История государственных идеологических проектов в России
Оригинал взят уpodosokorskiyв Андрей Зорин о «необыкновенных приключениях» государственных идеологических проектов в России
28 сентября 2012 г. в «Новой газете» опубликована беседа известного российского историка, профессора Оксфордского университета и Российской академии народного хозяйства и государственной службы Андрея Зорина и обозревателя «Новой газеты» Андрея Колесникова. Тема беседы: судьба государственных идеологий в России, от времен графа Сергея Уварова - до наших дней.
«Если есть «вашингтонский обком», то должен быть и ЦК»
Мы живем в идеократическом государстве. Оскорбление чувств верующих, возведенное в уголовный закон, - это прямой заменитель и наследник «антисоветской агитации и пропаганды», столь болезненно - в представлении власти - уязвлявшей советских людей. Государственная идеология окончательно слилась с официозным православием. Поскольку идеология требует новых идей, пусть и искусственных, а их нет, как нет и нового марксизма-ленинизма, приходится прибегать к идеям старым - религиозным и обрядовым. А где православие - там и самодержавие, и народность. Уваровская триада, хоть и сформулированная по-французски, уже проходит где-то по разряду русской народной поговорки…
Запретительная идеология, переплавленная в нормы законов, дорисовывает контур новой власти, власти третьего срока Путина. Страна отгораживается - в который раз в своей истории - от современности и Запада, и погружается в архаику. Которая казалась бы смешной, если бы не была такой страшной. Этак мы дойдем до состояния первой половины XVIII века, когда профессора философии были обязаны представлять в канцелярию Академии конспекты своих лекций для суждения о том, «не уклоняются ли они от ученья православной веры и не сомневаются ли они в славном состоянии государства».
Беда в том, что такое государство - бесплодно и непроизводительно. В экономике - это инвестиционно непривлекательная страна с утечкой капитала. В образовании и науке - идейно непривлекательная. Чем туже затягивается петля новой государственной идеологии, тем меньше шансов на то, что к нам приедут преподавать и заниматься исследованиями лучшие умы, а из страны не начнется утечка уже не просто мозгов, а утечка детей - тех, ради кого, собственно, и выстраиваются государственные, политические, экономические, социальные системы.
Чтобы лучше понять природу этой уже сформированной и столь недружелюбной к свободной мысли и современному стилюмышления и жизни идеологии, мы затеяли разговор с одним из самых глубоких исследователей истории идеологических процессов в России - историком Андреем Зориным. Который, будучи профессором Оксфорда и пройдя через преподавание и исследования в Гарварде, Стэнфорде и прочих университетах, не оставляет надежд привить интернациональную научную культуру у себя на родине, работая в качестве академического директора программ ряда факультетов Российской академии народного хозяйства и государственной службы (РАНХ и ГС). По иронии нынешних российских обстоятельств являющейся структурой при президенте РФ… Россия - страна парадоксов. Что ее пока и спасает.
- Андрей Леонидович, хотелось бы поговорить с вами о российских идеологических проектах, которые повторяются из века в век, подтверждая, на мой взгляд, «эффект колеи». Но начать этот разговор - со статьи историка Андрея Зубова, опубликованной в «Новой», о графе Сергее Уварове (№97 от 29 августа и №100 от 5 сентября 2012 года) и его триаде «православие-самодержавие-народность». В наших публикациях он представлен фигурой прогрессивной. Согласны ли вы с таким подходом?
- Проблема не в апологетике Уварова. Почему бы и нет? Проблема в попытке представить его «певцом свободы», хотя и таившим свою любовь к свободомыслию от Николая I. И эта попытка выглядит, на мой взгляд, безнадежно и приводит автора к натяжкам. Например, утверждение профессора Зубова, что неслыханной вольностью было поставить православие в триаде впереди самодержавия, ни на чем не основано. Это был стандартный и единственно возможный порядок, отразившийся, в частности, в формуле «За Бога, Царя и Отечество», которая писалась на медалях. Николай I, считавший себя помазанником Божьим, никогда бы не принял никакого иного порядка членов триады.
Еще более эксцентрическим, на мой взгляд, выглядит утверждение, что под самодержавием Уваров подразумевал самостояние человека. Я вынужден поверить авторитету автора в толковании смысла греческого слова «автократор», но ни в русском, ни во французском (Уваров писал свой идеологический проект по-французски) политическом языке это слово не имело такого оттенка. И «самодержавие», и «autocratie» - слова, которыми пользуется сам Уваров, - значили только «самодержавие» в смысле неограниченной власти монарха.
