Спорить и любить
Анастасия Сивицкая,
активист движения "Архнадзор"
27 июля движением "Архнадзор" и и Союзом московских архитекторов был собран круглый стол для обсуждения прозрачности градостроительных, архитектурных, культурологических и юридических решений, связанных с установкой памятника князю Владимиру.
В связи с назревшей необходимостью уточнить порядок работы Монументальной комиссии при правительстве Москвы и функций Москомархитектуры в вопросах монументалистики, а также в связи с устрашающей актуальностью запущенного Российским военно-историческим обществом (РВИО) в интернет-ресурсах голосования по трем священным для Москвы местам - Лубянской площади, Боровицкой площади и Зарядья, 27 июля 2015 года силами общественного движения "Архнадзор" и и Союзом московских архитекторов был собран Круглый стол для обсуждения прозрачности градостроительных, архитектурных, культурологических и юридических решений, связанных с установкой памятника кн. Владимиру.
В связи с этим хотелось бы поделиться своими соображениями и чувствами, как очевидцу этого разговора, в которых много грусти.
Так уже веками сложилось, что начало столетия всегда возвращает к вопросу о патриотизме и традициях. Отсчет времени церковного почитания в Москве равноапостольного кн. Владимира начинается с 1417 года, когда его тезоименитый тезка московский князь Василий I заложил деревянный храм Св. Владимира в Старых Садах.
В своем очерке я прибегну к сопоставлениям с Францией, родиной многих замечательных памятников искусства, но также и родиной антимонархического движения Фронды. Как известно, из-за него монарх Людовик XIV, или Король-Солнце, будучи совсем юным, долгое время отсутствовал в Париже. А вот первый раз и надолго французскому королевскому двору пришлось покинуть Париж в 1415 году, после проигранной битве при Азенкуре, в период Столетней войны, то есть почти тогда, когда Москва начала расцветать с приобретением важной постройки на княжеском дворе в Старых Садах.
А в XIX веке в Париже появляется памятник мировой известности - церковь Св. Сердца Иисусова, или Сакре-Кёр. Так случилось, что она стала для меня чуть ли не первым осознанным архитектурным творением, хотя в этом был забавный бытовой подтекст, - ее изображение впервые я увидела на бронзовой, эффектной пепельнице, подаренной нам бабушкой.
15 лет назад мне довелось воочию подивиться этому сооружению, когда в жаркий августовский полдень нас знакомые парижане повели к знаковому для каждого француза месту. В отличие от детских впечатлений какой-то безделушки, меня теперь охватило благоговение от посещения храма и от взгляда на него с разных ракурсов.
Эффектно, изумительно, - ничего не скажешь… На древнем высоком холме Монмартр, означенном когда-то римской культурой, а потом - христианским мученичеством, возвышается стройное, ослепительной белизны здание, как какой-то корабль на гребне волны. В тот день почему-то чувство грусти вдруг охватило меня. Любуясь формами Сакре-Кёр, я вспомнила еще один прекрасный архитектурный памятник, также знакомый мне с детства и очень горячо любимый. Это Дом Пашкова. Я не буду описывать здесь в деталях его изумительную и благодатную красоту и замысел его локуса. Я не читала, к стыду своему, исследований о нем. Но, если выражаться языком какого-нибудь почтенного историка, я бы сказала так: только за один Дом Пашкова, расположенный на таком прекрасном холме, можно навсегда полюбить Москву. Тогда, в Париже, я впервые пережила подлинно патриотические чувства россиянки и москвички, с досадой подумав о том, почему же этот шедевр, превосходящий своей красотой и глубиной Сакре-Кёр, мало того что никто не знает здесь, на французской земле, не каждый живущий в Москве может к нему запросто подойти и уж тем более посетить его по целому ряду причин?..
Вы спросите меня, как же можно сравнивать церковь с дворцом, и будете правы, потому что к искусству надо подходить феноменологически, просто наслаждаясь его великими явлениями. Но мы также хорошо знаем, что зародившиеся в эпоху Андреа Палладио идеи классицизма «пронизаны лучами Солнца», так как любой дворец должен был стать его символом и тоже напоминать об идее храма.
