Бакалея и виолончель
Письмо пришло к ужину. Я хрустела речным песком под изогнувшейся над колодцем радугой. На пути к реке, кивая похожим на желтки, вбитым в муку, ирисам, открыла мессенджер: «Уважаемая Тартилья! Сообщаем, что Вы зачислены в школу кулинарного волшебства и чародейства. Просим прибыть не ранее завтрака и не позднее обеда. При себе не иметь: детей и других вредных привычек. Администрация «Бакалея и виолончель». Я идеальный кандидат. Вода проточная, и уже не пахнет щучьими головами, как месяц назад, когда случился последний выкидыш.
В тот вечер я придумала эклеры с корнишонами. Мы случайно столкнулись с Тартом на «Истории солдата» в Пош. Он не любил театра. Длинная артистка порхала по сцене, как черное лебяжье перо - такая пластика мне встречалась у кусочков темперированного шоколада, бегущего на мраморную доску. Я проанализировала, и вышло, что из нее не получится никакого блюда - много сложных ингредиентов. Не съедобно. Немедленно написала Тарту две строки, пока слой за слоем, не выросла поэма из коржей беззащитной страсти. Ответ не пришел. Ясно, со мной - интересно, но невыносимо, как в замке из соли и перца. Но уговор был - зачать. Невежливого и кучерявого, обрывающего лепестки маттиолы и баклажана ребенка. В июньском салате с ореховой заправкой однолетники все равно никто не замечает.
Я в театре давно. Сам Крэг гордился бы мной, увидев задник из молочных пакетов в горошек для «Земляничной поляны». Балку для ворот замка Эз, захваченного чудовищными гусями, выкупала в топленом молоке, и растерла бока жженой с сахаром водкой. Дети приходят на спектакль, и выходят совсем другими людьми - умеренно зрелыми как кабачок для оладий в августе. Они не просто проводят в театре час-два, а становятся мудрее и красивее. У меня детей нет. В бутафорском цехе женщин мало - кругом одна вредность: тонны краски. Мои кавалеры тащат книги, а женщины так ненавидят, будто бы мне дарят по крайне мере сборники рецептов 35-ти аккадских блюд.
На закрытие сезона принесли торт прямо в цех. Бутафорским глазом подметила граммов четыреста мастики. Монтировщики уже запаслись вилками, как вдруг вошел режиссер. - Красота, прямо жалко резать! - Представляете? В мире предательства, злого смеха, где твой любимый пишет, что фрам - это горизонт, а на горизонте - ты, а потом ведет балерину под венец, в этом мире им жалко резать торт!
Бабушка этим олухам надавала бы по щекам. Она не любила церемоний, и отрубала головы всем больным животным. Ей даже однажды сделали замечание: пожалуйста, рубите поменьше. И следом прислали пряников и ветеринара. Выпотрошив живую рыбу, она бросала окуней на каленую сковороду - ничего не оставалось, как поедать эти роскошные золотые хвосты, промасленные и просоленные до костей, из которых можно высосать целую историю. Например, про то, как бабушка ехала в повозке, везла в магазин конфеты, вино и вафли, а злые черти щекотали ей пятки. Или как она малышкой бегала в школу в несусветную даль. В октябре у нее совсем не было обуви, и, чтобы немного согреть ступни в дороге, она выпивала перед выходом высокую кружку молока, а, пробежав полпути, садилась под куст и, отогреваясь, писала прямо на босые ножки. Она была чародейка. А я? Я просто бросаю в корзину все, что могу исполнить из волшебной симфонии сладкого.
Тарт приезжал на юг часто, и каждый раз неожиданно. Мы собирались посмотреть медальон Экзюпери, найденный на шельфе Марселя, а один раз пробрались на виллу главного бандита - очень хотелось знать, как устроен бассейн в горах.
И вот теперь режиссер, с потной шеей, заеденной анисовой июньской мошкарой, велел глазированных музыкантов сохранить «на память». Бисквит брауни был хищно атакован, разорен и позорно не съедобен. «Не хочу работать среди кобылиц, несущих приплод с заячьей скоростью, и шесть премьер вместо реальных трех. Я хочу ребенка и кусок торта». И отправила заявку в школу кулинарного волшебства «Бакалея и виолончель».
В последний раз Тарт приехал в июле на пару часов. Мы шли по дорожке вдоль кладбища. Он сказал, что всегда будет рядом. И приедет - куда угодно. Дышалось легко - так легко и быстро сгорают миндальные печенья, которым достаточно взмаха ресниц, чтобы уничтожить лакомство. Все было зеленым: табачный рынок, и горы петрушки, и скошенное серпом поле горчицы. Горчица умирает красиво, как во сне, и оставляет за собой пышную, мягкую землю.
Бабушка любовно смотрит на топор, прилаживая лезвие к стожильной шее балерины. Секунда, и я увижу, как голова покатится, словно выпорхнувшее из гнезда перепелиное яйцо, которым повар, сбив острый конец, украсит пасту карбонара. Желток будет смотреть острым глазом со дна скорлупки. Бабушка скажет: с гор вода, с тебя худоба. Я вынимаю топор из ее рук, и вкладываю атласную ленту. Внучку ждет ужин и радостный день. Такой же, как тот, когда у меня случилась задержка. День, когда письмо из «Бакалейщик и виолончель» немного опоздало. Меня тошнит, понимаете, какое счастье, просто тошнит от вашей пиццы.