Лёлища
Дорогая моя Оля! Завтра тринадцатое уже, и у дебя настанет день рождения!
Пусть в честь тебя пекутся пироги, рождаются сыны, штробится стенка и собирается икеевская мебель! Пусть в твою честь - самые лучшие тефаль и бош моют, стирают, чистят, чтобы твои руки отдыхали покорно, и принимали георгины, поднимали хрусталь с шипучим, и примеряли новые какие-нибудь брильянты. И пусть брильянты - это мы: окружающее, обнимающее, поющее для тебя человечество. Завтра ты обязательно проснешься. И станешь заваривать кофе. И будешь сушить блондинистую голову. И платье наденешь синее-синее. Ну, или какое другое наденешь. Из туфли у тебя есть из маскота. Ты их тоже надень. Потому что праздник. Такой широты и красоты. Праздник, как вся наша-твоя жизнь: сладкий и горький, и всяко взрыдательный, и смеющийся, и разный такой. Но я хочу, чтобы он был легким-легким как перышко. Чтобы ты получала удовольствие, не оглядываясь на чушь собачью. Люди - дураки, они чего только ни придумают, ни скажут. Так они ведь самого главного и правда что не скажут - не умееют. И я не умею, хотя и очень хочется выразить радость и гордость, что есть в этой жизни у меня заслуга - наше нечаянное содружество. Мы сидели на деревянной лестнице, с которой можно было свернуть шею. В антоновской библиотеке было всегда очень приятно: сырость, мрак и толпы филологинь. И мы шли за учебниками, как в первом классе. А потом еще были салат, торт и записи с пленки каких-то безупречных каламбуров в твой день рожденья. И с этой лестницы ты читала какие-то вполне себе горькие стихи, и была белая и тонкая. А у меня был красный берет. А потом черная шуба. И школа комсостава. И Вологда. И ТО Университет. И Шадурский. И Мира 42. И - оба на - другая жизнь. И через вспышку мы идем к другому кадру. Здесь я на полную катушку врубаю Эдуарда Артемьева, и становится солнце, пыль, и океаны цветов для Ольги Николаевны. Мамочка моя, какая жизнь длинная, Оля. И все это, все это - ты! Жизнь ты моя. С днем рождения уже. Давай, наконец-то! Все будет класс.
Пусть в честь тебя пекутся пироги, рождаются сыны, штробится стенка и собирается икеевская мебель! Пусть в твою честь - самые лучшие тефаль и бош моют, стирают, чистят, чтобы твои руки отдыхали покорно, и принимали георгины, поднимали хрусталь с шипучим, и примеряли новые какие-нибудь брильянты. И пусть брильянты - это мы: окружающее, обнимающее, поющее для тебя человечество. Завтра ты обязательно проснешься. И станешь заваривать кофе. И будешь сушить блондинистую голову. И платье наденешь синее-синее. Ну, или какое другое наденешь. Из туфли у тебя есть из маскота. Ты их тоже надень. Потому что праздник. Такой широты и красоты. Праздник, как вся наша-твоя жизнь: сладкий и горький, и всяко взрыдательный, и смеющийся, и разный такой. Но я хочу, чтобы он был легким-легким как перышко. Чтобы ты получала удовольствие, не оглядываясь на чушь собачью. Люди - дураки, они чего только ни придумают, ни скажут. Так они ведь самого главного и правда что не скажут - не умееют. И я не умею, хотя и очень хочется выразить радость и гордость, что есть в этой жизни у меня заслуга - наше нечаянное содружество. Мы сидели на деревянной лестнице, с которой можно было свернуть шею. В антоновской библиотеке было всегда очень приятно: сырость, мрак и толпы филологинь. И мы шли за учебниками, как в первом классе. А потом еще были салат, торт и записи с пленки каких-то безупречных каламбуров в твой день рожденья. И с этой лестницы ты читала какие-то вполне себе горькие стихи, и была белая и тонкая. А у меня был красный берет. А потом черная шуба. И школа комсостава. И Вологда. И ТО Университет. И Шадурский. И Мира 42. И - оба на - другая жизнь. И через вспышку мы идем к другому кадру. Здесь я на полную катушку врубаю Эдуарда Артемьева, и становится солнце, пыль, и океаны цветов для Ольги Николаевны. Мамочка моя, какая жизнь длинная, Оля. И все это, все это - ты! Жизнь ты моя. С днем рождения уже. Давай, наконец-то! Все будет класс.