Когда кончится снег
Шёл снег. Эта зима особенно лютой выдалась, но и счастливой - жена, наконец, понесла. Эйдар полюбовался своей Марной - стала она ещё краше, и глаза её тёмные теперь блестели затаённым светом. Только вот сейчас она глядела за окно и печалилась. Марна больше всего не любила холодные вьюжные зимы, будто с рождения жила не здесь, где лето скоротечней полёта падающей звезды, а в землях, из которых приходит солнце.
- Опять метёт… - Марна вздохнула, мягко сложила руки на большом уже животе. - Четвёртый день подряд… Ты видел эти дыры в небе? Такие огромные, они никогда, никогда не затянутся, и снег похоронит нас здесь заживо.
- Не говори чепухи, скоро перестанет. Волчата же на днях народились. Отъедятся, и отпустит.
Эйдар и сам измаялся взаперти. Ему бы в лес, на охоту, глядишь и Марна угомонится, когда некому станет жаловаться. Он любил её горячо, и ребёночка неродившегося - тоже, но не пристало мужику у бабы своей в няньках-утешалках сидеть, да и не умел он верно слова подбирать. Другое дело на охоте! Там ему равных не было - длинные бусы из клыков лучшее доказательство. А домой тушу приволочёт - вот и забота, и утешение, и любовь. Да только куда сейчас пойдёшь, Великая волчица Илва всё небо изгрызла, чтобы выводок накормить. Вот снова зарастут тучи…
- Я умру скоро, - прошептала Марна, не поворачивая головы. - Родами. Мне хёльда сказала. Снег будет идти, и я умру.
- Хёльда живёт за лесом, а в деревне её уже лет пять не видели. Не выдумывай, не ты первая родов боишься.
- Она во сне сказала. Я не выдумываю. Но мне за себя не страшно, Эйдар, мне ребёночка жалко и тебя.
Дальше спорить он не стал. Все знали, хёльда-пророчица если говорит - живьём ли, во сне ли, знаками ли по снегу, - значит, так и будет.
Наутро, хоть метель ещё и выла волчьими голосами, Эйдар собрался на охоту.
Никогда ещё он сам так не страшился задуманного. И не смерти Эйдар боялся, для любого из мужчин гибель в бою - честь. Куда страшней было задуманное исполнить. Среброшкурая Илва рвала в клочья небо, когда родился Эйдар, и когда родился его отец, и отец его отца. Сквозь белёсые прорехи из года в год сыпал снег, давая людям передышку лишь на неуловимо короткое лето. Разве мог один единственный охотник решить за всех? А если ничего у него не получится - обречь их всех…
Конечно не мог. Как не мог он позволить умереть Марне.
Снег будет идти, и я умру.
Не будет больше снега, поклялся Эйдар.
Если бы ещё выполнить клятву было так просто, как её дать. Он не первый охотник, возжелавший повергнуть Великую волчицу, поедающую небо, но снег всё продолжал идти…
Говорили, Илва боится лишь огня, да только она живёт на мёрзлой горе, стылый холод которой выстудит, выледенит любое пламя. Даже то, что горит в смелом сердце.
Где найти дом хёльды знал каждый в деревне, да никто его не искал. Предсказания она изрекала, лишь когда сама того желала, а получить их уговорами ли, силой ли, не получится. Злить хёльду и вовсе себе дороже - говорили, способна она судьбу не только увидеть, но и переплести. Пойти к ней могли лишь за одним - о чём-то просить, но каждый знал, что за помощь хёльда берёт непомерную плату. Редко у кого находились такие просьбы, ради которых согласишься отдать самое дорогое.
Эйдар же знал, что никакая цена не покажется слишком высокой, выше жизни Марны. А самому, даже лучшему охотнику, не убить Великую волчицу.
Дом казался неприметным заснеженным холмом, только с окнами и дверью. Прямо на крыше росли три маленькие сосенки.
- Дозволь быть твоим гостем, - Эйдар трижды грохнул кулаком в толстой рукавице по просевшей деревянной двери.
- Будь моим гостем, охотник, - донеслось из-за окна.
Он вошёл в дом, решив ничему не удивляться, но внутри всё оказалось просто и скромно, как в любой избе его деревни. Да и сама хёльда - обычная женщина, разве что совсем не старая, как Эйдар представлял, ведь говорили о ней всегда, сколько он себя помнил, а ему уже четверть века сравнялось.
