История одной компании. Завершение
Начало - вот здесь.
**************************
* * *
Мне не жаль никакого добра,
Ни самых горячих слов -
От ключицы и до ребра
Меня пронзила любовь!
И в горле ком встаёт поперёк,
И по глазам - как стекло,
Когда вы всходите на порог,
Бросая мне: "Хэлло!"
И вот уже сердце моё свело,
И я - лицом во прах;
И я отвечаю вам: "Хэлло!" -
Толкая плечом в дверях.
А вы развешиваете плащи
И моетесь у корыт.
А ещё говорят, что вы палачи -
И мне нечем крыть.
Ревизору в тот самый год было двадцать восемь лет, но из-за своей несколько высокомерной мрачноватости он казался даже старше. По своему происхождению Ревизор был носителем древней благородной крови, что отразилось как на характере его, так и на внешности. Стройный, чернокудрый, черноглазый, с аристократически отточенными чертами, он в полной мере соответствовал классическому канону арийской красоты. Нрава он был вспыльчивого, гордого и неуживчивого - и обладал при этом рядом высоких этических принципов, нарушать которые не позволял ни себе, ни окружающим. Всё это не могло не создавать определенных неудобств в общежитии, но друзья относились к Ревизору с любовью и несколько иронически, так что конфликты возникали редко.
В возрасте восемнадцати лет, по окончании Школы Следователей, Ревизор по причине своей непримиримой принципиальности был назначен не практикующим следователем в одну из комендатур страны, а разъезжающим ревизором - эмиссаром Школы. Как подобает всякому исполняющему эту должность, Ревизор проводил много времени в странствиях, следя за соблюдением всяческой справедливости, закона и порядка - по ходу чего попадал систематически, как и подобает всякому исполняющему эту должность, в разнообразные забавные и трагические истории. На тему одной из наиболее залихватски закрученных историй Поэт даже составил небольшую пьеску, и друзья со вкусом разыгрывали её в кругу знакомых.
В реальности эта история началась с того, что Ревизор прибыл в один из фортов отнюдь не по служебным делам, а по своим собственным. Однако из-за того, что в форту как раз намечался мятеж, обстановка была довольно-таки накалённая - и все подряд стали принимать Ревизора не за того, кем он был на самом деле. Ближе всех к истине оказался начальник штаба форта, решивший, что Ревизор приехал как настоящий ревизор, по поручению Центра. Начштаба страшно разволновался, не зная, какую ему следует выбрать политику - то ли постараться ревизора убрать, чтобы прикрыть свои незаконные делишки, то ли, напротив, покаяться перед ним, поклясться в верности Центру и попросить защиты от мятежников (как оно обычно бывает, по малочисленности населения форта всем было вполне понятно, кто тут заводилы с обеих сторон и кто за кого выступит в случае мятежа). Мятежники же, напротив, решили, что Ревизор-то и есть тот самый посланник южных городов, которого они ждут, чтобы составить с южанами альянс насчет взаимной поддержки. Но это было еще не всё. Жена главного мятежника, капризная красотка с буйной фантазией, которая видела однажды Ревизора в Центре, вообразила, что Ревизор влюбился в неё и приехал сюда за ней - а родственники её мужа, связанные с южными кланами, хотят обвести Ревизора вокруг пальца и женить на своей ставленнице, богачке-южанке.
Что из всего этого получилось, можно себе представить. Все по очереди ловили Ревизора, вели с ним секретные переговоры, объяснялись в любви, собирались убить, сажали в мешок и топили вместо него мешок с картошкой - и так далее. Как ни странно, закончилось всё безобидно, и даже все действующие лица остались живы - только мятеж оказался раскрыт, так что большинству заговорщиков пришлось бежать в соседний форт и далее. Жена же главного мятежника неожиданно для всех бросила его и вышла за начальника штаба. Правда, все трое менее чем через год погибли в результате совсем других событий, но к данной истории это отношения уже не имеет.
Осенью после гибели Парочки Ревизор вновь пустился в поездку по стране. В конце года он оказался с ревизией в одном маленьком форту. Действуя как подобает эмиссару Школы, он совал нос во все дела форта, прежде всего - в комендатурские, и успел намозолить глаза как штабному, так и комендатурскому начальству. Сворачивать свой быт и вытягиваться во фрунт перед настырным приезжим им вовсе не хотелось, и напряжение нарастало.
