамом, осквернителем отца своего, змеем хаоса, бегемотом и бесстыжим гиппопотамом: в последнем эпитете сказалось влияние египетского поверья, будто у гиппопотамов существует мерзкий обычай убивать своих отцов и насильственно совокупляться со своими матерями /.../ Невозможно передать, как ужаснулся провинившийся Рувим, когда отец в свое время бросил ему в лицо недоброе имя Хама! Ибо не таков был Иаков, чтобы употребить это бранное прозвище только как слабый намек. Волей могучего его духа настоящее растворилось, и притом самым жутким образом, в прошлом, однажды случившееся вступило в полную силу, и сам он, Иаков, слился с Ноем, униженным, поруганным, обесчещенным сыновней рукой отцом; и Рувим заранее знал, что так случится, что он и вправду будет Хамом, валяющимся в ногах у Ноя, и именно поэтому его так ужаснула предстоявшая сцена” (Томас Манн Иосиф и его братья Москва АСТ 2000 стр. 70, 77)
Похоже, что и сам Яаков, и Реувен, и Била прекрасно пониают, что же имнно сотворил с Ноем его негодный отпрыск Хам, как именно он «унизил, поругал и обесчестил» своего отца. Понимает всё это и автор, более того, автор ожидает и от читателя такого же полного понимания. Но вот читатель открывает в нужном месте Тору, читает - и не находит там ответа на свой вопрос. «увидел наготу отца своего и рассказал двум братьям своим на дворе» - вот что сказано про Хама. Да, это, конечно, довольно хамский поступок. Но отсюда до «унизил, поругал и обесчестил» - «дистанция огромного размера». Не случайно Ибн Эзра прямо пишет в комментарии к этому пассуку «И не открыли нам его поступок» .как всегда в таких случаях, на помощь приходит Устная Тора..
«И проспался Ноах от вина своего, и узнал, что сделал над ним меньший сын его - Рав и Шмуэль: один сказал, что он оскопил отца, другой сказал, что он его изнасиловал» (Санхедри 70А). Надо сказать, что и Рав, и Шмуэль, при желании,могли бы сослаться на богатую мифологическую традицию. Рав мог бы припомнить Кроноса, оскопишего своего отца Урана, и множетсво ханаанских мифов сходного содержания. Шмуэль мог бы сослаться на упомянутый египетский миф, в некоторых версиях которого жертвой неуёмной похоти гиппопотпма становится не только его мать,но и его отец. Более того, сама Тора использует оборот речи «узреть наготу» как эвфемизм для обозначения интимной близости.[Spoiler (click to open)] «И если кто ляжет с мужчиною, как ложатся с женщиною, мерзость сделали они оба; смерти да будут преданы они, кровь их на них. И если кто возьмет себе жену и мать ее, это разврат; на огне да сожгут его и их, дабы не было разврата среди вас. И кто совершит соитие со скотиною, смерти да будет он предан, а скотину убейте. Женщина если подойдет к какой-нибудь скотине, чтобы совокупиться с нею, то убей женщину и скотину, смерти да будут они преданы, - кровь их на них. И если кто возьмет сестру свою, дочь отца своего или дочь матери своей, и увидит наготу ее, и она увидит наготу его, то это позор; да будут они истреблены пред глазами сынов народа их. Наготу сестры своей он открыл: грех свой понесет он. И если кто ляжет с женою, страждущей очищением, и откроет наготу ее, то (так как) он обнажил исток ее, а она открыла истечение кровей своих, да будут истреблены оба они из среды народа своего» (Ваикра 20:13-18). В этом перечне сексуальных запретов слова «открыть\увидеть наготу» употребляются для обозначения половых сношений, иногда повторя уже написанные в том же пассуке слова «возлечь», «совешить соитие» (п 18) иногда заменяя эти слова (п. 17). но при этом очевидно, что в общем контесте данного перечисления речь идёт именно о запретах соития, и ни о чём другом.
