ПрОжог. Третий пост
Нас можно обвинить в чем угодно - но только не в том, что мы жили скучно
Лаки Лучиано
Инакенций, сладко выспавшись и проигнорировав смешной больничный ужин, шел гулять. Через полчасика приедут Душка с Феей… Инакенций встрепенулся и сдул с плеча воображаемую пылинку.
Третий пост зиял пустотой. На длинном медсестринском столе помимо журнала, придавленного штативом с пробирками, и приемника цвета детского поноса лежал разверстый учебник французского языка - видавший виды, с многочисленными желтенькими закладочками. Тут же громоздился словарь. На стуле висел белоснежный халатик с дерзким вырезом…
«Хо-хо! - сверкнуло в мозгу у Инакенция. - Мадам!.. Хотя, скорее - мадмуазель!..»
Без всякой задней мысли… хотя кто его, прохвоста, знает… Инакенций перегнулся через стол.
В кармане халатика перламутрела ракушка телефона.
Инакенций воровато оглянулся.
Тихо…
Якобы в задумчивости опершись о стол, он молниеносным (насколько позволяли бинты) движением цапнул мобильник из халатика.
Секунду разбирался с блокировкой.
Быстро набрал номер.
Замер…
По ноге завибрировало.
- Йесс!!! - оглушительно шепнул он пространству и вбросил ракушку на место.
За углом послышались шаги, мелодичный голос кому-то объяснял, как пользоваться электронным градусником - а третий пост уже снова был пуст.
- A toi… - пропел Инакенций и впрыгнул в лифт.
* * *
Инакенций прогуливался вдоль больницы и, по обыкновению, занимался классификацией окрестных женщин.
Разработанная им система была стройной, без излишнего разветвления.
Все женщины, по Инакенцию, делились на «светлых» и «темных». Это - чистая наука, безо всяких сантиментов. Если же включить эмоциональную сферу, нравится - не нравится, то, в положительном смысле, Инакенций разделял их на «пушистая» - «гладкая», а коль впечатлялся отрицательно, «мохнатая» - «скользкая». Ежели же девушка заставляла обратить на себя пристальное внимание, Инакенций шел еще глубже. Блок-схема усложнялась. Существовали, скажем, подвиды «весенняя», «осенняя», «неопределенная пора». «Весенняя» могла быть только «пушистой» или «мохнатой», соответственно - «светлой»; «осенняя» - лишь «гладкой» либо «скользкой», и уж конечно - «темной»… Когда женщина вызывала стойкий интерес, Инакенций пытался различить - «донор» она или «вампир». В особо клинических случаях Инакенций решал - «нейтральна» или «опасна»…
Инакенций как раз увлекся определением одной миловидной фельдшерицы, устало курящей у «Газели» скорой помощи, когда перед ним вырос грустный мужчина. Фиолетовый бланш на щеке, пластырь на лбу, загипсованная рука - определенно, свежий клиент травматологии. Мужчина, глядя Инакенцию в глаза, медленно нагнул голову.
Инакенций, оторванный от дела, смешался, хлопнул ресницами…
Мужчина, не моргая, поднял брови.
Инакенций расширил глаза.
Мужчина погасил взгляд и беспомощно оглянулся в сторону.
Там на лавочке сидел будто бы брат-близнец - такая же общая пошарпанность, синяки, пластырь, только в гипсе уже нога.
Близнец пожал плечами.
И тут Инакенций понял и аж умилился.
Да он же избран! Он удостоен высокой чести быть приглашенным в узкий мужской круг, в закрытый клуб под названием «На троих»!
- Не, мужики… - Инакенций приложил руку к сердцу. - Сильно занят…
* * *
Вечер выдался воздушным и обещающим. Душка и Фея привезли коньяк и кальян. Август шептал…
- Удивительно мне состояние духа врачей скорой помощи! - разглагольствовал Инакенций, разомлевший от употребляемых ядов. - Вот имеешь ты специализацию по ожогам. И чё: от звонка до звонка мотаешься по вызовам, ни дня ни ночи, ебеня и проспекты - и спасаешь-вытаскиваешь поврежденный народ… А от него, как правило, дурно пахнет, он есть употребивший алкоголь, штаны с пузырями на коленях и каемки под ногтями…
- Я представляю себе, - вещал Инакенций, эпически помавая забинтованной рукой, - они проходят/просиживают/пролеживают нескончаемой чередой разнообразных оттенков серого с кровавым подбоем. Ты им помогаешь, помогаешь… А они всё есть и есть! И, подозреваю я, начинаешь ты от этого ахуивать. Сначала устало-тихо, а потом… А вот потом? Ну, правда?