По кистям и шее предсказательницы вились узоры рун, точно выжженные по дереву. А волосы у неё были длинные и белые - не седые, нет, - молочная кипень.
- Я пришёл просить, - сказал Эйдар, глядя в светло-серые, как талая вода, глаза хёльды.
- За жену? Зря трудился. Слово уже сказано, назад не воротишь.
- Нет, не затем, но… - на секунду он вдруг понадеялся, что без волчицы обойдётся. Может, не зря говорят, что будущее она не только видит? - Я слышал, если тебя разозлить, ты способна судьбу переплести. А для жены моей смогла бы?
- Дурень ты, охотник. Скажи спасибо, я женщина честная и головы дурить не в моих привычках. Не то взяла бы плату, да и переплела… Запомни, охотник, Хозяйка Нитей добра, она не жалеет сил, чтобы каждому выбрать судьбу лучшую из возможных. Даже она их не создаёт - лишь выбирает. А кто решит, что сам лучше знает, пусть потом пеняет на себя.
Понял Эйдар, что ничего у хёльды не выторгует. А если она правду говорит, тогда и вовсе пытаться не стоит. Не беда, всё равно не за тем приходил.
- Тогда вот тебе моя просьба: помоги добраться до Великой волчицы, подскажи, как её одолеть.
- А заплатить готов? - ехидно спросила хёльда, и он кивнул. - Ничего-то ты охотник, не понял. Ну, что ж, слушай: в чреве твоей Марны растёт восемь мальчиков. Я заберу одного в уплату.
- Восемь? Ты в своём ли уме?! - Эйдар не знал, что его разгневало сильней: названная цена или враньё хёльды, возжелавшей заполучить его первенца.
- Не серди меня, охотник. Я тебя сюда не звала, не тащила. Если ты чего не видел и не слышал, это не значит, что такого нет. Редко, так редко, что почти никогда, но бывает. Заплатишь? Или уходи.
Ему по-прежнему хотелось схватить пророчицу за ворот зелёного, многажды перештопанного платья, встряхнуть так, чтоб разум на место встал, но он сдержался. Права хёльда, сам пришёл. Мысль липкая, мерзкая: если восемь, то что стоит один против жизни братьев и Марны? Не по-людски, но иначе ведь все помрут, Эйдар знал, что без жены восьмерых не выдюжит. Спросил, не подняв глаз:
- Что ты с ним сделаешь? Убьёшь?
- Я буду его любить.
И Эйдар согласился.
Странно было ему - охотнику - принять облик одного из тех, кого убивал без сожалений. Но такова была помощь хёльды. Она вытребовала у Эйдара медвежий клык из трофейных бус, зачерпнула пригоршню снега - и бросила в огонь вместе с прядью его волос.
Теперь он бежал по сугробам, и лютый убийственный мороз не вгрызался в его слепяще-белый густой мех. Будто считал медведя в снежной шкуре своим. Эйдар слышал, как потрескивает воздух, будто в нём развешена тончайшая ледяная паутина, но ощущал лишь огненный жар внутри. До логова Илвы осталось совсем ничего.
Первыми Эйдар увидел волчат. Ещё слепые, они возились в снегу возле норы, и охотник, задавив в себе жалость, бросился на них.
Хватило одного удара широкой лапы.
Откуда-то сверху завыло болью и яростью. Сам ветер - мощный, острозубый, - ударил в медвежий бок. Великая волчица упала на Эйдара. Свалила его в снег. Лапами, зубами, она стремилась рвать, грызть. Убить. Всей великой силой сломленной горем матери.
Но и Эйдер бился за своих детей.
Он уворачивался и налетал в ответ. Лёд ударялся о лёд.
Они катались, рычали, скреблись когтями по жёстким шкурам. Эйдару досталось могучее тело, но он не был рождён медведем. А Илва всегда была волчицей, и сейчас ей владела ярость. Она вывернулась из-под его лапы, рванулась вперёд, и, метя в горло, вгрызлась зубами. Промахнулась лишь чуть. Ей ничего бы не стоило дожать, разорвать артерию, но из-под медвежьей шкуры плеснула красным не кровь - огонь.
