Ложь во спасение
В детском театре всегда была грязь.
Представления начинались днём, так что все актёры пили уже с утра. Цель пития была одна - алкогольный туман, так что в ходу была только водка. Старик Ланкевич после первой бутылки обычно поднимался, окидывал всех посветлевшим после опохмела взглядом и шёл протереть от пыли декорации. Хватало его обычно где-то на четверть, потом он возвращался и уже не уходил. Нередко, слегка размякнув, отходила и Алла Павловна - чаще с Петром Геннадьевичем или Вячеславом, но иногда также с Семён Леонидовичем, который ради таких случаев приходил пораньше. Они трахались в тесной гримёрке быстро и не раздеваясь и вскоре возвращались. Алла Павловна следила за собой и обычно выглядела лучше своих товарок.
Они пили, курили в открытую дверь (чтобы зал не заполнило дымом), обсуждали прошедшие вечер и ночь и грубо шутили о застарелых масляных пятнах на своих потёртых костюмах. Ближе к началу театрального дня, старик Ланкевич начинал упрашивать Семён Ледонидовича, чтобы тот привёз фанеры и красок, и можно было сделать новую декорацию замка. Старая уже три года щеголяла сколом на башне и грозила свалиться кому-нибудь на голову из-за ветхости креплений. В ответ Семён Леонидович молча подливал Ланкевичу ещё и чокался.
Потом приходили дети, и начиналось представление. Играли всегда плохо. Кто играл получше, не задерживался здесь надолго, такие переходил в Муниципальный Театр Сатиры, где развлекали уже более требовательную публику. Все спектакли были поставлены так давно, что никто уже не помнил ни изначальные тексты, ни даже действия, всё делалось, как пойдёт. Полупьяная Кот в сапогах просила пьяного Людоеда превратиться во льва, тот глухо матерился себе под нос, делал оборот вокруг своей оси и с грохотом падал, запутавшись в ногах. «Помер, подлец» - комментировала произошедшее Кот и накидывала сверху покрывало.
Дети не видели подвоха. Совсем ещё малютки, они не замечали ни неловких движений Герты, ни расстёгнутой ширинки Карабаса. Раскрыв рты, они наблюдали за происходящим на сцене, визжали, когда Злой Волк готовился напасть на Поросёнка, и смеялись, радуясь находчивости Иванушки.
Дети видели сказку. Добрую сказку, где добро побеждало зло, а хороших героев ждала награда и долгое счастливое будущее. Они не понимали и не видели формы, живое детское воображение давало им сразу всю глубину содержания.
Вечером театр пустел. Актёры расходились по квартирам и кабакам, Семён Леонидович отправлялся в банк. Иногда Алла Павловна оставалась в маленькой, но светлой каморке Ланкевича за сценой. Пока тот гасил везде электричество и запирал двери, грела для него на плитке заготовленную ещё с утра еду. Во время ужина она тихо спрашивала: «Серёж, (наверно, она единственная во всём театре знала его имя) Серёж, почему всё именно так? Зачем всё это?»
Старик Ланкевич (ему было под пятьдесят, но выглядел он на все семьдесят пять), откладывал вилку, устремлял взгляд в какую-то точку на стене напротив и отвечал тихо и неожиданно серьёзно. Он говорил ей, что они делают благородное дело - они дают детям сказку. Он объяснял, что это - ложь во спасение. Благодаря им, дети верят в сказку, верят в добро и в то, что всё будет хорошо. А значит, у этих детей есть шанс в нашем поганом мире. У них есть будущее - они обязательно его построят именно таким добрым и правильным, как в любимых ими сказках. Это будущее обязательно будет лучшим. Лучшим, чем вышло у работающих в этом грязном, забытом богом театре. А это значит, что и у них - у него и у неё - есть шанс в этом будущем. И всё обязательно будет хорошо.
Потом он доставал из тумбочки старую фляжку и брался за содержимое. Обычно Алла оставалась. Тогда он её бил - жёстко, но недолго.