Уваров был, конечно, образованным человеком, компетентным администратором. Он умел выбивать из казны деньги на образование. Но при этом его политика всегда была ограничительной. Недавно молодой историк и филолог Михаил Велижев изучил переписку официальных сановников вокруг дела Петра Чаадаева и публикации первого «Философического письма» в 1836 году. Так вот, объявление Чаадаева сумасшедшим было победой умеренной линии шефа жандармов Александра Бенкендорфа. Уваров настаивал на том, что публикация письма есть проявление разветвленного заговора, направленного против России, и требовал большого политического процесса. Если бы эта точка зрения возобладала, Россия получила бы прообраз сталинских процессов 30-х годов. Но император поддержал Бенкендорфа, считавшего, что не надо в год празднования десятилетия николаевского царствования раздувать скандал.
Отставка Уварова в 1848 году была связана с тем, что Николай пришел к решению: никакое просвещение не нужно вообще. Уваровский курс на развитие просвещения под контролем правительства оказался политически не созвучен новой эпохе, царь просто решил, что университеты - это вред, что нечего их контролировать, надо закрывать. Уваровское понимание народности, на мой взгляд, тоже очень произвольно истолковано в статье Зубова.
«С сильной властью в России всегда проблемы»
- С народностью вообще сложно было, поскольку невнятным был сам фрагмент в уваровском меморандуме…
- Не то чтобы он был невнятный… Я лет 15 назад опубликовал французский текст письма Уварова императору, он многое объясняет. Дело в том, что «народность» - радикальный лозунг для того времени.
- Он противоречил самодержавию.
- Именно. Он исходил из идеи народного суверенитета. Фокус, проделанный Уваровым, состоял в том, что он подчинил народность самодержавию. Кстати, Андрей Зубов пишет, что Уваров понимал православную церковь как греческое наследие, а не как национальную религию.
- Что не подтверждается французским оригиналом.
- В оригинале слово «православие» не упомянуто вообще, хотя соответствующие слова во французском языке существовали. Уваров использует два выражения, чтобы обозначить то, что потом было на русский переведено как «православие», причем не им лично, а его секретарями. А он использует две формулы: «religion nationale» - «национальная религия» и «église dominantе» - «господствующая церковь». Вот то, что его интересовало в православии. Исторический институт национальной церкви.
Если самодержавие и православие Уваров трактовал как две главные ценности русской истории, то народность заключалась для него в том, чтобы быть верным духу православия и самодержавия. Это интересная интерпретация категории народности через идеологию. То есть русский человек это тот, кто любит своего монарха и свою церковь. Потом подобный ход определит концепцию «советского человека» и представления, что тот, кто не разделяет советскую идеологию, является «отщепенцем». В эпоху Уварова в этом значении употреблялось слово «изверг» - извергнутый из народного тела.
- Ну вот, один из признаков «эффекта колеи»… Но при этом в статье Андрея Зубова показана сложная фигура, схожая, допустим, с Владиславом Сурковым, который все понимает, а с другой стороны, для «блага» государства формулирует такую идеологическую матрицу, которая усиливает правительство. В том смысле, в каком философ Густав Шпет писал про того же Уварова, что он сторонник сильного европейского правительства.
- Я бы не взялся судить о Суркове… Но я не думаю, что Уваров был лазутчиком либеральных сил в правительственном лагере. Пример с чаадаевским письмом достаточно ясный. И это не единственный случай. Был ли Уваров сторонником сильной власти? Был, конечно. Но с сильной властью в России вообще были проблемы. Она как-то не работала. Поэтому периодически принимались спазматические усилия, чтобы изобразить функционирующую государственную машину. Я недавно как раз участвовал в телепрограмме. Там умиленно обсуждалось, как Николай I бесконечно работал. И вокруг него создавалась своего рода петровская аура царя-труженика.
- Раб на галерах.
- Он действительно много работал, но достоинство ли это для монарха такого государства работать? Не было такой ерунды, в которую бы он не вникал самостоятельно.
- Это матрица ручного управления… Но вот другие слова Шпета об Уварове: «Дон Кихот отживавшей правительственной интеллигенции». Дон Кихот ли?
- Уваров стал частью призыва в правительство бывших «арзамасцев», людей, окружавших Карамзина. Министром при Николае был, скажем, Дмитрий Дашков. Правда, Дашков говорил: «Всё опошляющий Уваров». В этот период они друг друга уже ненавидели, хотя когда-то были товарищами. Да, это был такой тип просвещенного бюрократа. Но этот тип сохранился и в царствование Александра II, так что вряд ли правительственная интеллигенция вовсе отжила в 30-е годы девятнадцатого века.