О каждом европейском народе можно сказать фразой или цитатой, отражающей его драму. О русских сказано и еще будет сказано много, но главное в данном случае - это, как звучит заголовок книги знатока искусства А. Васильева, - «Красота в изгнании». То, что в московскую красоту нужно всматриваться, придает ей очарования. И то, что Дом Пашкова со стороны Боровицкой площади и стрелки с Манежной улицей как бы спрятан, - хорошо известно знатокам Москвы, потому что по замыслу В. Баженова он повернут вглубь своего двора, имея тайное, парадное, второе пространство. За такое расположение Дома Пашкова архитектор прослыл русскими фрондером, но не будем забывать, что в каждом заимствованном слове, в данном случае - «Фронда», заключено несколько иное значение, и В. Баженов, конечно, антимонархистом никогда не был.
И так же, как тогда, в августовский день в Париже, в июле, ровно 15 лет спустя, после Круглого стола, у меня остался на сердце осадок печали, потому что почти никто не восхищался этим зданием. В ответ на небрежение памятником сторонников скульптуры прозвучали слова ученых о том, что нельзя убивать здесь ранний классицизм, было сказано о 8-метровой высоте его последних двух этажей; был серьезно поставлен вопрос об осях здания, фронтальной и поперечной, со стороны Манежной улицы, о высотных отметках… Это был интереснейший разговор.
Но мне, не скульптору, не архитектору, а просто любителю хочется сказать, что говорить вообще об архитектуре так же сложно, как о музыке. Потому что оба эти вида искусства наиболее материально воплощены - и наиболее сложны и даже абстрактны, не прямолинейно зримы, можно так сказать, и поэтому для их понимания нужно не просто их знать, изучать, их нужно созерцать. Ведь в архитектуре, в особенности гениальной, есть не только сразу же не просматриваемые вещи, не только тайные смыслы, в ней есть чертежи, планы, напряжение архитектурного ума, и все это, выражаясь градозащитным языком, не входит в перечень предмета охраны.
И говорить о Боровицкой площади без ее второго полюса - Дома Пашкова, на равных с Кремлем, мне кажется, нельзя.
Уже давно изгладился конфликт между В. Баженовым и Екатериной II, и теперь между этими двумя холмами продолжается тайный диалог, составляющий загадку Боровицкой площади. Это диалог между скипетром власти - и творческим гением, между чем-то долговременным, так как Кремль вырастал долго, - и единожды сотворенным; между монаршей волей и порывом художника. (И вспомним, что Сакре-Кёр тоже как бы венчает своим высоким присутствием художественную судьбу Парижа, как и Монпарнас.)
Приведенные мной параллели не прямые, интуитивные. И композиционно Кремлевский ансамбль и ансамбль Ваганьковского холма организованы более сложно, чем Монмартр. Может быть, здесь заложена и астрономическая идея большого и малого небесных кругов, потому что и то и другое нужно именно обойти, эта сложная концентрическая композиция. Но главное - это то, что в этом диалоге не нужен посредник. Рядом с ними раньше присутствовала церковь Св. Николая Чудотворца, свидетеля этого диалога. Но посредник, как Ангел, заключающий в себе роль некоего благовествователя, здесь неуместен. Как неуместно «благовещение» на Лубянской площади, рядом с незримым образом Владимирской Богоматери; и уж тем более в Зарядье, рядом с Зачатием Св. Анны. И равноапостольный князь Владимир, по сакральному чину, не ангел, а созиждитель, креститель, и, окажись он на Боровицкой площади, мы обесценим его совершенно самостоятельное предназначение в истории. И также не может быть рядом двух солнц, солнечного дворца-храма и Владимира Красное Солнышко.
Патриотизм без ложного пафоса и даже вообще без пафоса должен быть пронизан прежде всего не идеями, не логикой правильного пути, не единства. Как, скажем для примера, он бытует у итальянцев, до сих пор не признающих единой Италии, но обожающих родину. Патриотизм должен начинаться с детского трепета перед национальными памятниками искусства, уже давно существующими и проверенными историей. И не обязательно перед всеми или многими, но хотя бы перед одним, чтобы тебя что-то очень сильно задевало.
Образ Владимира Крестителя прежде всего подводит черту под язычеством, идолопоклонством, и нам надо задуматься о том, чтобы окончательно центр Москвы не превратился в Долину Царей в Египте.
Противники непродуманной установки монумента кн. Владимиру не фрондеры, не оппозиционеры и не поворачиваются спиной к власти.
Хотелось бы свой текст закончить цитатой, увиденной в Литературном музее А.С. Пушкина на выставке «Россия читающая»: «Ныне всякому известно, что талант, который не имеет искреннего стремления служить общественному делу, не заслуживает никакого уважения, а талант, употребляющий свои силы на разрушение этого дела, достоин полного презрения».