Представления начинались днём, так что все актёры пили уже с утра. Цель пития была одна - алкогольный туман, так что в ходу была только водка. Старик Ланкевич после первой бутылки обычно поднимался, окидывал всех посветлевшим после опохмела взглядом и шёл протереть от пыли декорации. Хватало его обычно где-то на четверть, потом он возвращался и уже не уходил. Нередко, слегка размякнув, отходила и Алла Павловна - чаще с Петром Геннадьевичем или Вячеславом, но иногда также с Семён Леонидовичем, который ради таких случаев приходил пораньше. Они трахались в тесной гримёрке быстро и не раздеваясь и вскоре возвращались. Алла Павловна следила за собой и обычно выглядела лучше своих товарок.
Они пили, курили в открытую дверь (чтобы зал не заполнило дымом), обсуждали прошедшие вечер и ночь и грубо шутили о застарелых масляных пятнах на своих потёртых костюмах. Ближе к началу театрального дня, старик Ланкевич начинал упрашивать Семён Ледонидовича, чтобы тот привёз фанеры и красок, и можно было сделать новую декорацию замка. Старая уже три года щеголяла сколом на башне и грозила свалиться кому-нибудь на голову из-за ветхости креплений. В ответ Семён Леонидович молча подливал Ланкевичу ещё и чокался.
Потом приходили дети, и начиналось представление. Играли всегда плохо. Кто играл получше, не задерживался здесь надолго, такие переходил в Муниципальный Театр Сатиры, где развлекали уже более требовательную публику. Все спектакли были поставлены так давно, что никто уже не помнил ни изначальные тексты, ни даже действия, всё делалось, как пойдёт. Полупьяная Кот в сапогах просила пьяного Людоеда превратиться во льва, тот глухо матерился себе под нос, делал оборот вокруг своей оси и с грохотом падал, запутавшись в ногах. «Помер, подлец» - комментировала произошедшее Кот и накидывала сверху покрывало.
Дети не видели подвоха. Совсем ещё малютки, они не замечали ни неловких движений Герты, ни расстёгнутой ширинки Карабаса. Раскрыв рты, они наблюдали за происходящим на сцене, визжали, когда Злой Волк готовился напасть на Поросёнка, и смеялись, радуясь находчивости Иванушки.
Дети видели сказку. Добрую сказку, где добро побеждало зло, а хороших героев ждала награда и долгое счастливое будущее. Они не понимали и не видели формы, живое детское воображение давало им сразу всю глубину содержания.
Вечером театр пустел. Актёры расходились по квартирам и кабакам, Семён Леонидович отправлялся в банк. Иногда Алла Павловна оставалась в маленькой, но светлой каморке Ланкевича за сценой. Пока тот гасил везде электричество и запирал двери, грела для него на плитке заготовленную ещё с утра еду. Во время ужина она тихо спрашивала: «Серёж, (наверно, она единственная во всём театре знала его имя) Серёж, почему всё именно так? Зачем всё это?»
Старик Ланкевич (ему было под пятьдесят, но выглядел он на все семьдесят пять), откладывал вилку, устремлял взгляд в какую-то точку на стене напротив и отвечал тихо и неожиданно серьёзно. Он говорил ей, что они делают благородное дело - они дают детям сказку. Он объяснял, что это - ложь во спасение. Благодаря им, дети верят в сказку, верят в добро и в то, что всё будет хорошо. А значит, у этих детей есть шанс в нашем поганом мире. У них есть будущее - они обязательно его построят именно таким добрым и правильным, как в любимых ими сказках. Это будущее обязательно будет лучшим. Лучшим, чем вышло у работающих в этом грязном, забытом богом театре. А это значит, что и у них - у него и у неё - есть шанс в этом будущем. И всё обязательно будет хорошо.
Потом он доставал из тумбочки старую фляжку и брался за содержимое. Обычно Алла оставалась. Тогда он её бил - жёстко, но недолго.