Некоторые представители школы текстуальной критики прямо указывают, что на стадии устного фолклорного повествования история про трёх сыновей Ноаха включала конкретное описание греха Хама, и лишь на стадии окончательного письменного текстуального канона был использован эвфемизм. (אגדות גראשית הרמן גונקלירושלים 1998). Наверное, в течение длительного времени этого эвфемизма было вполне достаточно, чтобы читатель (слушатель) рассказа ясно понял его скрытый смысл. «Эта история повествует о Ноахе, как о культурном герое, который привнёс виноделие и стал жертвой своего потомка. Поскольку первоначальная версия, во всехсвоих деталях,была хорошо известна библейской аудитории, а также в силу деликатности сюжета, сей поступок упомянут лишь намёком» (The JPS Thora Commentary Genesus Nahum Sarna New York Jerusalem 1989 p 63). Но, с течением времени, сохранился только канонизированный текст и его буквальное значение. И «библейская аудитория» давно уже не знает и не желает знать ничего, кроме этого канонизированного текста. Стал ли, в результатье наш рассказ бледнее, скромнее, скучнее, или же, напротив, обрёл новую многозначность и многозначительность?
Языческая мифология пансексуальна. Каждый образ, каждое событие, более того, каждое явление, каждый объект проникнуты эротикой в самых грубых, запретных и трансгессивных её проявлениях. В этом плане языческий миф а-морален, в самом буквальном смысле этого слова, т. е. Начисто лишён каких либо моральных запретов и табу. Миф с удовольствием и со знанием дела приписывает богам и героям все те сексуальные «подвиги», которые простой смертный, повествователь и слушатель мифа, рад бы был проделать и сам, но не может, в силу уже установившихся общественных запретов. Запреты эти остаются для человека языческой ментальности чем-то сугубо внешним, навязанным силой государственных институтов. И потому его место на социальной лестнице однозначно диктует ему ту или иную степнь свободы в проявлении сексуального инстинкта. От полного запрета на сексуальную связь для рабов в эргастулах до самых извращённых форм трансгрессивного секса для римской аристократии. Но поскольку боги стоят на ступень выше даже самого превознесённого из смертных, то им приписываются ещё более дерзкие и замысловатые нарушения всех и всяческих «нельзя». В этом смысле боги пребывают в царстве абсолютной свободы, которая для язычника сводится к восприятию всего окружающего мира в качестве сексуального объекта.
Величайшая духовная революция монототеизма состоит именно в том, что душа человека переходит из «царства рабства» в «царство свободы». На место рабского, механичесмкого, трусливого исполения бесчисленного множества магических ритуалов и церемоний приходит «служение в сердце», стремление к очищающему и возвышающему познанию Творца, служению Творцу, любви к Творцу. Но совершенно неизбежным диалектическим дополнением этого перехода от духовного рабства к духовной свободе становится переход от абсолютной а-моральности и вне-этичности в сфере секса к строгой и детальной регламентации сексуальной сферы. Причём все эти зареты и регламентации даны именно как Б-жественное повеление, как важнейшая интегральная часть Завета между Б-гом и человеком, а не просто как социальная регламентация. Анализируя законы Торы в сфере государственных институтов, собственности, трудовых отношений, мы почти всегда находим те или иные источники этих правовых норм в законодательных кодексах Древнего Востока. И только многочисленные и детальные сексуальные запреты появляются, буквально, на чистом месте «Есть из Ничто». Их главная задача именно в том, чтобы раз и навсегда оторвать человека от скотского, жадного и потребительского отношения к ближнему своему, помочь человеку воспринять ближнего не как объект, а как конечную цель, научить нас «любить ближнего, как самого себя», и, тем самым, разверзнуть, раз и навсегда, бездонную пропасть между человеком и животным, научить человека поступать в соотвествии со своими нравственными нормами даже в той сфере, где следовать этим нормам, пожалуй, труднее всего.
Теперь нам легче понять и те изменения, которые претепел рассказ о Ноахе и Хаме. Вместо животного и примитивного греха Хама мы имеем грех бледный, с трудом распознаваемый, довольно загадочный. И главный пафос рассказа теперь именно в том, что даже довольно «слабое», на первый взгляд, прегрешение против заповеди почтения к родителям может привести и неизбежно приводит к катастрофальным, необратимым последствиям. Да, Хам всего лишь опрометчиво болтал языком. Даже в своём грехе он находился на ступени нравственном становления неизмеримо более высокой, чем любой из героев языческой мифологии. Но для Торы этого не достаточно! Мало перестать быть животным! Надо ещё и стать человеком!
