"Яма, которую мы потеряли."
Вот вы любите читать Гиляровского? Про Москву и москвичей или, там, про Москву газетную? Я очень люблю, и очень радуюсь, когда нахожу продолжателей его дела. Иногда френды постарше пишут что-нибудь интересное о Москве 30-40-летней давности, про те времена, которые я ещё не застал.
Из расказов друзей я узнал про пивбар "Ладья", она же - "Яма", а dedushkin1 её для меня визуализировал. У него даже специальный тэг есть про это заведение.
А я в продолжение темы нашёл старый материал из любимого журнала "Столица".
Фото с Oldmos'a
Яма. На Пушкинской. Помните? То-то. Нет теперь больше Ямы. Она теперь умерла и стала, как известно, гигиенически правильным рестораном «Испанский погребок». Но пока Яма была жива... Пока она была жива, через нее чередой прошли «два ли не три последних поколения москвичей вообще и московской интеллигенции в частности. Какое было время? Восемью кружками пива просто опохмелялись. Десятью - разогревались. Богатыри! Не мы! Замерев в священном трепете, редакция постановила: да! Яма! И главный редактор Мостовщиков немедленно заказал про Яму материал своему опытному папе, текст-директору Мостовщикову. Папа написал.
Роман с Ямой
Оригинальный текст воспоминаний Мостовщикова-папы о пивной «Ладья»
Плотник дядя Вася меж берез и сосен,
Как жену чужую, засосал ноль-восемь.
Эти полные любви к родной природе строфы я впервые услышал в Яме от корреспондента газеты «Лесная промышленность», в которой употребление алкоголя было поставлено на научную основу. Вообще, пивная на углу Столешникова и Пушкинской улицы (ныне Б. Дмитровка) для многих стала местом встречи с прекрасным. Партия и правительство решили на исходе 70-х, что спаивать народ можно и нужно, и проблема опохмела встала с неотвратимой остротой. Падения в Яму избежать было нельзя.
В эти тягостные часы, когда в редакциях начинались секретариатские планерки, в Яму опускался «Труд», вплывал «Водный транспорт», доставлялись «Известия», слышались децибелы «Гудка».
Сюда же стекалось местное народонаселение с признаками тяжелого алкогольного отравления, командированные и любители утреннего пивного старта.
Чтобы попасть в длинный, разделенный на две половины зал, надо было проделать ряд манипуляций: отстоять небольшую в ту пору очередь, сдать верхнюю одежду в гардероб, попасть в заветное ограждение, ведущее к кассе, заплатить за выбранную закуску и разменять на двугривенные энное количество рублей.
Гарнир к пиву, скажу я вам, поначалу был хилый. О вобле, раках, соленых сухарях и речи быть не могло. Поэтому, получая тарелку с пахнущей рыбьим жиром ставридой, надо было краем одного зап-
лывшего глаза искать свободное место, а краем другого - шарить по столам на предмет обнаружения пустых емкостей. С одной кружкой вставать в хвост к автопоилке не имело смысла, ибо в этом случае
плавный процесс поглощения напитка превращался в бег на короткие дистанции.
Прижав к груди порожние чаши, клиенты Ямы начинали с демонстрации гигиенических навыков. Некультурные мыли емкости в автомате, белая же кость устремлялась в уборную, находя ее по запаху. Там и происходило отмывание стекла от слюны предшественника, передавшего эстафету. И вот он, заветный сосок, пара двугривенных, светло-желтая струя и скользкий стол с тарелкой. Первая - залпом, вторая - быстро-быстро, третья - крупными глотками.
Личность того, кто первым произнес слово «яма », не установлена. Но пьяницы 60-70-х были склонны к образному мышлению. Большинство алкогольных заведений размещались тогда ниже уровня мостовой, и их называли то Дети подземелья, то Три ступеньки вниз. Яма же была самой удачной находкой, поскольку в своем названии отражала не столько географию, сколько внутренний мир посетителей и персонала.
В Яме все знали, что по другую сторону стены с вожделенными сосками стоят дозирующие аппараты, которые настраивают в пользу заведения работники пивной, одетые в синие халаты. Жидкое подвальное пиво обильно содержало в себе воду из-под крана и соду для имитации пенности напитка.
Но никому и в голову не приходило, что хозяин заведения, милейший Толя Крапивский, любит некоторых журналистов и поэтому иногда пускает их в небольшую комнату, куда приносят хорошее пиво и отборные креветки. Там неоднократно сиживал и я. И, замечу, это было не самое плохое время.
Но нежный литератор и модный журналист, член редколлегии «Столицы» Валерий Панюшкин сказал, что так нельзя. «Твой папа, - сказал Валерий главному редактору, - описал внешнюю сторону дела. Но главное в человеке не внешность, а внутренности». «Ну тогда сам и пиши!» - обиделся за папу главный редактор. И нежный литератор Валерий Панюшкин взял папин материал, сходил туда, где раньше была Яма. И вот написал...
(Текст воспоминаний Панюшкина доступен в интернетах, а я приведу лишь отрывок из него, для затравки.)
Последний раз я посещал Яму в компании своего университетского профессора в день рождения моего сына. «Поздравляю, - сказал профессор. - Ты будешь молодой, он будет молодой, вместе будете в Яме пиво пить».
Дорогой профессор, спасибо, что вы иногда платили за мое пиво, но предсказание не сбылось. Мой сын еще слишком мал, чтобы пить пиво, а Ямы уже нет. Вернее, есть, но узнать ее еще труднее, чем меня. Я стал модным журналистом, Яма - «Испанским погребком». Только вы, профессор, так и остались профессором, но... Йельского университета.