Ошпарил пасть Великой волчицы, морду. Она отпрянула, скуля; Эйдар - надвинулся. Он повалил Илву, и пламенные соки его жил изливались на серебряную шкуру.
Великая волчица умирала.
Эйдар ощутил, как колкий мороз вокруг сменился сырой стылью ранней весны. Марна будет жить! Вдруг тело под ним дёрнулось, и глаза Илвы глянули прямо в его глаза. Так остро, так пристально, будто видели истинную душу под медвежьей мордой. А потом она заговорила…
- За детей моих не прощу. За них ответят твои.
Так сказала Великая волчица и умерла.
Эйдар спешил домой. Под ясным небом, по талому снегу. Только бы Марна не родила - не умерла - раньше срока. Он успел.
Только сейчас Эйдар подумал, какой же у неё, и правда, огромный живот. Жена плела что-то из толстых белых нитей, то и дело откладывая работу, чтобы приложить к животу ладонь.
- Что ты делаешь? - спросил он, радуясь, что лицо её больше не печально.
- Снег кончился, - ответила Марна и светло улыбнулась. - Я готовлю обереги для наших малышей.
На столешнице перед ней уже лежало семь амулетов с узором в виде солнца с языками лучей и вплетёнными в него птичьими косточками. Восьмой она как раз заканчивала. Значит, и ей уже ведомо, сколько детишек ждать. Лишь бы не знала, что одного Эйдар уже сторговал.
Никому охотник не рассказал про волчицу, и деревенские радовались ранней небывалой весне. И Марна - больше прочих, пока не подошёл срок разрешиться. Роды шли тяжело и долго. По надрывным крикам и стонам Эйдар уверился, что сбылось бы предсказание хёльды, как есть сбылось бы. А потом повитуха вынесла обёрнутого в тряпицы младенца. Одного.
- А остальные? - едва не выкрикнул он, да пожалел жену. - Неужели… мёртвые?
- Не было никаких остальных.
Повитуха уложила младенца на живот матери и, измученная, отправилась восвояси. Малыш завозился, ища губами сосок, а Эйдар немо глядел на него - на единственного своего сына. Такого крошечного, что он уж точно не мог один расти в огромном животе Марны. И амулеты, что плела жена, пропали. Это всё волчица. Её проклятие спрятало семерых нерождённых сыновей.
А наутро хёльда пришла за восьмым - своим. И Марна не пережила такого горя.
***
На могиле жены лежал снег. Эйдар упал на колени, растёр между пальцами белые хлопья - холодные и тают на коже. Как есть, снег! Да откуда же? Пятнадцать лет их края не видывали зимы. С тех пор, как Эйдар победил Илву. С тех пор, как…
Он принялся руками расчищать холмик, под которым спала его Марна. Она не любила снег. Больше всего на свете не любила. Не позволит Эйдар проклятому снегу тревожить любимую. Даже теперь - не позволит.
- Я уберу, родная, уберу… - забормотал, выстужая ладони, - Вот так...
До боли в коленях он ползал вокруг могилы, отгоняя подальше снежную крупу. Порыв ветра с издёвкой швырнул новую пригоршню на расчищенную землю.
- Да что же… Как же…
С месяц назад повеяло осенью - давно забытый запах. В молодости от холода так не ломило кости, а теперь приходилось целыми днями топить печь в избе. А теперь вот - снег. Эйдар ещё повоевал с белым злодеем и сдался. Воин из него теперь никудышный. Да и метель поднялась такая, что драло кожу на лице, ветром било в грудь.
- Прости уж, - Эйдар кивнул могилке и потрусил домой.
Пока добрался до избы, дверь до средины замело сугробом. Хорошо ещё снег свежий да рыхлый. Эйдар помнил, как в прежние времена могло дворы завалить - по несколько дней не выберешься. Он вытер ноги о волчью шкуру, на другие шкуры уселся. Много у него было шкур этих. Когда умерла Марна, Эйдар отправился к хёльде, сына проведать, да нашёл лишь пустую домуху. С горя перебил всех волков окрест. И только когда не осталось ни одного, угомонился. Так откуда же снег теперь?
Что-то почудилось ему в рёве ветра во дворе. Эйдар прислушался. Шёпот, только слов не разобрать. Да и не слова то были - смех. Будто убитая волчица Илва над ним потешается.