В то время как Ревизор расхаживал туда-сюда, изучая обстоятельства бытия форта, в одном из кабинетов комендатуры двое армейских следователей насиловали пленную неарийскую разведчицу. Улучив удачный момент, боевая неарийка сильно укусила одного из парней за зад. От неожиданности пострадавший громко взвыл, и на этот вопль в кабинет ворвался Ревизор. Не совсем понятно, что именно он ожидал здесь увидеть - однако столь откровенное нарушение Кодекса Чести привело его в ярость. Выхватив пистолет, он несколько раз выстрелил в упор, прострелив таким образом укушенному оба лёгких. Сбежалась охрана, Ревизор был задержан; ему быстро предъявили обвинение в убийстве соратника и в тот же день расстреляли. Вопрос о том, что само по себе существование армейских следователей как сословия глубоко незаконно (и поэтому при другом раскладе сие убийство соратника могло бы котироваться как исполнение приговора), также был решён очень просто. Укушенный и израненный нарушитель порядка умер примерно через сутки, и напарника его расстреляли сразу после этого; неарийку же изнасиловал начальник комендатуры, после чего она тоже была расстреляна, так что вся постыдная ситуация сама собою закрылась. Было это в середине декабря.
* * *
Я сам притомился, и конь мой устал,
Он чёлкой трясет вороною.
Белее, чем ночь, и чернее, чем сталь,
Граница легла предо мною.
Там я буду бодрым, а конь будет бел,
Там пули слетятся роями…
Ну что же ты медлишь, ну что же ты, бей! -
Идёт перемена ролями.
Про Лейтенанта мне известно меньше всего. Похоже, он всегда был самым тихим членом компании, да и самым младшим вдобавок - двадцать пять лет ему было, когда компания прекратила своё существование. Он и в самом деле был старшим лейтенантом, хотя мог бы претендовать на большее: пройдя сокращенное, трехгодичное обучение в Школе Следователей, он теоретически мог работать как следователь второй категории. Впрочем, следователь из него в любом случае не вышел бы. В Школе его интересовало исключительно остальное, не строго специальное образование; по окончании он занимался по преимуществу картографией, имея в этой области большой талант. По складу он был типичный военный технарь - интеллигентный, сдержанный, склонный к выработке компромиссов и умеющий улаживать конфликты; парадоксальным образом ближе всего он был связан с Парочкой.
Пятнадцатого января, то есть примерно через месяц после смерти Ревизора, Лейтенант во главе отряда в двадцать человек отправился на север, даже уже не в тайгу, а в настоящую тундру. Что за цель была у отряда, я лично могу только гадать - представляется, что это было нечто связанное с геологоразведкой. Как бы то ни было, поход оказался крайне неудачным. Когда у Лейтенанта после всех перипетий под рукой осталось всего шесть человек, их занесло на территорию неарийского секретного подземного завода. Ситуация сложилась исключительно неприятная - несмотря на то, что обе стороны вовсе не хотели предпринимать друг против друга военных действий. Люди Лейтенанта пытались пробиться наружу, но неарийцы блокировали их и не выпускали, опасаясь за нарушение секретности своего потайного предприятия. Люди Лейтенанта обещали уйти с территории, не причиняя неарийцам никакого вреда и готовы были не сообщать никому о заводе; неарийцы готовы были пойти на это, но хотели гарантий, что информация дальше не пойдёт. Наибольшую опасность очевидным образом представлял сам Лейтенант, потому что только он в случае чего мог нарисовать не только план завода, но и карту местности, по которой они странствовали. Взвесив всё, Лейтенант взял с неарийцев обещание выпустить его людей, а сам сунул обе руки под какой-то имевшийся на заводе резак - имея в виду дальнейшую невозможность воспроизведения карты и плана завода. Умирать он вовсе не планировал - однако через несколько часов всё-таки умер, поскольку остановить кровотечение ни его друзьям, ни неарийцам с их медикаментами не удалось. Людей Лейтенанта неарийцы в соответствии с обещанием выпустили. Было это в самых первых числах февраля.
* * *
Когда кости хрустят и трещат
И суставы горят, как сегодня,
То ли пол ты увидишь дощат,
То ли самое дно преисподней.
Не склоняя намокших знамён,
Где зияет дыра боевая,
На пороге нежданных времён
Ты споткнешься, лицо разбивая.
Это ты виноват, виноват,
Не сберёгший последней обоймы, -
И губами ты скажешь "Виват!" -
Когда горло сжимает от боли.
Начальник Штаба.
В тот год, о котором идёт речь, ему было около тридцати двух лет. Он был старше прочих и по возрасту, и по складу - поскольку всегда чувствовал себя старшим по отношению к тем, ответственность за кого брал на себя. Он успел побывать в браке и завести сына, которому в тот год было примерно четырнадцать; пацан был весьма озорной и не больно-то ладил со строгим и требовательным папашей - да и виделись они не часто, так как по многим причинам Начальник Штаба обычно жил отдельно от семьи. Можно сказать, что с друзьями и даже просто с коллегами Начальнику Штаба было легче общаться, чем с женою и сыном, хотя и к посторонним людям он склонен был относиться как к собственным близким - с той же строгостью и пристальным неравнодушием.
По натуре Начштаба был борцом с судьбой, с тем, что называется "жизненные обстоятельства". Его кредо гласило, что для человека возможно всё, и поэтому каждый должен знать и исполнять свой личный долг невзирая на сопротивление со стороны косной материи. Оказываясь лицом к лицу со смертью, он свирепо говорил ей: "Нет тебя!" - и частенько смерть отступала, стыдливо опустив глаза.