«Спустя несколько минут Валла лежала в ногах у главы рода и со стонами признавалась в содеянном, раздирая ногтями груди, которые смутили Рувима и были теперь навсегда осквернены и неприкосновенны для ее повелителя. А затем в ногах у него лежал сам преступник, опоясанный в знак полного своего провала и позора одной дерюгой, и с искреннейшим сокрушеньем, подняв руки и уткнув в землю посыпанную пылью голову, внимал величавой грозе отцовского гнева, над ним бушевавшей. Иаков назвал его Хамом, осквернителем отца своего, змеем хаоса, бегемотом и бесстыжим гиппопотамом: в последнем эпитете сказалось влияние египетского поверья, будто у гиппопотамов существует мерзкий обычай убивать своих отцов и насильственно совокупляться со своими матерями /.../ Невозможно передать, как ужаснулся провинившийся Рувим, когда отец в свое время бросил ему в лицо недоброе имя Хама! Ибо не таков был Иаков, чтобы употребить это бранное прозвище только как слабый намек. Волей могучего его духа настоящее растворилось, и притом самым жутким образом, в прошлом, однажды случившееся вступило в полную силу, и сам он, Иаков, слился с Ноем, униженным, поруганным, обесчещенным сыновней рукой отцом; и Рувим заранее знал, что так случится, что он и вправду будет Хамом, валяющимся в ногах у Ноя, и именно поэтому его так ужаснула предстоявшая сцена” (Томас Манн Иосиф и его братья Москва АСТ 2000 стр. 70, 77)
Похоже, что и сам Яаков, и Реувен, и Била прекрасно пониают, что же имнно сотворил с Ноем его негодный отпрыск Хам, как именно он «унизил, поругал и обесчестил» своего отца. Понимает всё это и автор, более того, автор ожидает и от читателя такого же полного понимания. Но вот читатель открывает в нужном месте Тору, читает - и не находит там ответа на свой вопрос. «увидел наготу отца своего и рассказал двум братьям своим на дворе» - вот что сказано про Хама. Да, это, конечно, довольно хамский поступок. Но отсюда до «унизил, поругал и обесчестил» - «дистанция огромного размера». Не случайно Ибн Эзра прямо пишет в комментарии к этому пассуку «И не открыли нам его поступок» .как всегда в таких случаях, на помощь приходит Устная Тора..
«И проспался Ноах от вина своего, и узнал, что сделал над ним меньший сын его - Рав и Шмуэль: один сказал, что он оскопил отца, другой сказал, что он его изнасиловал» (Санхедри 70А). Надо сказать, что и Рав, и Шмуэль, при желании,могли бы сослаться на богатую мифологическую традицию. Рав мог бы припомнить Кроноса, оскопишего своего отца Урана, и множетсво ханаанских мифов сходного содержания. Шмуэль мог бы сослаться на упомянутый египетский миф, в некоторых версиях которого жертвой неуёмной похоти гиппопотпма становится не только его мать,но и его отец. Более того, сама Тора использует оборот речи «узреть наготу» как эвфемизм для обозначения интимной близости.[Spoiler (click to open)] «И если кто ляжет с мужчиною, как ложатся с женщиною, мерзость сделали они оба; смерти да будут преданы они, кровь их на них. И если кто возьмет себе жену и мать ее, это разврат; на огне да сожгут его и их, дабы не было разврата среди вас. И кто совершит соитие со скотиною, смерти да будет он предан, а скотину убейте. Женщина если подойдет к какой-нибудь скотине, чтобы совокупиться с нею, то убей женщину и скотину, смерти да будут они преданы, - кровь их на них. И если кто возьмет сестру свою, дочь отца своего или дочь матери своей, и увидит наготу ее, и она увидит наготу его, то это позор; да будут они истреблены пред глазами сынов народа их. Наготу сестры своей он открыл: грех свой понесет он. И если кто ляжет с женою, страждущей очищением, и откроет наготу ее, то (так как) он обнажил исток ее, а она открыла истечение кровей своих, да будут истреблены оба они из среды народа своего» (Ваикра 20:13-18). В этом перечне сексуальных запретов слова «открыть\увидеть наготу» употребляются для обозначения половых сношений, иногда повторя уже написанные в том же пассуке слова «возлечь», «совешить соитие» (п 18) иногда заменяя эти слова (п. 17). но при этом очевидно, что в общем контесте данного перечисления речь идёт именно о запретах соития, и ни о чём другом.