- Сгинь, сгинь проклятая!
Ветер хлестнул дверь снежной лапой, да куда ему справиться с железным засовом. Может, и вовсе померещилось? Эйдар улёгся на шкуры и закрыл глаза.
Вроде и не спал вовсе, а проснулся, когда что-то в дверь ударило. Слабо так, но отчётливо. Заскреблось и затихло, пока Эйдар поднимался с лавки и брёл, спросонья спотыкаясь то о табурет, то о мёртвую волчью башку.
- Сгинь, говорю, - заворчал, возясь с засовом.
Да только за дверью не метель билась. Человек лежал. Одёжки худенькие, в таких разве в зиму ходят? Эйдар и сам уже забыл, как пристало в мороз рядиться, чтоб не окочуриться за пару вздохов. У человека за спиной висел лук, нож на поясе - никак охотник? Давно тут гостей не было…
Эйдар потряс охотника за плечо, тот слабо шевельнулся. Что ж делать, не оставлять ведь человека помирать. Эйдар приподнял его под руки - и весу-то в теле нет совсем - втащил в избу, в печное тепло. Перевернул охотника лицом вверх. Поди ж ты, мальчишка ещё совсем. Лежал белый совсем, неподвижный. Но живой - грудь едва-едва вздымалась.
Эйдар уложил мальчишку на лавку возле печи, укрыл шкурами и сам примостился рядом. Долго просидел, и лишь когда метель поулеглась за окном, у юного охотника лицо порозовело, глаза раскрылись.
- Ну, откуда будешь? - спросил Эйдар, наливая горячий отвар шиповника, вкладывая чашку в дрожащие руки.
- Издалека, - отхлебнув, ответил мальчишка. - Мы с братьями стаю волков выслеживали, что повадились наших овец таскать.
- Волков? Это вы совсем мимо забрели. Нет здесь волков, давно уже, лет...
Эйдар хотел было сказать, как давно, да не смог припомнить, когда последний раз всерьёз охотился. То ли правда не осталось в ближних лесах волков, то ли он перестал искать.
- Может, и не было, но теперь точно есть, - окрепшим, отогревшимся голосом заявил охотник. - Мы с братьями следили за стаей. Вот этими вот глазами я видел громадного тёмно-серого вожака. Я на разведку вышел, когда вдруг метель занялась. Заплутал и околел бы где-нибудь, если бы случайно на избу твою не набрёл.
Мальчишка только теперь оглядел Эйдарово убранство. Неверяще глянул на хозяина - разве мог старик столько шкур добыть? Только самому Эйдару уже не до гостя стало. Вскочил, сорвал лук с крюка на стене.
- Стая, говоришь?
- Видят боги, не вру, - мальчишка насторожился. - А ты куда собрался? Их много там, а ещё…
- Что ещё? - Эйдар пристегнул к поясу охотничий нож.
- Братья не поверили, когда им сказал. С волками женщина была. Волосы длинные и белые, что молоко, а по телу узоры. Прямо в логово она забиралась, с волчатами играла. Непростые волки-то…
Волосы белые, узоры… Хёльда? Что же она с волками, а сын их с Марной где?
- А не видал ты там юношу? Вот как ты годками?
Охотник мотнул головой. Значит - убить. Их всех. И волков поганых, и ведьму-обманщицу!
- Идём, - рявкнул Эйдар, - поведёшь меня туда, к логову.
На мальца смотреть больно. Ноги на пол спустил - трясутся, в глазах муть от стылого забытья. Эйдар уж хотел было сжалиться, дать передышку - пусть бы полежал, в себя пришёл, но парень, хоть и шатко, а на ноги поднялся, посмотрел решительно. Молодец, глядишь, через пару лет и выйдет из него толк. Эйдар и сам взялся бы обучить - больно уж ему отчаянность такая приглянулась - да разве станет молодой такой отшельником жить? Ему жить да радоваться, невесту искать.
Снова стыд взял, что едва ожившего снова в лес тащит, но Эйдар лишь головой мотнул. Волки! Волки снова в его лесу.
- Вот здесь лагерем с братьями стояли!