Он умел властвовать собою и людьми. Его называли иной раз занудным сухарём, безразличным ко всему, кроме вопросов порядка - но это не было правдой. Начштаба не чуждо было многое из того, что приводило в смятение сердца и рассудки окружающих - однако он не позволял стихиям нарушать свой путь, и более того - не позволял тем, кто рядом с ним, поддаваться стихиям. Кому-то трудно было находиться близ него, а кому-то - очень хорошо; прирождённого запаса отеческой теплоты, которым Начштаба обладал, хватало обычно на всех, кому необходимо было прислониться и отогреться. Он не злоупотреблял "патриаршей" харизмой и не склонен был водить ближнего за руку, как малое дитя - а строго спрашивал с каждого за всё, что тот сделал или должен был сделать, побуждая к самостоятельным умозаключениям и осознанному выбору. Он обращался к непопулярной в наши времена нравственной категории, называемой совестью, и требовал от любого, с кем общался, обладать ясным сознанием, дающим чёткое различение правоты и неправоты. Понятно, что такой подход к делу многим не нравился.
Как уже говорилось, более всего Начштаба дружил с Поэтом, воспринимая его как обожаемого младшего брата - существо, которое нужно опекать как ребёнка, взращивать как воина и вместе с тем благоговейно хранить как некий священный сосуд. Хотя Начштаба и был по жизни убежденным логиком и рационалистом, перед творческим даром Поэта он безусловно испытывал мистический трепет - что, однако, не мешало ему постоянно Поэта "воспитывать". Поэт нимало не возражал против такого положения вещей; он вполне адекватно воспринимал Начштаба как старшего брата, фактически занимающего место отца. Смерть Поэта нанесла Начальнику Штаба тяжелейший удар, так что отъезд его из Центра и вступление в должность начальника штаба Северного Города представляется явлением совершенно закономерным. Необходимость заботиться о Северном Городе отвлекала его от личного горя, не позволяла опустить руки. В какой мере ему удалось исполнить свой долг по отношению к Городу, что вообще можно было сделать для Города в данной ситуации - вопрос особый, ответить на который не так-то легко.
Очевидно, что начальником штаба Северного Города его назначили именно затем, чтобы он привел Город к порядку. По многим объективным обстоятельствам это было не просто тяжело, а фактически невыполнимо - но Начштаба, для которого понятия "невыполнимый" не существовало, прилагал всё более и более из ряда вон выходящие усилия, принимал всё более и более решительные меры для исполнения возложенной на него задачи. Обстановка в Городе накалялась, взаимные разборки становились всё более масштабными и кровавыми; Начштаба, никогда не имевший склонности к бессмысленной жестокости, становился всё более резок и с подчиненными, и по отношению к врагам. Несомненно, его жёсткость была связана ещё и с тем, что ему приходилось постоянно бороться с собой, подавляя разрывающее на части чувство нежности к умершим близким, невосполнимости утраты, обессмысливающей существование. Год, начавшийся для Начштаба в конце апреля, всё шёл, и друзья его умирали один за другим, а он жил; неизвестно, помнил ли о них кто-либо, кроме него. После декабря в живых оставался только Лейтенант, о котором Начштаба не имел никаких известий. О смерти Лейтенанта он в то время так и не узнал.
Ночью на двадцатое января следующего, наступившего года Начальник Штаба был захвачен в плен террористами из так называемой Организации Троек. Молодые люди не имели о нём лично никакого особого представления; целью захвата было использование Начштаба в качестве заложника - планировалось немедленно обменять его на одного знакомого этих террористов, который был арестован и находился под трибуналом. Однако дело обернулось иначе. Террористам удалось выручить своего человека, не прибегая к обмену пленными; Начштаба провёл в плену пару недель, не будучи никому нужным, после чего произошло следующее. Новое начальство Северного Города предложило вернуть Организации Троек троих свежезахваченных террористов - взамен же потребовало выдать Начштаба и ещё одного человека, формально пленного, а по сути гостя Организации Троек. Молодые люди оказались в сомнениях. Они вполне представляли себе, что человека, выданного после длительного плена, с гарантией не ожидает ничего хорошего - но их "формально-пленному" приятелю по сложившейся конъюнктуре опасность не грозила, а судьба Начштаба, с которым они толком так и не познакомились, означала для них безусловно меньше, чем возможность выручить собственных боевых товарищей. Поколебавшись, террористы согласились на обмен. Нельзя сказать, чтобы сей расклад совершенно не смущал совести юных вершителей судеб; однако о том, что в соответствии с подходящей к данному случаю традицией можно выдать не живого человека, а его труп, они просто не подумали.