Шпет прав в том смысле, что именно тогда происходит разрыв между правительством и интеллигенцией. Есть книжка американского историка Николая Рязановского о России николаевского времени, и она очень точно называется «Parting of ways» - «Расхождение путей». В это время происходит этот фундаментальный раскол. У меня есть гипотеза: в значительной степени то, что называется «русская интеллигенция», вышло из тени уваровской триады, из ее складок. Какая здесь логика? Официальная доктрина определяет народность, то есть принадлежность к национальному телу, как веру в собственного царя и собственную церковь. Соответственно, человек, отвергающий такую интерпретацию, говорит: нам не нужны ни ваша церковь, ни ваш царь, ни ваша народность, мы к вашему телу не принадлежим. Не предпринимается попытки переосмыслить историю или категорию народности, предъявить на них собственные права, а возникает своего рода жест отказа: «Да-да-да, это все ваше, забирайте! Мы ничего этого не хотим!»
- В ХХ веке, в том числе в советский период, было очень много рецидивов этого типа поведения. Я в вашей книге «Кормя двуглавого орла» прочитал, что Николай I ответственность за перемены перенес на сам ход истории, не брал на себя ничего. Тоже ведь очень похоже на то, как была устроена политическая система при Брежневе после провала косыгинской реформы или сегодня, при Путине. Не делается ничего, а говорится: «еще рано», «еще не доросли», «еще не готовы». Как бы само собой вроде все должно случиться постепенно. И так годами.
- Николаю же не нравилось все, что происходит в России. Он бесконечно создавал реформаторские комитеты и комиссии, причем секретные, потому что боялся, что обсуждение проектов реформ возбудит общественное мнение. Некоторые реформы все же были реализованы, например проведенное Павлом Киселевым изменение статуса государственных крестьян (государственные крестьяне получили самоуправление и возможность решать свои дела в рамках сельской общины, но остались прикреплены к земле. - «Новая»). Но в целом общая стратегия была такая: бесконечное количество обсуждений, дискуссий, по итогам которых принимается слабый и компромиссный проект преобразований, который потом все равно не воплощается в жизнь. Ну, и знаменитая формула императора: «Нет сомнения, что крепостное право в нынешнем его положении у нас есть зло для всех ощутительнейшее и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным».
На протяжении почти ста лет (с 1762 года по 1861-й, до отмены крепостного права) только четыре года Россией правил император Павел I, который считал, что крепостное право - это благо для страны. 90 лет правили монархи - Екатерина II, Александр I и Николай I, которые считали, что крепостное право - это чудовищно, но ничего не могли с этим поделать. Невозможность решить эту проблему как раз и была связана со слабостью государства. Если освободить крестьян, то ответственность за них должно было взять государство. Их надо было судить, обеспечивать их права, собирать с них налоги, не перекладывая это на помещиков. Государство не знало, как это делать. И проблема до 1861 года так и не была решена. Просто подкатило уже до такой степени, что дальше тянуть было нельзя.
- Очень похоже действительно на то, что происходит сейчас. От бесконечных обсуждений пенсионной реформы до неготовности банкротить крупные неэффективные предприятия, потому что непонятно, что делать с безработными.
- В принципе это, конечно, проявление отсутствия политики: лучше не делать ничего на всякий случай, потому что неизвестно, что получится. И кроме того, нет никакого реального административного ресурса, чтобы реализовать какую бы то ни было последовательную реформу.
«У нас давно есть государственная идеология»
- Как триада работала потом на протяжении русской истории, и работает ли она сегодня? На последнем митинге был замечен плакатик «Православие-самодержавие-народность»: портреты Кирилла, Путина и Светы из Иванова…
- Сейчас, наверное, идея возрождения такой схемы есть, но главное, возрождается идея симбиотического отношения государства с церковью. Государство опирается на легитимность, которая исходит от церкви. С другой стороны, церковь является административной службой государства, что увеличивает ее авторитет.
- И превращает в Агитпроп.
- Агитпроп, конечно! В советской системе идеологические отделы всегда были важнейшей (секретарь по идеологии был неформальным «вторым секретарем»), но подчиненной частью партийного аппарата. Государство получало легитимацию от «единственно верного» учения и само освящало его носителей. В имперский период схема эта была не такой жесткой, но имела сходные черты. Святейший синод управлялся светским обер-прокурором.
- А «новая историческая общность - советский народ»!
- Советский народ, то есть нация, основанная на общности идеологии. А сейчас, кажется, сказали, что нужно вернуться к этой идее?