Рубен, так назвался мальчишка-охотник, присел на поваленное грозой бревно, оглядел чёрный круг кострища. Нечего тут было рассиживаться, ясно ж - ушли братья, да Эйдар смолчал. И так тащил безжалостно сквозь свежие сугробы и бурелом, не давая шаг замедлить. Пусть отдохнёт, пока можно.
Эйдар вокруг лагеря походил, золу потрогал, к следам присмотрелся. По всему выходило, что тут целый отряд топтался. И ушли будто в спешке совсем недавно, даже снег ещё таял на кострище.
- Это ж сколько у тебя братьев-то? - хмыкнул Эйдар.
- Шестеро, - Рубен оглядывал лагерь и будто только сейчас что-то понял. Показался растерянным, точно бельчонок, оставшийся без мамки. - Да куда ж они делись? Неужели без меня на волков пошли?
Эйдар и слышал и не слышал. Семья… Большая, настоящая. Как и у него могла быть, если бы не…
- Верно пошли, - он почесал бороду, - если решили, что ты в логове сгинул.
- Так идём же, ну! - Рубен вскочил, лук наизготовку. Будто и усталости не осталось.
Они бросились сквозь лес. Один - за братьями, чтобы помочь. Другой - за волками, чтобы убить. И за хёльдой… Гнал мысли, да всё равно не мог не думать о том, что знает она о его единственном сыне.
Вдруг впереди, за рослыми стволами сосен - вой, крики, рычание. Сначала будто и померещилось в вое ветра, но потом отчётливым стало. Рубен рванул вперёд, Эйдар - следом. Оказались один за другим на поляне.
Страшно там было. Лежали в снегу люди. Лежали волки. И вместо белого лишь красное вокруг и мёртвое. А живое лишь одно - огромный тёмно-серый волк стоял над лежащим под ним человеком. Пасть в крови, зубы скалил - вожак. И не мог никак Эйдар глаза от него отвести. Было что-то… Что-то, что не давало шагу ступить, путало мысли. И вдруг понял - на тёмной груди зверя белым волосом по шкуре шёл узор - солнце с широкими языками лучей. Точно такой его Марна плела в оберегах для нерождённых сыновей…
Да как же? Не могла ведь хёльда?.. Или могла? Не зря же она в логове с ними живёт. А что волк… Ведь когда-то и самого Эйдара в медведя превратила! Только вот зачем? Неужели и это прочла в нитях?
И время будто застыло, повисло снежинками в морозном воздухе, невысказанным словом на языке. Волк… Сын?
Крик - отчаянный, яростный - вдруг снова запустил извечное колесо. Стон тетивы и свист летящей стрелы. Волк припал на лапы, взрыкнул, да поздно. Эйдар не успел и полкрика, полшага сделать, вожак - сын! - рухнул наземь. Стрела Рубена торчала из горла, а сам мальчишка застыл с поднятым луком.
Кровь, исходящая паром, пролилась на грудь волка, на белый оберег, рисунком лёгший на грудь. На оберег, который не уберёг.
Сын. Последний сын! Пусть волк, пусть, но его! Эйдар бросился с рычанием, с яростью, с выставленным вперёд ножом. Он воткнул лезвие по рукоять в тело Рубена. Тот извернулся, глянул с непониманием, обидой… Злостью? Пытался ещё ответить, но он был слаб. Юн и слаб, а Эйдар - зол. И мальчишка лёг рядом с братьями. В снег, ставший холодной кровью.
Рубена скрутила последняя предсмертная судорога. Ворот куртки распахнулся и что-то белело там на бледнеющей коже. Эйдар склонился. Он уже видел, что там, понял не глазами, не головой - сердцем. И всё равно пригляделся, будто близорукий старик. Белое… Белое солнце из переплетения нитей.
Их было семеро. Охотников, братьев было семеро. И все - почти мальчишки, едва заслужившие право взять оружие и выйти за добычей. Эйдар метнулся к другому брату, к третьему - распахивал вороты курток и сквозь подёрнувшую глаза слёзную муть смотрел на обереги.
Семеро братьев. А восьмой… А восьмой брат, серошкурый, лежал с разорванным горлом. Все восемь его Эйдара детей. Мёртвые.
«За детей моих не прощу. За них ответят твои».
- Довольна ли ты теперь, Илва? - взревел, задрав к небу голову, Эйдар. - Довольна ли?!