Новое начальство Северного Города имело много разнообразных претензий к Начштаба (иначе, собственно говоря, не стоило бы и затеваться с обменом), поэтому последние сутки жизни он провел в комендатуре. Те, кто враждовал против него, испытывали перед ним практически суеверный страх - тем более, что вопреки всем ожиданиям он никак не умирал. Враги не сумели его ни сломить, ни поколебать, ни вынудить на какие-то интересующие их или хотя бы символические уступки; откровенно прикончить его они боялись - по всей видимости, отпечаток власти пребывающего при исполнении не покидал Начштаба до самого конца. О смерти его легенда гласит, будто бы его положили у выхода из казармы, после чего в темноте подняли отряд по тревоге - и лишь когда по нему пробежался весь состав, он наконец-то умер. Впрочем, я не знаю в точности, так это было или не совсем так. В полной мере достоверных сведений у меня не имеется. Я не знаю даже, когда именно это было. Наверное, в начале февраля. Я не знаю. Не знаю…
* * *
Убегает песок под твоим лицом
Тёмно-бурой и розовой лисой,
Убегает, как летний снег;
Ускользает, как смысл между строк,
И лицо убегает, неся песок
На губах и на складках век.
Убегает лицо золотой лисой…
О, скажите, друзья, стоит ли столь
Удивляться на этот бег?
И лицо, уберечь которое тщусь,
Поплывёт, унося песчинки чувств
На губах и на складках век…
Мне трудно объяснить, зачем я всё это написал. Могу лишь сказать, что всё это меня очень мучает. Говорю вам, господа, что я знаю всех этих людей лично; более того, в определённом смысле я обязан им жизнью. Все они живы сейчас - но все они умерли каждый в своё время таким образом, как я это описал. В последнее время очень много людей оживает из мёртвых, и с возвращением их перед всеми нами открываются всё новые и новые картины прошедших трагедий, встают всё новые и новые неразрешённые вопросы. Что с человеком было - то было, изменить прошлое, к счастью, невозможно, хотя временами искушение поверить в реальность "желанного-несбывшегося" становится почти невыносимым; возможно другое - прошлое можно переосмыслить, и это новое осмысление рождает мужество и надежду, даёт силы, необходимые чтобы начать жизнь сначала. Однако для того, чтобы всё это стало возможным, для того, чтобы НАЙТИ человека - умер ли он совсем недавно или же очень давно - нужно одно-единственное: чтобы о нем ПОМНИЛИ.
ПАМЯТЬ. Память о том, кто ушёл и больше не вернётся. Память о тех, чьё место еще не остыло, и память о тех, чьё место уже занято. Память о драгоценных моментах личного общения, неповторимых и невозвратимых - равнодушное время утверждает, что смывает всё без следа, но это ложь, и каждый из нас может и должен противостать этой лжи. Ведь стоит задеть хотя бы одну струну, вспомнить ещё один эпизод, воззвать из небытия ещё одного человека - и он тоже вспомнит, обязательно вспомнит многих, чьи судьбы бесчисленными паутинами связаны с его судьбой, многих, целыми пластами погрузившихся в зыбкие воды вечной Леты. И пусть это будет больно, пусть воспоминание обличит нас в ошибках и грехах, во всём постыдном и страшном, что уже подёрнулось дымкой забвения - вся эта боль и весь этот стыд не стоит и одного мгновения встречи с утраченными, с обретением друг друга заново. Все мы - знакомые и незнакомые, виноватые друг перед другом и неповинные - можем жить вместе, можем стать друг для друга теми, кем не смогли, не сумели, не захотели стать когда-то. Память, преодолевающая страх стыда и страх боли. Память, обновляющая основы естества силою большей, чем сила смерти.
Когда я в очередной раз лежу в полубреду в доме Начштаба с Поэтом и даже не вижу их лиц, а только слышу над собою их голоса, и детский, горячечный страх смерти постепенно отступает - тогда я с болью думаю снова о том, что эти столь дорогие мне ныне люди были мертвы, и только чудо человеческой памяти вынесло их на поверхность. Я думаю о том, что именно эти - живы, а сотни и тысячи других мертвы - и ждут, пока любящие голоса позовут их со дна. Я дерзаю надеяться, что рано или поздно все они дождутся - а те, кто помнил их, дождутся их возвращения.
Поэтому я снова и снова прошу вас, господа: вспоминайте. Вспоминайте, сколько хватает ваших сил, вспоминайте друзей и врагов, вспоминайте близких и случайных. Не бойтесь ранить себя, не бойтесь причинить себе неизбежное дополнительное затруднение. Не страшитесь ничего - потому что всё это не зря. Не зря. Не зря…
…Но лягут семь моих дорог,
И каждая - проста,
Как семилопастный цветок -
Знак тайного креста;
Но развернётся каждый путь,
Сух, запылён и бел -
И всемером вонзятся в грудь,
Как семь ножей и стрел…
Конец сентября 01 по Черте Мира -
середина декабря 1981
**************************
Ревизор
Лейтенант
Начштаба
**************************
**************************
* * *
Мне не жаль никакого добра,
Ни самых горячих слов -
От ключицы и до ребра
Меня пронзила любовь!