- Сказали, что нужно где-то рядом с этой идеей поискать. Путин, судя по всему, мечтает о каком-то таком же идеологическом проекте, только Уварова при нем нет.
- Может быть, сильное влияние идеи «православие-самодержавие-народность» сказалось в том, что власть имущие стали думать: идеология - это словесная формула. Идеология - это, конечно, никакая не формула, это система метафор, образов, в том числе и государственных ритуалов, запоминающихся высказываний. В этом смысле у нас давно есть государственная идеология. Ну а как же! Вертикаль власти. А «мочить в сортире»? Она работает, она существует. Чего еще выдумывать? Да, важное свойство идеологии - чтобы ее понимали потребители. Потребители все понимают прекрасно.
- А как с ролью революций, бунтов, волнений?
- Вот здесь я согласен с Андреем Зубовым: проект Уварова был ответом на французскую революцию, на формулу «свобода, равенство, братство».
Уваров довольно интересно пишет, что эти все мечтания о национальном представительстве на европейский манер, о независимом парламенте и так далее - все это фантазии, потому что «колосс не протянет и двух недель, более того, он рухнет прежде, чем эти ложные преобразования будут завершены».
- Как у Василия Розанова об Октябрьской революции: «Русь слиняла в два дня».
- Ну мы же видели, как Советский Союз в три дня «слинял». Я помню, как я читал Розанова, тогда еще запрещенного, и мне казалось, что это метафора все-таки. Ничего не метафора! Сам потом увидел своими глазами…
А вообще это очень характерно для власть имущих в России - ужас перед собственным народом. Победоносцев сказал о России: «Ледяная пустыня, а по ней ходит лихой человек». Элита XIX века за почти 200 лет, прошедших с Петровских реформ, стала чужой собственной стране - по-другому одевалась, по-другому выглядела, говорила на другом языке. Действительно, бородатые мужики должны были ее пугать. Но почему советская элита, которая в основном вышла из крестьян, так же боялась социально близких ей людей, вот это непонятно.
- Какие-то идеологические матрицы во внешней политике, поиски заговора, они перешли в наше время?
- Ну, конечно. Эта модель конструируется вокруг поиска врага. И в XIX веке центр «мирового зла» был в Париже. А носителями его и проводниками считались поляки, которые вроде такие же славяне, как мы, но предпочли католичество и вообще бунтуют. Польша - и есть носитель этой «заразы». Сейчас явно «центр» переехал в США…
- Госдеп, «вашингтонский обком».
- Интересная, кстати, формула идеологическая: «вашингтонский обком», потому что наличие обкома все-таки имплицирует наличие ЦК. А где же ЦК? Я все-таки думаю, что здесь сознательно или бессознательно имеется в виду еврейско-масонский заговор…
- А внутренние враги? Была такая идеологическая матрица?
- Уваровская модель предполагала внутренних врагов. И тут как раз подоспела публикация чаадаевского письма. Это был замечательный пример: «Вот я же говорил, что они есть!» Но получалось, что Бенкендорф еще и проглядел внутреннего врага. Поэтому-то шеф III Отделения и стремился объявить Чаадаева не врагом, а сумасшедшим. За этим стояла их личная борьба, но исходные предпосылки были во многом общими - психологическое, идеологическое понимание народности, то есть русский человек - это тот, кто разделяет наши ценности, а кто их не разделяет, тот враг.
- Может быть, судебная психиатрия тоже оттуда растет, потому что кто такой человек, подвергающийся судебной психиатрии? Это человек, который не сторонник нашего строя, а если он не сторонник, то значит, он сумасшедший.
- Да, в этом логика есть. Чаадаева еще не хотелось объявлять врагом в силу его сверхродовитости - он был Рюрикович. Ну, нехорошо как-то… Но если ты не враг, то, наверное, ты просто умом помутился?
- Если говорить об «эффекте колеи», с которого мы начали, то как это все может экстраполироваться в будущее?
- Знаете, я все-таки не верю, что такого рода исторические прецеденты - это пожизненный приговор. В этом смысле я не очень люблю саму метафору «колеи», потому что колея - это то, с чего ты не можешь съехать. А это не так. Россия живет в совсем другую эпоху. Уровень грамотности другой, демографическая ситуация, средний возраст другие, степень урбанизированности небывалая в истории. Количество людей, охваченных пусть ужасным, плохим, но высшим образованием - такого никогда не было. Я не согласен с тем, что мы обречены вечно ехать по одной и той же колее.
