настоящее
у меня странные отношения с чеховскими пьесами. казалось бы, они давно должны намертво въесться в память, но вместо этого как будто проваливаются в зыбучие пески, я не различаю героев, лишь смутно помню сюжет. но "Трех сестер" я теперь уже вряд ли забуду. сложно будет забыть. именно этих, странных, истеричных, жестких, и таких трогательных, настоящих и отважных, как потерянные дети - "Трех сестер" из Германии.
Кригенбург, как филиппинский хилер, голыми руками вскрыл тело пьесы, растворил ткани, и вытащил самое больное, самое трепещущее, что есть в ней - ее сущность, ее сердце. бьющееся неровно, отдающее хрипами, и оттого настолько живое.
(...и до сих пор в голове моей не умещается тот факт, что все это делают самые обычные люди. вот сейчас девочка (а она уже и не девочка вовсе, ей за сорок), похожая на дворового хулигана, лихо подбоченясь, уминает сэндвич, купленный в автомате... и через какие-то несколько часов цветет, распускается на сцене ломкой, грациозной, аристократичной Машей...)
мрачная буффонада.
белые стены, обклеенные бумажками - несбыточными желаниями, горы белья, шары из полиэтилена, слепящий свет операционной - место вне пространства и времени.
слова - только карканье ворон, чириканье растрепанных воробьев, "take these broken wings and learn to fly, blackbird".
маски. огромные головы из папье-маше. с щенячьи вселенской грустью в нарисованных глазах.
эти взрослые герои, произносящие такие умные, такие глубокие речи - дети, дети, которые заигрались, заблудились давно и безнадежно, но продолжают делать вид, что все идет как надо, и самое время сыграть задорный мотивчик: маленький оркестр, барабан, труба и два аккордеона - "а смерть - это старый немецкий маэстро" (с).
сквозняк. насквозь.
Кригенбург, как филиппинский хилер, голыми руками вскрыл тело пьесы, растворил ткани, и вытащил самое больное, самое трепещущее, что есть в ней - ее сущность, ее сердце. бьющееся неровно, отдающее хрипами, и оттого настолько живое.
(...и до сих пор в голове моей не умещается тот факт, что все это делают самые обычные люди. вот сейчас девочка (а она уже и не девочка вовсе, ей за сорок), похожая на дворового хулигана, лихо подбоченясь, уминает сэндвич, купленный в автомате... и через какие-то несколько часов цветет, распускается на сцене ломкой, грациозной, аристократичной Машей...)
мрачная буффонада.
белые стены, обклеенные бумажками - несбыточными желаниями, горы белья, шары из полиэтилена, слепящий свет операционной - место вне пространства и времени.
слова - только карканье ворон, чириканье растрепанных воробьев, "take these broken wings and learn to fly, blackbird".
маски. огромные головы из папье-маше. с щенячьи вселенской грустью в нарисованных глазах.
эти взрослые герои, произносящие такие умные, такие глубокие речи - дети, дети, которые заигрались, заблудились давно и безнадежно, но продолжают делать вид, что все идет как надо, и самое время сыграть задорный мотивчик: маленький оркестр, барабан, труба и два аккордеона - "а смерть - это старый немецкий маэстро" (с).
сквозняк. насквозь.