И в горле ком встаёт поперёк,
И по глазам - как стекло,
Когда вы всходите на порог,
Бросая мне: "Хэлло!"
И вот уже сердце моё свело,
И я - лицом во прах;
И я отвечаю вам: "Хэлло!" -
Толкая плечом в дверях.
А вы развешиваете плащи
И моетесь у корыт.
А ещё говорят, что вы палачи -
И мне нечем крыть.
Ревизору в тот самый год было двадцать восемь лет, но из-за своей несколько высокомерной мрачноватости он казался даже старше. По своему происхождению Ревизор был носителем древней благородной крови, что отразилось как на характере его, так и на внешности. Стройный, чернокудрый, черноглазый, с аристократически отточенными чертами, он в полной мере соответствовал классическому канону арийской красоты. Нрава он был вспыльчивого, гордого и неуживчивого - и обладал при этом рядом высоких этических принципов, нарушать которые не позволял ни себе, ни окружающим. Всё это не могло не создавать определенных неудобств в общежитии, но друзья относились к Ревизору с любовью и несколько иронически, так что конфликты возникали редко.
В возрасте восемнадцати лет, по окончании Школы Следователей, Ревизор по причине своей непримиримой принципиальности был назначен не практикующим следователем в одну из комендатур страны, а разъезжающим ревизором - эмиссаром Школы. Как подобает всякому исполняющему эту должность, Ревизор проводил много времени в странствиях, следя за соблюдением всяческой справедливости, закона и порядка - по ходу чего попадал систематически, как и подобает всякому исполняющему эту должность, в разнообразные забавные и трагические истории. На тему одной из наиболее залихватски закрученных историй Поэт даже составил небольшую пьеску, и друзья со вкусом разыгрывали её в кругу знакомых.
В реальности эта история началась с того, что Ревизор прибыл в один из фортов отнюдь не по служебным делам, а по своим собственным. Однако из-за того, что в форту как раз намечался мятеж, обстановка была довольно-таки накалённая - и все подряд стали принимать Ревизора не за того, кем он был на самом деле. Ближе всех к истине оказался начальник штаба форта, решивший, что Ревизор приехал как настоящий ревизор, по поручению Центра. Начштаба страшно разволновался, не зная, какую ему следует выбрать политику - то ли постараться ревизора убрать, чтобы прикрыть свои незаконные делишки, то ли, напротив, покаяться перед ним, поклясться в верности Центру и попросить защиты от мятежников (как оно обычно бывает, по малочисленности населения форта всем было вполне понятно, кто тут заводилы с обеих сторон и кто за кого выступит в случае мятежа). Мятежники же, напротив, решили, что Ревизор-то и есть тот самый посланник южных городов, которого они ждут, чтобы составить с южанами альянс насчет взаимной поддержки. Но это было еще не всё. Жена главного мятежника, капризная красотка с буйной фантазией, которая видела однажды Ревизора в Центре, вообразила, что Ревизор влюбился в неё и приехал сюда за ней - а родственники её мужа, связанные с южными кланами, хотят обвести Ревизора вокруг пальца и женить на своей ставленнице, богачке-южанке.
Что из всего этого получилось, можно себе представить. Все по очереди ловили Ревизора, вели с ним секретные переговоры, объяснялись в любви, собирались убить, сажали в мешок и топили вместо него мешок с картошкой - и так далее. Как ни странно, закончилось всё безобидно, и даже все действующие лица остались живы - только мятеж оказался раскрыт, так что большинству заговорщиков пришлось бежать в соседний форт и далее. Жена же главного мятежника неожиданно для всех бросила его и вышла за начальника штаба. Правда, все трое менее чем через год погибли в результате совсем других событий, но к данной истории это отношения уже не имеет.
Осенью после гибели Парочки Ревизор вновь пустился в поездку по стране. В конце года он оказался с ревизией в одном маленьком форту. Действуя как подобает эмиссару Школы, он совал нос во все дела форта, прежде всего - в комендатурские, и успел намозолить глаза как штабному, так и комендатурскому начальству. Сворачивать свой быт и вытягиваться во фрунт перед настырным приезжим им вовсе не хотелось, и напряжение нарастало.