Автор: Андрей Колесников
http://www.rusliberal.ru/full/novostnoj_razdel_tcentralnij/andrej_zorin_o_neobiknovennih_priklyucheniyah_gosudarstvennih/
28 сентября 2012 г. в «Новой газете» опубликована беседа известного российского историка, профессора Оксфордского университета и Российской академии народного хозяйства и государственной службы Андрея Зорина и обозревателя «Новой газеты» Андрея Колесникова. Тема беседы: судьба государственных идеологий в России, от времен графа Сергея Уварова - до наших дней.
«Если есть «вашингтонский обком», то должен быть и ЦК»
Мы живем в идеократическом государстве. Оскорбление чувств верующих, возведенное в уголовный закон, - это прямой заменитель и наследник «антисоветской агитации и пропаганды», столь болезненно - в представлении власти - уязвлявшей советских людей. Государственная идеология окончательно слилась с официозным православием. Поскольку идеология требует новых идей, пусть и искусственных, а их нет, как нет и нового марксизма-ленинизма, приходится прибегать к идеям старым - религиозным и обрядовым. А где православие - там и самодержавие, и народность. Уваровская триада, хоть и сформулированная по-французски, уже проходит где-то по разряду русской народной поговорки…
Запретительная идеология, переплавленная в нормы законов, дорисовывает контур новой власти, власти третьего срока Путина. Страна отгораживается - в который раз в своей истории - от современности и Запада, и погружается в архаику. Которая казалась бы смешной, если бы не была такой страшной. Этак мы дойдем до состояния первой половины XVIII века, когда профессора философии были обязаны представлять в канцелярию Академии конспекты своих лекций для суждения о том, «не уклоняются ли они от ученья православной веры и не сомневаются ли они в славном состоянии государства».
Беда в том, что такое государство - бесплодно и непроизводительно. В экономике - это инвестиционно непривлекательная страна с утечкой капитала. В образовании и науке - идейно непривлекательная. Чем туже затягивается петля новой государственной идеологии, тем меньше шансов на то, что к нам приедут преподавать и заниматься исследованиями лучшие умы, а из страны не начнется утечка уже не просто мозгов, а утечка детей - тех, ради кого, собственно, и выстраиваются государственные, политические, экономические, социальные системы.
Чтобы лучше понять природу этой уже сформированной и столь недружелюбной к свободной мысли и современному стилюмышления и жизни идеологии, мы затеяли разговор с одним из самых глубоких исследователей истории идеологических процессов в России - историком Андреем Зориным. Который, будучи профессором Оксфорда и пройдя через преподавание и исследования в Гарварде, Стэнфорде и прочих университетах, не оставляет надежд привить интернациональную научную культуру у себя на родине, работая в качестве академического директора программ ряда факультетов Российской академии народного хозяйства и государственной службы (РАНХ и ГС). По иронии нынешних российских обстоятельств являющейся структурой при президенте РФ… Россия - страна парадоксов. Что ее пока и спасает.
- Андрей Леонидович, хотелось бы поговорить с вами о российских идеологических проектах, которые повторяются из века в век, подтверждая, на мой взгляд, «эффект колеи». Но начать этот разговор - со статьи историка Андрея Зубова, опубликованной в «Новой», о графе Сергее Уварове (№97 от 29 августа и №100 от 5 сентября 2012 года) и его триаде «православие-самодержавие-народность». В наших публикациях он представлен фигурой прогрессивной. Согласны ли вы с таким подходом?
- Проблема не в апологетике Уварова. Почему бы и нет? Проблема в попытке представить его «певцом свободы», хотя и таившим свою любовь к свободомыслию от Николая I. И эта попытка выглядит, на мой взгляд, безнадежно и приводит автора к натяжкам. Например, утверждение профессора Зубова, что неслыханной вольностью было поставить православие в триаде впереди самодержавия, ни на чем не основано. Это был стандартный и единственно возможный порядок, отразившийся, в частности, в формуле «За Бога, Царя и Отечество», которая писалась на медалях. Николай I, считавший себя помазанником Божьим, никогда бы не принял никакого иного порядка членов триады.
Еще более эксцентрическим, на мой взгляд, выглядит утверждение, что под самодержавием Уваров подразумевал самостояние человека. Я вынужден поверить авторитету автора в толковании смысла греческого слова «автократор», но ни в русском, ни во французском (Уваров писал свой идеологический проект по-французски) политическом языке это слово не имело такого оттенка. И «самодержавие», и «autocratie» - слова, которыми пользуется сам Уваров, - значили только «самодержавие» в смысле неограниченной власти монарха.