Из расказов друзей я узнал про пивбар "Ладья", она же - "Яма", а dedushkin1 её для меня визуализировал. У него даже специальный тэг есть про это заведение.
А я в продолжение темы нашёл старый материал из любимого журнала "Столица".
Фото с Oldmos'a
Яма. На Пушкинской. Помните? То-то. Нет теперь больше Ямы. Она теперь умерла и стала, как известно, гигиенически правильным рестораном «Испанский погребок». Но пока Яма была жива... Пока она была жива, через нее чередой прошли «два ли не три последних поколения москвичей вообще и московской интеллигенции в частности. Какое было время? Восемью кружками пива просто опохмелялись. Десятью - разогревались. Богатыри! Не мы! Замерев в священном трепете, редакция постановила: да! Яма! И главный редактор Мостовщиков немедленно заказал про Яму материал своему опытному папе, текст-директору Мостовщикову. Папа написал.
Роман с Ямой
Оригинальный текст воспоминаний Мостовщикова-папы о пивной «Ладья»
Плотник дядя Вася меж берез и сосен,
Как жену чужую, засосал ноль-восемь.
Эти полные любви к родной природе строфы я впервые услышал в Яме от корреспондента газеты «Лесная промышленность», в которой употребление алкоголя было поставлено на научную основу. Вообще, пивная на углу Столешникова и Пушкинской улицы (ныне Б. Дмитровка) для многих стала местом встречи с прекрасным. Партия и правительство решили на исходе 70-х, что спаивать народ можно и нужно, и проблема опохмела встала с неотвратимой остротой. Падения в Яму избежать было нельзя.
В эти тягостные часы, когда в редакциях начинались секретариатские планерки, в Яму опускался «Труд», вплывал «Водный транспорт», доставлялись «Известия», слышались децибелы «Гудка».
Сюда же стекалось местное народонаселение с признаками тяжелого алкогольного отравления, командированные и любители утреннего пивного старта.
Чтобы попасть в длинный, разделенный на две половины зал, надо было проделать ряд манипуляций: отстоять небольшую в ту пору очередь, сдать верхнюю одежду в гардероб, попасть в заветное ограждение, ведущее к кассе, заплатить за выбранную закуску и разменять на двугривенные энное количество рублей.
Гарнир к пиву, скажу я вам, поначалу был хилый. О вобле, раках, соленых сухарях и речи быть не могло. Поэтому, получая тарелку с пахнущей рыбьим жиром ставридой, надо было краем одного зап-
лывшего глаза искать свободное место, а краем другого - шарить по столам на предмет обнаружения пустых емкостей. С одной кружкой вставать в хвост к автопоилке не имело смысла, ибо в этом случае
плавный процесс поглощения напитка превращался в бег на короткие дистанции.
Прижав к груди порожние чаши, клиенты Ямы начинали с демонстрации гигиенических навыков. Некультурные мыли емкости в автомате, белая же кость устремлялась в уборную, находя ее по запаху. Там и происходило отмывание стекла от слюны предшественника, передавшего эстафету. И вот он, заветный сосок, пара двугривенных, светло-желтая струя и скользкий стол с тарелкой. Первая - залпом, вторая - быстро-быстро, третья - крупными глотками.
Личность того, кто первым произнес слово «яма », не установлена. Но пьяницы 60-70-х были склонны к образному мышлению. Большинство алкогольных заведений размещались тогда ниже уровня мостовой, и их называли то Дети подземелья, то Три ступеньки вниз. Яма же была самой удачной находкой, поскольку в своем названии отражала не столько географию, сколько внутренний мир посетителей и персонала.
В Яме все знали, что по другую сторону стены с вожделенными сосками стоят дозирующие аппараты, которые настраивают в пользу заведения работники пивной, одетые в синие халаты. Жидкое подвальное пиво обильно содержало в себе воду из-под крана и соду для имитации пенности напитка.
Но никому и в голову не приходило, что хозяин заведения, милейший Толя Крапивский, любит некоторых журналистов и поэтому иногда пускает их в небольшую комнату, куда приносят хорошее пиво и отборные креветки. Там неоднократно сиживал и я. И, замечу, это было не самое плохое время.
Но нежный литератор и модный журналист, член редколлегии «Столицы» Валерий Панюшкин сказал, что так нельзя. «Твой папа, - сказал Валерий главному редактору, - описал внешнюю сторону дела. Но главное в человеке не внешность, а внутренности». «Ну тогда сам и пиши!» - обиделся за папу главный редактор. И нежный литератор Валерий Панюшкин взял папин материал, сходил туда, где раньше была Яма. И вот написал...
(Текст воспоминаний Панюшкина доступен в интернетах, а я приведу лишь отрывок из него, для затравки.)
Последний раз я посещал Яму в компании своего университетского профессора в день рождения моего сына. «Поздравляю, - сказал профессор. - Ты будешь молодой, он будет молодой, вместе будете в Яме пиво пить».
Дорогой профессор, спасибо, что вы иногда платили за мое пиво, но предсказание не сбылось. Мой сын еще слишком мал, чтобы пить пиво, а Ямы уже нет. Вернее, есть, но узнать ее еще труднее, чем меня. Я стал модным журналистом, Яма - «Испанским погребком». Только вы, профессор, так и остались профессором, но... Йельского университета.