В то время как Ревизор расхаживал туда-сюда, изучая обстоятельства бытия форта, в одном из кабинетов комендатуры двое армейских следователей насиловали пленную неарийскую разведчицу. Улучив удачный момент, боевая неарийка сильно укусила одного из парней за зад. От неожиданности пострадавший громко взвыл, и на этот вопль в кабинет ворвался Ревизор. Не совсем понятно, что именно он ожидал здесь увидеть - однако столь откровенное нарушение Кодекса Чести привело его в ярость. Выхватив пистолет, он несколько раз выстрелил в упор, прострелив таким образом укушенному оба лёгких. Сбежалась охрана, Ревизор был задержан; ему быстро предъявили обвинение в убийстве соратника и в тот же день расстреляли. Вопрос о том, что само по себе существование армейских следователей как сословия глубоко незаконно (и поэтому при другом раскладе сие убийство соратника могло бы котироваться как исполнение приговора), также был решён очень просто. Укушенный и израненный нарушитель порядка умер примерно через сутки, и напарника его расстреляли сразу после этого; неарийку же изнасиловал начальник комендатуры, после чего она тоже была расстреляна, так что вся постыдная ситуация сама собою закрылась. Было это в середине декабря.
* * *
Я сам притомился, и конь мой устал,
Он чёлкой трясет вороною.
Белее, чем ночь, и чернее, чем сталь,
Граница легла предо мною.
Там я буду бодрым, а конь будет бел,
Там пули слетятся роями…
Ну что же ты медлишь, ну что же ты, бей! -
Идёт перемена ролями.
Про Лейтенанта мне известно меньше всего. Похоже, он всегда был самым тихим членом компании, да и самым младшим вдобавок - двадцать пять лет ему было, когда компания прекратила своё существование. Он и в самом деле был старшим лейтенантом, хотя мог бы претендовать на большее: пройдя сокращенное, трехгодичное обучение в Школе Следователей, он теоретически мог работать как следователь второй категории. Впрочем, следователь из него в любом случае не вышел бы. В Школе его интересовало исключительно остальное, не строго специальное образование; по окончании он занимался по преимуществу картографией, имея в этой области большой талант. По складу он был типичный военный технарь - интеллигентный, сдержанный, склонный к выработке компромиссов и умеющий улаживать конфликты; парадоксальным образом ближе всего он был связан с Парочкой.
Пятнадцатого января, то есть примерно через месяц после смерти Ревизора, Лейтенант во главе отряда в двадцать человек отправился на север, даже уже не в тайгу, а в настоящую тундру. Что за цель была у отряда, я лично могу только гадать - представляется, что это было нечто связанное с геологоразведкой. Как бы то ни было, поход оказался крайне неудачным. Когда у Лейтенанта после всех перипетий под рукой осталось всего шесть человек, их занесло на территорию неарийского секретного подземного завода. Ситуация сложилась исключительно неприятная - несмотря на то, что обе стороны вовсе не хотели предпринимать друг против друга военных действий. Люди Лейтенанта пытались пробиться наружу, но неарийцы блокировали их и не выпускали, опасаясь за нарушение секретности своего потайного предприятия. Люди Лейтенанта обещали уйти с территории, не причиняя неарийцам никакого вреда и готовы были не сообщать никому о заводе; неарийцы готовы были пойти на это, но хотели гарантий, что информация дальше не пойдёт. Наибольшую опасность очевидным образом представлял сам Лейтенант, потому что только он в случае чего мог нарисовать не только план завода, но и карту местности, по которой они странствовали. Взвесив всё, Лейтенант взял с неарийцев обещание выпустить его людей, а сам сунул обе руки под какой-то имевшийся на заводе резак - имея в виду дальнейшую невозможность воспроизведения карты и плана завода. Умирать он вовсе не планировал - однако через несколько часов всё-таки умер, поскольку остановить кровотечение ни его друзьям, ни неарийцам с их медикаментами не удалось. Людей Лейтенанта неарийцы в соответствии с обещанием выпустили. Было это в самых первых числах февраля.
* * *
Когда кости хрустят и трещат
И суставы горят, как сегодня,
То ли пол ты увидишь дощат,
То ли самое дно преисподней.
Не склоняя намокших знамён,
Где зияет дыра боевая,
На пороге нежданных времён
Ты споткнешься, лицо разбивая.
Это ты виноват, виноват,
Не сберёгший последней обоймы, -
И губами ты скажешь "Виват!" -
Когда горло сжимает от боли.
Начальник Штаба.
В тот год, о котором идёт речь, ему было около тридцати двух лет. Он был старше прочих и по возрасту, и по складу - поскольку всегда чувствовал себя старшим по отношению к тем, ответственность за кого брал на себя. Он успел побывать в браке и завести сына, которому в тот год было примерно четырнадцать; пацан был весьма озорной и не больно-то ладил со строгим и требовательным папашей - да и виделись они не часто, так как по многим причинам Начальник Штаба обычно жил отдельно от семьи. Можно сказать, что с друзьями и даже просто с коллегами Начальнику Штаба было легче общаться, чем с женою и сыном, хотя и к посторонним людям он склонен был относиться как к собственным близким - с той же строгостью и пристальным неравнодушием.
По натуре Начштаба был борцом с судьбой, с тем, что называется "жизненные обстоятельства". Его кредо гласило, что для человека возможно всё, и поэтому каждый должен знать и исполнять свой личный долг невзирая на сопротивление со стороны косной материи. Оказываясь лицом к лицу со смертью, он свирепо говорил ей: "Нет тебя!" - и частенько смерть отступала, стыдливо опустив глаза.