Уваров был, конечно, образованным человеком, компетентным администратором. Он умел выбивать из казны деньги на образование. Но при этом его политика всегда была ограничительной. Недавно молодой историк и филолог Михаил Велижев изучил переписку официальных сановников вокруг дела Петра Чаадаева и публикации первого «Философического письма» в 1836 году. Так вот, объявление Чаадаева сумасшедшим было победой умеренной линии шефа жандармов Александра Бенкендорфа. Уваров настаивал на том, что публикация письма есть проявление разветвленного заговора, направленного против России, и требовал большого политического процесса. Если бы эта точка зрения возобладала, Россия получила бы прообраз сталинских процессов 30-х годов. Но император поддержал Бенкендорфа, считавшего, что не надо в год празднования десятилетия николаевского царствования раздувать скандал.
Отставка Уварова в 1848 году была связана с тем, что Николай пришел к решению: никакое просвещение не нужно вообще. Уваровский курс на развитие просвещения под контролем правительства оказался политически не созвучен новой эпохе, царь просто решил, что университеты - это вред, что нечего их контролировать, надо закрывать. Уваровское понимание народности, на мой взгляд, тоже очень произвольно истолковано в статье Зубова.
«С сильной властью в России всегда проблемы»
- С народностью вообще сложно было, поскольку невнятным был сам фрагмент в уваровском меморандуме…
- Не то чтобы он был невнятный… Я лет 15 назад опубликовал французский текст письма Уварова императору, он многое объясняет. Дело в том, что «народность» - радикальный лозунг для того времени.
- Он противоречил самодержавию.
- Именно. Он исходил из идеи народного суверенитета. Фокус, проделанный Уваровым, состоял в том, что он подчинил народность самодержавию. Кстати, Андрей Зубов пишет, что Уваров понимал православную церковь как греческое наследие, а не как национальную религию.
- Что не подтверждается французским оригиналом.
- В оригинале слово «православие» не упомянуто вообще, хотя соответствующие слова во французском языке существовали. Уваров использует два выражения, чтобы обозначить то, что потом было на русский переведено как «православие», причем не им лично, а его секретарями. А он использует две формулы: «religion nationale» - «национальная религия» и «église dominantе» - «господствующая церковь». Вот то, что его интересовало в православии. Исторический институт национальной церкви.
Если самодержавие и православие Уваров трактовал как две главные ценности русской истории, то народность заключалась для него в том, чтобы быть верным духу православия и самодержавия. Это интересная интерпретация категории народности через идеологию. То есть русский человек это тот, кто любит своего монарха и свою церковь. Потом подобный ход определит концепцию «советского человека» и представления, что тот, кто не разделяет советскую идеологию, является «отщепенцем». В эпоху Уварова в этом значении употреблялось слово «изверг» - извергнутый из народного тела.
- Ну вот, один из признаков «эффекта колеи»… Но при этом в статье Андрея Зубова показана сложная фигура, схожая, допустим, с Владиславом Сурковым, который все понимает, а с другой стороны, для «блага» государства формулирует такую идеологическую матрицу, которая усиливает правительство. В том смысле, в каком философ Густав Шпет писал про того же Уварова, что он сторонник сильного европейского правительства.
- Я бы не взялся судить о Суркове… Но я не думаю, что Уваров был лазутчиком либеральных сил в правительственном лагере. Пример с чаадаевским письмом достаточно ясный. И это не единственный случай. Был ли Уваров сторонником сильной власти? Был, конечно. Но с сильной властью в России вообще были проблемы. Она как-то не работала. Поэтому периодически принимались спазматические усилия, чтобы изобразить функционирующую государственную машину. Я недавно как раз участвовал в телепрограмме. Там умиленно обсуждалось, как Николай I бесконечно работал. И вокруг него создавалась своего рода петровская аура царя-труженика.
- Раб на галерах.
- Он действительно много работал, но достоинство ли это для монарха такого государства работать? Не было такой ерунды, в которую бы он не вникал самостоятельно.
- Это матрица ручного управления… Но вот другие слова Шпета об Уварове: «Дон Кихот отживавшей правительственной интеллигенции». Дон Кихот ли?
- Уваров стал частью призыва в правительство бывших «арзамасцев», людей, окружавших Карамзина. Министром при Николае был, скажем, Дмитрий Дашков. Правда, Дашков говорил: «Всё опошляющий Уваров». В этот период они друг друга уже ненавидели, хотя когда-то были товарищами. Да, это был такой тип просвещенного бюрократа. Но этот тип сохранился и в царствование Александра II, так что вряд ли правительственная интеллигенция вовсе отжила в 30-е годы девятнадцатого века.