Некоторые представители школы текстуальной критики прямо указывают, что на стадии устного фолклорного повествования история про трёх сыновей Ноаха включала конкретное описание греха Хама, и лишь на стадии окончательного письменного текстуального канона был использован эвфемизм. (אגדות גראשית הרמן גונקלירושלים 1998). Наверное, в течение длительного времени этого эвфемизма было вполне достаточно, чтобы читатель (слушатель) рассказа ясно понял его скрытый смысл. «Эта история повествует о Ноахе, как о культурном герое, который привнёс виноделие и стал жертвой своего потомка. Поскольку первоначальная версия, во всехсвоих деталях,была хорошо известна библейской аудитории, а также в силу деликатности сюжета, сей поступок упомянут лишь намёком» (The JPS Thora Commentary Genesus Nahum Sarna New York Jerusalem 1989 p 63). Но, с течением времени, сохранился только канонизированный текст и его буквальное значение. И «библейская аудитория» давно уже не знает и не желает знать ничего, кроме этого канонизированного текста. Стал ли, в результатье наш рассказ бледнее, скромнее, скучнее, или же, напротив, обрёл новую многозначность и многозначительность?
Языческая мифология пансексуальна. Каждый образ, каждое событие, более того, каждое явление, каждый объект проникнуты эротикой в самых грубых, запретных и трансгессивных её проявлениях. В этом плане языческий миф а-морален, в самом буквальном смысле этого слова, т. е. Начисто лишён каких либо моральных запретов и табу. Миф с удовольствием и со знанием дела приписывает богам и героям все те сексуальные «подвиги», которые простой смертный, повествователь и слушатель мифа, рад бы был проделать и сам, но не может, в силу уже установившихся общественных запретов. Запреты эти остаются для человека языческой ментальности чем-то сугубо внешним, навязанным силой государственных институтов. И потому его место на социальной лестнице однозначно диктует ему ту или иную степнь свободы в проявлении сексуального инстинкта. От полного запрета на сексуальную связь для рабов в эргастулах до самых извращённых форм трансгрессивного секса для римской аристократии. Но поскольку боги стоят на ступень выше даже самого превознесённого из смертных, то им приписываются ещё более дерзкие и замысловатые нарушения всех и всяческих «нельзя». В этом смысле боги пребывают в царстве абсолютной свободы, которая для язычника сводится к восприятию всего окружающего мира в качестве сексуального объекта.
Величайшая духовная революция монототеизма состоит именно в том, что душа человека переходит из «царства рабства» в «царство свободы». На место рабского, механичесмкого, трусливого исполения бесчисленного множества магических ритуалов и церемоний приходит «служение в сердце», стремление к очищающему и возвышающему познанию Творца, служению Творцу, любви к Творцу. Но совершенно неизбежным диалектическим дополнением этого перехода от духовного рабства к духовной свободе становится переход от абсолютной а-моральности и вне-этичности в сфере секса к строгой и детальной регламентации сексуальной сферы. Причём все эти зареты и регламентации даны именно как Б-жественное повеление, как важнейшая интегральная часть Завета между Б-гом и человеком, а не просто как социальная регламентация. Анализируя законы Торы в сфере государственных институтов, собственности, трудовых отношений, мы почти всегда находим те или иные источники этих правовых норм в законодательных кодексах Древнего Востока. И только многочисленные и детальные сексуальные запреты появляются, буквально, на чистом месте «Есть из Ничто». Их главная задача именно в том, чтобы раз и навсегда оторвать человека от скотского, жадного и потребительского отношения к ближнему своему, помочь человеку воспринять ближнего не как объект, а как конечную цель, научить нас «любить ближнего, как самого себя», и, тем самым, разверзнуть, раз и навсегда, бездонную пропасть между человеком и животным, научить человека поступать в соотвествии со своими нравственными нормами даже в той сфере, где следовать этим нормам, пожалуй, труднее всего.
Теперь нам легче понять и те изменения, которые претепел рассказ о Ноахе и Хаме. Вместо животного и примитивного греха Хама мы имеем грех бледный, с трудом распознаваемый, довольно загадочный. И главный пафос рассказа теперь именно в том, что даже довольно «слабое», на первый взгляд, прегрешение против заповеди почтения к родителям может привести и неизбежно приводит к катастрофальным, необратимым последствиям. Да, Хам всего лишь опрометчиво болтал языком. Даже в своём грехе он находился на ступени нравственном становления неизмеримо более высокой, чем любой из героев языческой мифологии. Но для Торы этого не достаточно! Мало перестать быть животным! Надо ещё и стать человеком!