Он умел властвовать собою и людьми. Его называли иной раз занудным сухарём, безразличным ко всему, кроме вопросов порядка - но это не было правдой. Начштаба не чуждо было многое из того, что приводило в смятение сердца и рассудки окружающих - однако он не позволял стихиям нарушать свой путь, и более того - не позволял тем, кто рядом с ним, поддаваться стихиям. Кому-то трудно было находиться близ него, а кому-то - очень хорошо; прирождённого запаса отеческой теплоты, которым Начштаба обладал, хватало обычно на всех, кому необходимо было прислониться и отогреться. Он не злоупотреблял "патриаршей" харизмой и не склонен был водить ближнего за руку, как малое дитя - а строго спрашивал с каждого за всё, что тот сделал или должен был сделать, побуждая к самостоятельным умозаключениям и осознанному выбору. Он обращался к непопулярной в наши времена нравственной категории, называемой совестью, и требовал от любого, с кем общался, обладать ясным сознанием, дающим чёткое различение правоты и неправоты. Понятно, что такой подход к делу многим не нравился.
Как уже говорилось, более всего Начштаба дружил с Поэтом, воспринимая его как обожаемого младшего брата - существо, которое нужно опекать как ребёнка, взращивать как воина и вместе с тем благоговейно хранить как некий священный сосуд. Хотя Начштаба и был по жизни убежденным логиком и рационалистом, перед творческим даром Поэта он безусловно испытывал мистический трепет - что, однако, не мешало ему постоянно Поэта "воспитывать". Поэт нимало не возражал против такого положения вещей; он вполне адекватно воспринимал Начштаба как старшего брата, фактически занимающего место отца. Смерть Поэта нанесла Начальнику Штаба тяжелейший удар, так что отъезд его из Центра и вступление в должность начальника штаба Северного Города представляется явлением совершенно закономерным. Необходимость заботиться о Северном Городе отвлекала его от личного горя, не позволяла опустить руки. В какой мере ему удалось исполнить свой долг по отношению к Городу, что вообще можно было сделать для Города в данной ситуации - вопрос особый, ответить на который не так-то легко.
Очевидно, что начальником штаба Северного Города его назначили именно затем, чтобы он привел Город к порядку. По многим объективным обстоятельствам это было не просто тяжело, а фактически невыполнимо - но Начштаба, для которого понятия "невыполнимый" не существовало, прилагал всё более и более из ряда вон выходящие усилия, принимал всё более и более решительные меры для исполнения возложенной на него задачи. Обстановка в Городе накалялась, взаимные разборки становились всё более масштабными и кровавыми; Начштаба, никогда не имевший склонности к бессмысленной жестокости, становился всё более резок и с подчиненными, и по отношению к врагам. Несомненно, его жёсткость была связана ещё и с тем, что ему приходилось постоянно бороться с собой, подавляя разрывающее на части чувство нежности к умершим близким, невосполнимости утраты, обессмысливающей существование. Год, начавшийся для Начштаба в конце апреля, всё шёл, и друзья его умирали один за другим, а он жил; неизвестно, помнил ли о них кто-либо, кроме него. После декабря в живых оставался только Лейтенант, о котором Начштаба не имел никаких известий. О смерти Лейтенанта он в то время так и не узнал.
Ночью на двадцатое января следующего, наступившего года Начальник Штаба был захвачен в плен террористами из так называемой Организации Троек. Молодые люди не имели о нём лично никакого особого представления; целью захвата было использование Начштаба в качестве заложника - планировалось немедленно обменять его на одного знакомого этих террористов, который был арестован и находился под трибуналом. Однако дело обернулось иначе. Террористам удалось выручить своего человека, не прибегая к обмену пленными; Начштаба провёл в плену пару недель, не будучи никому нужным, после чего произошло следующее. Новое начальство Северного Города предложило вернуть Организации Троек троих свежезахваченных террористов - взамен же потребовало выдать Начштаба и ещё одного человека, формально пленного, а по сути гостя Организации Троек. Молодые люди оказались в сомнениях. Они вполне представляли себе, что человека, выданного после длительного плена, с гарантией не ожидает ничего хорошего - но их "формально-пленному" приятелю по сложившейся конъюнктуре опасность не грозила, а судьба Начштаба, с которым они толком так и не познакомились, означала для них безусловно меньше, чем возможность выручить собственных боевых товарищей. Поколебавшись, террористы согласились на обмен. Нельзя сказать, чтобы сей расклад совершенно не смущал совести юных вершителей судеб; однако о том, что в соответствии с подходящей к данному случаю традицией можно выдать не живого человека, а его труп, они просто не подумали.