Шпет прав в том смысле, что именно тогда происходит разрыв между правительством и интеллигенцией. Есть книжка американского историка Николая Рязановского о России николаевского времени, и она очень точно называется «Parting of ways» - «Расхождение путей». В это время происходит этот фундаментальный раскол. У меня есть гипотеза: в значительной степени то, что называется «русская интеллигенция», вышло из тени уваровской триады, из ее складок. Какая здесь логика? Официальная доктрина определяет народность, то есть принадлежность к национальному телу, как веру в собственного царя и собственную церковь. Соответственно, человек, отвергающий такую интерпретацию, говорит: нам не нужны ни ваша церковь, ни ваш царь, ни ваша народность, мы к вашему телу не принадлежим. Не предпринимается попытки переосмыслить историю или категорию народности, предъявить на них собственные права, а возникает своего рода жест отказа: «Да-да-да, это все ваше, забирайте! Мы ничего этого не хотим!»
- В ХХ веке, в том числе в советский период, было очень много рецидивов этого типа поведения. Я в вашей книге «Кормя двуглавого орла» прочитал, что Николай I ответственность за перемены перенес на сам ход истории, не брал на себя ничего. Тоже ведь очень похоже на то, как была устроена политическая система при Брежневе после провала косыгинской реформы или сегодня, при Путине. Не делается ничего, а говорится: «еще рано», «еще не доросли», «еще не готовы». Как бы само собой вроде все должно случиться постепенно. И так годами.
- Николаю же не нравилось все, что происходит в России. Он бесконечно создавал реформаторские комитеты и комиссии, причем секретные, потому что боялся, что обсуждение проектов реформ возбудит общественное мнение. Некоторые реформы все же были реализованы, например проведенное Павлом Киселевым изменение статуса государственных крестьян (государственные крестьяне получили самоуправление и возможность решать свои дела в рамках сельской общины, но остались прикреплены к земле. - «Новая»). Но в целом общая стратегия была такая: бесконечное количество обсуждений, дискуссий, по итогам которых принимается слабый и компромиссный проект преобразований, который потом все равно не воплощается в жизнь. Ну, и знаменитая формула императора: «Нет сомнения, что крепостное право в нынешнем его положении у нас есть зло для всех ощутительнейшее и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным».
На протяжении почти ста лет (с 1762 года по 1861-й, до отмены крепостного права) только четыре года Россией правил император Павел I, который считал, что крепостное право - это благо для страны. 90 лет правили монархи - Екатерина II, Александр I и Николай I, которые считали, что крепостное право - это чудовищно, но ничего не могли с этим поделать. Невозможность решить эту проблему как раз и была связана со слабостью государства. Если освободить крестьян, то ответственность за них должно было взять государство. Их надо было судить, обеспечивать их права, собирать с них налоги, не перекладывая это на помещиков. Государство не знало, как это делать. И проблема до 1861 года так и не была решена. Просто подкатило уже до такой степени, что дальше тянуть было нельзя.
- Очень похоже действительно на то, что происходит сейчас. От бесконечных обсуждений пенсионной реформы до неготовности банкротить крупные неэффективные предприятия, потому что непонятно, что делать с безработными.
- В принципе это, конечно, проявление отсутствия политики: лучше не делать ничего на всякий случай, потому что неизвестно, что получится. И кроме того, нет никакого реального административного ресурса, чтобы реализовать какую бы то ни было последовательную реформу.
«У нас давно есть государственная идеология»
- Как триада работала потом на протяжении русской истории, и работает ли она сегодня? На последнем митинге был замечен плакатик «Православие-самодержавие-народность»: портреты Кирилла, Путина и Светы из Иванова…
- Сейчас, наверное, идея возрождения такой схемы есть, но главное, возрождается идея симбиотического отношения государства с церковью. Государство опирается на легитимность, которая исходит от церкви. С другой стороны, церковь является административной службой государства, что увеличивает ее авторитет.
- И превращает в Агитпроп.
- Агитпроп, конечно! В советской системе идеологические отделы всегда были важнейшей (секретарь по идеологии был неформальным «вторым секретарем»), но подчиненной частью партийного аппарата. Государство получало легитимацию от «единственно верного» учения и само освящало его носителей. В имперский период схема эта была не такой жесткой, но имела сходные черты. Святейший синод управлялся светским обер-прокурором.
- А «новая историческая общность - советский народ»!
- Советский народ, то есть нация, основанная на общности идеологии. А сейчас, кажется, сказали, что нужно вернуться к этой идее?
- Сказали, что нужно где-то рядом с этой идеей поискать. Путин, судя по всему, мечтает о каком-то таком же идеологическом проекте, только Уварова при нем нет.