- Если рассуждать метафизически, - не унимался Инакенций, как-то не соображая, что мужчины, склонные к философии - не самые интересные люди для молоденьких девушек, - надо такого врача двигать - в другую область, на новую ступень… В администрацию переводить, или пересаживать из автомобильного кресла в кабинетное, что ли? - Инакенций хлебнул и затянулся. - А то ведь мысли о бренности сущего, о бессмысленности и суете поразят его неотдохнувшую голову - и чё тогда?
- Короткость нашей жизни спасает! - Инакенций пригорюнился, не замечая окружающего прощального летнего волшебства. - Люди и женщины - существа цикличные, конвейерные, привычно-ритуальные… По молодости помятутся, побунтуют… Потом привыкнут и уже изменения воспринимают как западню…
- Да блять! - взвился вдруг Инакенций и больно хлопнул себя по ноге. - Даже, прости, Господи, творческая, нахрен, интеллигенция… Ну ведь чем не устоявшаяся рутина - сочиняешь роман. Пишешь, набираешь, правишь, балдеешь… Пишешь, набираешь, правишь, балдеешь… Тьфу!
Душка с сомнением смотрела в обволакивающую ночь… Фея зевала, целомудренно прикрыв ротик ладошкой… Инакенций понял, что нагрубил и проштрафился. Вспомнилась вдруг бессмертная чеховская фраза - «она скучала и морщилась, как деревенская кошка, которая с голоду ест на огороде огурцы»…
* * *
Инакенций возвращался к себе с чувством смутного неудовлетворения. Путаные больничные коридоры под дежурным тревожным освещением выглядели лабиринтом Минотавра, а Инакенций был из тех обреченных афинских юношей и девушек, коих доставляли сюда на съедение. Правда, девушки…
Девушка сидела на 3-м посту. Халатик с дерзким вырезом обнимал ее за плечи, бэджик топорщился на…
Медсестра прилежно занималась французским языком.
«Хо-хо!» - взорвалось в Инакенции.
- Простите, мадмуазель - парле ву франсэ? - сказал Инакенций, остановившись напротив стола, первое пришедшее в голову.
- Уип, мсье, - просто сказала Мадмуазель и долго посмотрела на Инакенция.
- Дас ист фантастиш! - не нашелся что возразить Инакенций и ушел.
Завернул за угол. Прислонился к стене. Подождал, пока нормализуется пульс. Достал телефон. Почесал им забинтованную руку…
Новая SMS.
«Найди меня. Эрогенная точка».
Отправить.
Напряженно замер…
За углом слабо пискнуло.
Инакенций на гигантских цыпочках скрылся.
* * *
В палате Гусь с Товарищем, устроившись возле подоконника, пили горькую. Настойку.
Товарищ, вполне порозовевший после утренней экзекуции, уложил свою культю на подушку и нежно ее поглаживал. На наволочке отчетливо зиял штамп «ВЗРОСЛЫЕ ОЖОГИ».
Инакенций поперхнулся и немедленно проверил свое постельное белье. Так и есть: и простыни, и наволочка, и полотенце особенно… Все испещрено зловещими надписями в траурной рамке! «Надо стырить при выписке», - подумалось мимолетно.
Инакенцию налили. Он рассеянно выпил, не вслушиваясь в болтовню Товарища…
О! Ёпта!! Идея!!!
Сорвавшись с места, он грохнул дверью туалета, плюхнулся на унитаз и запибикал клавишами мобильника.
- Слышь! Срочное дело! Как будет по-французски - «у меня не было секса шесть дней»?
* * *
Ночь вступила в свои права. Бесчеловечный перекресток у гастронома (ни души!) потерянно моргал желтыми светофорами. Проехал шальной, насквозь освещенный троллейбус, и внутри, как в аквариуме, кто-то напоказ целовался. В доме скорби, как в методично решаемом кроссворде, пара за парой гасли окна. В палате №6 они и не зажигались.