Новое начальство Северного Города имело много разнообразных претензий к Начштаба (иначе, собственно говоря, не стоило бы и затеваться с обменом), поэтому последние сутки жизни он провел в комендатуре. Те, кто враждовал против него, испытывали перед ним практически суеверный страх - тем более, что вопреки всем ожиданиям он никак не умирал. Враги не сумели его ни сломить, ни поколебать, ни вынудить на какие-то интересующие их или хотя бы символические уступки; откровенно прикончить его они боялись - по всей видимости, отпечаток власти пребывающего при исполнении не покидал Начштаба до самого конца. О смерти его легенда гласит, будто бы его положили у выхода из казармы, после чего в темноте подняли отряд по тревоге - и лишь когда по нему пробежался весь состав, он наконец-то умер. Впрочем, я не знаю в точности, так это было или не совсем так. В полной мере достоверных сведений у меня не имеется. Я не знаю даже, когда именно это было. Наверное, в начале февраля. Я не знаю. Не знаю…
* * *
Убегает песок под твоим лицом
Тёмно-бурой и розовой лисой,
Убегает, как летний снег;
Ускользает, как смысл между строк,
И лицо убегает, неся песок
На губах и на складках век.
Убегает лицо золотой лисой…
О, скажите, друзья, стоит ли столь
Удивляться на этот бег?
И лицо, уберечь которое тщусь,
Поплывёт, унося песчинки чувств
На губах и на складках век…
Мне трудно объяснить, зачем я всё это написал. Могу лишь сказать, что всё это меня очень мучает. Говорю вам, господа, что я знаю всех этих людей лично; более того, в определённом смысле я обязан им жизнью. Все они живы сейчас - но все они умерли каждый в своё время таким образом, как я это описал. В последнее время очень много людей оживает из мёртвых, и с возвращением их перед всеми нами открываются всё новые и новые картины прошедших трагедий, встают всё новые и новые неразрешённые вопросы. Что с человеком было - то было, изменить прошлое, к счастью, невозможно, хотя временами искушение поверить в реальность "желанного-несбывшегося" становится почти невыносимым; возможно другое - прошлое можно переосмыслить, и это новое осмысление рождает мужество и надежду, даёт силы, необходимые чтобы начать жизнь сначала. Однако для того, чтобы всё это стало возможным, для того, чтобы НАЙТИ человека - умер ли он совсем недавно или же очень давно - нужно одно-единственное: чтобы о нем ПОМНИЛИ.
ПАМЯТЬ. Память о том, кто ушёл и больше не вернётся. Память о тех, чьё место еще не остыло, и память о тех, чьё место уже занято. Память о драгоценных моментах личного общения, неповторимых и невозвратимых - равнодушное время утверждает, что смывает всё без следа, но это ложь, и каждый из нас может и должен противостать этой лжи. Ведь стоит задеть хотя бы одну струну, вспомнить ещё один эпизод, воззвать из небытия ещё одного человека - и он тоже вспомнит, обязательно вспомнит многих, чьи судьбы бесчисленными паутинами связаны с его судьбой, многих, целыми пластами погрузившихся в зыбкие воды вечной Леты. И пусть это будет больно, пусть воспоминание обличит нас в ошибках и грехах, во всём постыдном и страшном, что уже подёрнулось дымкой забвения - вся эта боль и весь этот стыд не стоит и одного мгновения встречи с утраченными, с обретением друг друга заново. Все мы - знакомые и незнакомые, виноватые друг перед другом и неповинные - можем жить вместе, можем стать друг для друга теми, кем не смогли, не сумели, не захотели стать когда-то. Память, преодолевающая страх стыда и страх боли. Память, обновляющая основы естества силою большей, чем сила смерти.
Когда я в очередной раз лежу в полубреду в доме Начштаба с Поэтом и даже не вижу их лиц, а только слышу над собою их голоса, и детский, горячечный страх смерти постепенно отступает - тогда я с болью думаю снова о том, что эти столь дорогие мне ныне люди были мертвы, и только чудо человеческой памяти вынесло их на поверхность. Я думаю о том, что именно эти - живы, а сотни и тысячи других мертвы - и ждут, пока любящие голоса позовут их со дна. Я дерзаю надеяться, что рано или поздно все они дождутся - а те, кто помнил их, дождутся их возвращения.
Поэтому я снова и снова прошу вас, господа: вспоминайте. Вспоминайте, сколько хватает ваших сил, вспоминайте друзей и врагов, вспоминайте близких и случайных. Не бойтесь ранить себя, не бойтесь причинить себе неизбежное дополнительное затруднение. Не страшитесь ничего - потому что всё это не зря. Не зря. Не зря…
…Но лягут семь моих дорог,
И каждая - проста,
Как семилопастный цветок -
Знак тайного креста;
Но развернётся каждый путь,
Сух, запылён и бел -
И всемером вонзятся в грудь,
Как семь ножей и стрел…
Конец сентября 01 по Черте Мира -
середина декабря 1981
**************************
Ревизор
Лейтенант
Начштаба
**************************