- Может быть, сильное влияние идеи «православие-самодержавие-народность» сказалось в том, что власть имущие стали думать: идеология - это словесная формула. Идеология - это, конечно, никакая не формула, это система метафор, образов, в том числе и государственных ритуалов, запоминающихся высказываний. В этом смысле у нас давно есть государственная идеология. Ну а как же! Вертикаль власти. А «мочить в сортире»? Она работает, она существует. Чего еще выдумывать? Да, важное свойство идеологии - чтобы ее понимали потребители. Потребители все понимают прекрасно.
- А как с ролью революций, бунтов, волнений?
- Вот здесь я согласен с Андреем Зубовым: проект Уварова был ответом на французскую революцию, на формулу «свобода, равенство, братство».
Уваров довольно интересно пишет, что эти все мечтания о национальном представительстве на европейский манер, о независимом парламенте и так далее - все это фантазии, потому что «колосс не протянет и двух недель, более того, он рухнет прежде, чем эти ложные преобразования будут завершены».
- Как у Василия Розанова об Октябрьской революции: «Русь слиняла в два дня».
- Ну мы же видели, как Советский Союз в три дня «слинял». Я помню, как я читал Розанова, тогда еще запрещенного, и мне казалось, что это метафора все-таки. Ничего не метафора! Сам потом увидел своими глазами…
А вообще это очень характерно для власть имущих в России - ужас перед собственным народом. Победоносцев сказал о России: «Ледяная пустыня, а по ней ходит лихой человек». Элита XIX века за почти 200 лет, прошедших с Петровских реформ, стала чужой собственной стране - по-другому одевалась, по-другому выглядела, говорила на другом языке. Действительно, бородатые мужики должны были ее пугать. Но почему советская элита, которая в основном вышла из крестьян, так же боялась социально близких ей людей, вот это непонятно.
- Какие-то идеологические матрицы во внешней политике, поиски заговора, они перешли в наше время?
- Ну, конечно. Эта модель конструируется вокруг поиска врага. И в XIX веке центр «мирового зла» был в Париже. А носителями его и проводниками считались поляки, которые вроде такие же славяне, как мы, но предпочли католичество и вообще бунтуют. Польша - и есть носитель этой «заразы». Сейчас явно «центр» переехал в США…
- Госдеп, «вашингтонский обком».
- Интересная, кстати, формула идеологическая: «вашингтонский обком», потому что наличие обкома все-таки имплицирует наличие ЦК. А где же ЦК? Я все-таки думаю, что здесь сознательно или бессознательно имеется в виду еврейско-масонский заговор…
- А внутренние враги? Была такая идеологическая матрица?
- Уваровская модель предполагала внутренних врагов. И тут как раз подоспела публикация чаадаевского письма. Это был замечательный пример: «Вот я же говорил, что они есть!» Но получалось, что Бенкендорф еще и проглядел внутреннего врага. Поэтому-то шеф III Отделения и стремился объявить Чаадаева не врагом, а сумасшедшим. За этим стояла их личная борьба, но исходные предпосылки были во многом общими - психологическое, идеологическое понимание народности, то есть русский человек - это тот, кто разделяет наши ценности, а кто их не разделяет, тот враг.
- Может быть, судебная психиатрия тоже оттуда растет, потому что кто такой человек, подвергающийся судебной психиатрии? Это человек, который не сторонник нашего строя, а если он не сторонник, то значит, он сумасшедший.
- Да, в этом логика есть. Чаадаева еще не хотелось объявлять врагом в силу его сверхродовитости - он был Рюрикович. Ну, нехорошо как-то… Но если ты не враг, то, наверное, ты просто умом помутился?
- Если говорить об «эффекте колеи», с которого мы начали, то как это все может экстраполироваться в будущее?
- Знаете, я все-таки не верю, что такого рода исторические прецеденты - это пожизненный приговор. В этом смысле я не очень люблю саму метафору «колеи», потому что колея - это то, с чего ты не можешь съехать. А это не так. Россия живет в совсем другую эпоху. Уровень грамотности другой, демографическая ситуация, средний возраст другие, степень урбанизированности небывалая в истории. Количество людей, охваченных пусть ужасным, плохим, но высшим образованием - такого никогда не было. Я не согласен с тем, что мы обречены вечно ехать по одной и той же колее.
Автор: Андрей Колесников
http://www.rusliberal.ru/full/novostnoj_razdel_tcentralnij/andrej_zorin_o_neobiknovennih_priklyucheniyah_gosudarstvennih/