ист.
активист движения "Архнадзор"
27 июля движением "Архнадзор" и и Союзом московских архитекторов был собран круглый стол для обсуждения прозрачности градостроительных, архитектурных, культурологических и юридических решений, связанных с установкой памятника князю Владимиру.
В связи с назревшей необходимостью уточнить порядок работы Монументальной комиссии при правительстве Москвы и функций Москомархитектуры в вопросах монументалистики, а также в связи с устрашающей актуальностью запущенного Российским военно-историческим обществом (РВИО) в интернет-ресурсах голосования по трем священным для Москвы местам - Лубянской площади, Боровицкой площади и Зарядья, 27 июля 2015 года силами общественного движения "Архнадзор" и и Союзом московских архитекторов был собран Круглый стол для обсуждения прозрачности градостроительных, архитектурных, культурологических и юридических решений, связанных с установкой памятника кн. Владимиру.
В связи с этим хотелось бы поделиться своими соображениями и чувствами, как очевидцу этого разговора, в которых много грусти.
Так уже веками сложилось, что начало столетия всегда возвращает к вопросу о патриотизме и традициях. Отсчет времени церковного почитания в Москве равноапостольного кн. Владимира начинается с 1417 года, когда его тезоименитый тезка московский князь Василий I заложил деревянный храм Св. Владимира в Старых Садах.
В своем очерке я прибегну к сопоставлениям с Францией, родиной многих замечательных памятников искусства, но также и родиной антимонархического движения Фронды. Как известно, из-за него монарх Людовик XIV, или Король-Солнце, будучи совсем юным, долгое время отсутствовал в Париже. А вот первый раз и надолго французскому королевскому двору пришлось покинуть Париж в 1415 году, после проигранной битве при Азенкуре, в период Столетней войны, то есть почти тогда, когда Москва начала расцветать с приобретением важной постройки на княжеском дворе в Старых Садах.
А в XIX веке в Париже появляется памятник мировой известности - церковь Св. Сердца Иисусова, или Сакре-Кёр. Так случилось, что она стала для меня чуть ли не первым осознанным архитектурным творением, хотя в этом был забавный бытовой подтекст, - ее изображение впервые я увидела на бронзовой, эффектной пепельнице, подаренной нам бабушкой.
15 лет назад мне довелось воочию подивиться этому сооружению, когда в жаркий августовский полдень нас знакомые парижане повели к знаковому для каждого француза месту. В отличие от детских впечатлений какой-то безделушки, меня теперь охватило благоговение от посещения храма и от взгляда на него с разных ракурсов.
Эффектно, изумительно, - ничего не скажешь… На древнем высоком холме Монмартр, означенном когда-то римской культурой, а потом - христианским мученичеством, возвышается стройное, ослепительной белизны здание, как какой-то корабль на гребне волны. В тот день почему-то чувство грусти вдруг охватило меня. Любуясь формами Сакре-Кёр, я вспомнила еще один прекрасный архитектурный памятник, также знакомый мне с детства и очень горячо любимый. Это Дом Пашкова. Я не буду описывать здесь в деталях его изумительную и благодатную красоту и замысел его локуса. Я не читала, к стыду своему, исследований о нем. Но, если выражаться языком какого-нибудь почтенного историка, я бы сказала так: только за один Дом Пашкова, расположенный на таком прекрасном холме, можно навсегда полюбить Москву. Тогда, в Париже, я впервые пережила подлинно патриотические чувства россиянки и москвички, с досадой подумав о том, почему же этот шедевр, превосходящий своей красотой и глубиной Сакре-Кёр, мало того что никто не знает здесь, на французской земле, не каждый живущий в Москве может к нему запросто подойти и уж тем более посетить его по целому ряду причин?..
Вы спросите меня, как же можно сравнивать церковь с дворцом, и будете правы, потому что к искусству надо подходить феноменологически, просто наслаждаясь его великими явлениями. Но мы также хорошо знаем, что зародившиеся в эпоху Андреа Палладио идеи классицизма «пронизаны лучами Солнца», так как любой дворец должен был стать его символом и тоже напоминать об идее храма.