Гусь с Товарищем романтически курили за шторой. Инакенций, оседлав тумбочку, долгим взглядом смотрел на плоские, почти осенние звезды и равномерно прихлебывал коньяк из горлышка. В груди теснилось. Ступня барабанила по полу.
Скрипнула дверь. В ярком прямоугольнике чернела точеная фигурка с подносиком в руках.
- Укольчик… - неуверенно выговорила Мадмуазель во тьму. - Таблетку…
Из мрака вдруг выдвинулось, как в фильме ужасов, бледное лицо с глубокими тенями и горящими глазами.
- Мадмуазель, - замогильным голосом сказал Инакенций. - Же не па йю де секс де пюи сис жур!
ИЗ ДНЕВНИКА ИНАКЕНЦИЯ
До чего хрупкое, нежное создание - человек…
А живет-то, пыжится, понтуется, планы вселенские строит, а то и, чего доброго, осуществляет! Море по колено, звезда с неба и мир в кармане…
И вдруг какая ложка смолы, или стакан кипятку, или камушек горячий - и корчится бессильно, мучится невыразимо, слабый и жалкий…
Тем, блять, и прекрасен - противоречием бунтующего духа и тужащейся плоти.
«Пасмурное» утро началось хорошо. Я очнулся в предбаннике на кожаном диване, этому обстоятельству не то чтоб удивился… Так, воспринял с некоторым сожалением - вот, мол, нажрался, сцуко, вырубился, алкаш, всех девок прощелкал…
Потянулся…
Аёечки! - как поется в одной песенке…
Спина прилипла к дивану. Присосалась просто. И равномерно-насыщенно горела. Глаза упали на левую руку, как-то неестественно вытянутую. По всей длине ее лопнула и разверзлась кожа - точь в точь переваренная сарделька. И вокруг, повсюду какие-то бинты, скомканные какие-то тампоны - неприглядного использованного вида…
Изумление мое развиться до степени болезненной не успело - в предбанник вошли Хам и Пернатый. Они несли с собой пиво и рыбу - и дисгармония мгновенно переключилась в фоновый режим. Осталась только ЖАЖДА…
- Ну? - выдохнул я, осушив первый стакан.
- Чё? - насторожились мои заботливые товарищи.
- Рассказывайте! - я обвел себя и обстановку головой.
- Хуяссе! - они переглянулись. - С какого момента?
- Да… Блин… - я попытался почесаться левой рукой, но не осилил. - Помню дискотеку… Закат такой малиновый в речке…
- Ну, там и у меня было парочку разрывов, - заявил Пернатый, отрывая рыбий хвост. - Но когда ты на печку приземлился…
- Это… - я отчего-то не мог до конца сообразить. - В парилке?!
Они переглянулись снова и, наперебой, захлебываясь, заговорили:
- Сбежались все бабы… На диван вот этот тебя уложили… Кудах-тах-тах, кудах-тах-тах… Кто-то ревет: «В больницу его!» - а ни одного трезвого водителя… Тут Юля - всех нафиг! - физраствору развела, давай тебе раны промывать, «Пантенолом» пшикать…
Я принялся осторожно себя ощупывать.
- Но круче всего было другое! - заливался Хам. - Ты - такой умирающий лебедь, глазки закатил, разрешает себя ворочать безропотно, прочувствованные стоны… Тут приходит Вичка, на корточки возле дивана присаживается и говорит: «Кеша… Ну, Кеша… Ну, что сделать, как тебе помочь? Ну хочешь - я тебе минет сделаю!»
Я хлопнул глазами.
- …И тут происходит преображение! - Хам перешел на патетический тон. - Этот смертельно раненный вдруг открывает глаза, вскидывается… Да! - говорит. - Немедленно! Рюмку водки, сигарету и минетчицу для облегчения страданий!
К бане, я заметил, начал подтягиваться народ, привлеченный царящим внутри оживлением.
- Не, это все круто, - говорю, вытирая слезы смеха. - Но чё ваще случилось-то?
- Я думаю, - Хам подмигнул, - это тебе лучше всего у Вички и поинтересоваться…
Я явился народу в драных плавках, зияя обширными, как выяснилось, ранами - и был встречен аплодисментами. За дощатыми столами вовсю шел опохмел - пиво, супчик, а кое-где и водочка… Лето жмурилось и гомонило…
Вичка встретила меня иронично-грустным взглядом.
- Должен был быть секс, - расставила она точки над «ё», - но ты упал на камни!