Но небо молчало. Зато ответила земля. Из логова выбрались волчата-подростки. Все серые, а один - меньше прочих и белый весь от носа до хвоста. Тявкнул. Громко так, издевательски? Смеётся… Смеётся!
- Ты?! Ты…
Эйдар поднял нож - красный, как злоба, как любовь к сыновьям, как кровь врага. Двинулся медленно. Белая… Белая гадина. Убил раз - убьёт снова.
Волчата попятились, а белый волчонок не боялся, не убегал. Даже, когда Эйдару остался шаг, один замах.
- Не смей! Дочку - не смей!
Из логова метнулась наперерез женщина. Волосы белее метели хлестнули воздух, пальцы-крючья впились в плечи Эйдара. Пока он отодрал от себя хёльду, пока толкнул, швырнул оземь, белый волчонок кинулся в лес.
И следом поднялась пурга. Да такая, что Эйдар с юности не видывал. Из прорех в небе, посыпался холодный и колючий смех. Зима возвращалась белым пологом по красному. Укрывала мёртвых волков, укрывала мёртвых людей. Замела так, будто не было, будто стирала с земли, из мира, из памяти.
Эйдар кинулся в одну сторону, в другую. Где теперь искать проклятую? Волчата увязались следом. Мало им!
- А ну, пшли! - Эйдар запустил в мелюзгу палкой. Топнул ногой.
Те шугнулись, замерли поодаль. То-то же. Наугад он вломился в лесную чащу. Белую всю, с частоколом чёрных стволов. Невидимые в метели кусты драли куртку и руки, глаза кололо ледяным ветром, будто сам лес, само небо не пускали Эйдара за волчицей. Но он бежал, бежал, и всё виделся ему белый силуэт на белом. Вот за дерево скакнула - или то заяц? Вот хвост метнулся на фоне пня - или снег взвился? Эйдар со злости вогнал острие ножа в кору. Дёрнул назад - не идёт! Зарычал, завыл сам, точно волк. Белое на белом, белое на белом... Всё обманка.
И уж весь воздух в груди выстудило, а он бежал. Не бежал даже - брёл. На кого только похож? Старый безумный дурак, ищущий новой крови в лесу. Новой смерти, которая ничего не изменит.
Ноги завязли в сугробе. Эйдар рванулся вперёд и упал лицом в белый холод. Снег забил рот и ноздри, залепил глаза. Надо б подняться, да никаких сил не осталось. И ради чего? Белую волчицу всё равно не догнать. Нет его Марны, нет сыновей, волков - и тех нет, чтобы злобу выместить. Один он. И снова, громом по небу - один!
Может, и не нужно дальше?.. Не для кого.
Эйдар уже и веки прикрыл, и приготовился. Говорят, в снегу уснёшь, так и не заметишь, как сон навсегда заберёт. Но вдруг ткнулось что-то тёплое в шею, потом - в ладони. Эйдар глянул сквозь залепивший ресницы снег. Его окружили волчата. Никак не отвяжутся! Он хотел отогнать, зашибить приставучих. Даже руку занёс, пальцы в кулак собрал. Так так и замер, отражение своё в жёлтых глазах увидел: огромный, здоровый мужик весь в снегу, точно чудище какое. И взгляд… Страшный, бешеный. Рука сама собой опустилась. Мелькнула в памяти и красная поляна у логова, и белые обереги на мёртвых телах. А ещё - волчата Илвы полжизни тому назад. Смерть только к смерти ведёт. Хватит.
Волчата тявкали, звали. «Вставай, вставай! Бежим!» Куда, на охоту, дальше? Глупые. Учиться им ещё и учиться, чтобы стать охотниками. Эйдар тронул одного, тот не испугался, боднул лбом в ответ. Взъерошил холку другому - мягко как. Он то привык к грубым волчьим шкурам, что содранными устилали дом, а тут... Словно детские волосы.
- Глупые вы… Глупые детки.
Он поднялся, отряхнул куртку и штаны. Волчата лаяли, прыгали вокруг него. Маленькая стая. Семья?
Причудливо плетутся нити судьбы. Рвутся, путаются…
- Ну что, ребятки, домой пора.
... а потом выводят, куда и не ждёшь.
Шёл снег.