О каждом европейском народе можно сказать фразой или цитатой, отражающей его драму. О русских сказано и еще будет сказано много, но главное в данном случае - это, как звучит заголовок книги знатока искусства А. Васильева, - «Красота в изгнании». То, что в московскую красоту нужно всматриваться, придает ей очарования. И то, что Дом Пашкова со стороны Боровицкой площади и стрелки с Манежной улицей как бы спрятан, - хорошо известно знатокам Москвы, потому что по замыслу В. Баженова он повернут вглубь своего двора, имея тайное, парадное, второе пространство. За такое расположение Дома Пашкова архитектор прослыл русскими фрондером, но не будем забывать, что в каждом заимствованном слове, в данном случае - «Фронда», заключено несколько иное значение, и В. Баженов, конечно, антимонархистом никогда не был.
И так же, как тогда, в августовский день в Париже, в июле, ровно 15 лет спустя, после Круглого стола, у меня остался на сердце осадок печали, потому что почти никто не восхищался этим зданием. В ответ на небрежение памятником сторонников скульптуры прозвучали слова ученых о том, что нельзя убивать здесь ранний классицизм, было сказано о 8-метровой высоте его последних двух этажей; был серьезно поставлен вопрос об осях здания, фронтальной и поперечной, со стороны Манежной улицы, о высотных отметках… Это был интереснейший разговор.
Но мне, не скульптору, не архитектору, а просто любителю хочется сказать, что говорить вообще об архитектуре так же сложно, как о музыке. Потому что оба эти вида искусства наиболее материально воплощены - и наиболее сложны и даже абстрактны, не прямолинейно зримы, можно так сказать, и поэтому для их понимания нужно не просто их знать, изучать, их нужно созерцать. Ведь в архитектуре, в особенности гениальной, есть не только сразу же не просматриваемые вещи, не только тайные смыслы, в ней есть чертежи, планы, напряжение архитектурного ума, и все это, выражаясь градозащитным языком, не входит в перечень предмета охраны.
И говорить о Боровицкой площади без ее второго полюса - Дома Пашкова, на равных с Кремлем, мне кажется, нельзя.
Уже давно изгладился конфликт между В. Баженовым и Екатериной II, и теперь между этими двумя холмами продолжается тайный диалог, составляющий загадку Боровицкой площади. Это диалог между скипетром власти - и творческим гением, между чем-то долговременным, так как Кремль вырастал долго, - и единожды сотворенным; между монаршей волей и порывом художника. (И вспомним, что Сакре-Кёр тоже как бы венчает своим высоким присутствием художественную судьбу Парижа, как и Монпарнас.)
Приведенные мной параллели не прямые, интуитивные. И композиционно Кремлевский ансамбль и ансамбль Ваганьковского холма организованы более сложно, чем Монмартр. Может быть, здесь заложена и астрономическая идея большого и малого небесных кругов, потому что и то и другое нужно именно обойти, эта сложная концентрическая композиция. Но главное - это то, что в этом диалоге не нужен посредник. Рядом с ними раньше присутствовала церковь Св. Николая Чудотворца, свидетеля этого диалога. Но посредник, как Ангел, заключающий в себе роль некоего благовествователя, здесь неуместен. Как неуместно «благовещение» на Лубянской площади, рядом с незримым образом Владимирской Богоматери; и уж тем более в Зарядье, рядом с Зачатием Св. Анны. И равноапостольный князь Владимир, по сакральному чину, не ангел, а созиждитель, креститель, и, окажись он на Боровицкой площади, мы обесценим его совершенно самостоятельное предназначение в истории. И также не может быть рядом двух солнц, солнечного дворца-храма и Владимира Красное Солнышко.
Патриотизм без ложного пафоса и даже вообще без пафоса должен быть пронизан прежде всего не идеями, не логикой правильного пути, не единства. Как, скажем для примера, он бытует у итальянцев, до сих пор не признающих единой Италии, но обожающих родину. Патриотизм должен начинаться с детского трепета перед национальными памятниками искусства, уже давно существующими и проверенными историей. И не обязательно перед всеми или многими, но хотя бы перед одним, чтобы тебя что-то очень сильно задевало.
Образ Владимира Крестителя прежде всего подводит черту под язычеством, идолопоклонством, и нам надо задуматься о том, чтобы окончательно центр Москвы не превратился в Долину Царей в Египте.
Противники непродуманной установки монумента кн. Владимиру не фрондеры, не оппозиционеры и не поворачиваются спиной к власти.
Хотелось бы свой текст закончить цитатой, увиденной в Литературном музее А.С. Пушкина на выставке «Россия читающая»: «Ныне всякому известно, что талант, который не имеет искреннего стремления служить общественному делу, не заслуживает никакого уважения, а талант, употребляющий свои силы на разрушение этого дела, достоин полного презрения».
ист.