Hrachya

[ar_vest]

Hrachya
Перед тем как встать из-за компа на несколько дне. Ситуация в Армении приближается к порогу, когда надо будет говорить об исключительной ситуации, чрезвычайном положении. Я сделал небольшую нарезку из моей работы «Центры власти в 21 веке», в которой затрагиваю и данную проблему. Как функционирует право и политическое поле в условиях ЧП, как принимаются суверенные решения, когда парализуются правовые и политические механизмы и структуры. Наверное, стоит прочесть и осмыслить хотя бы эти несколько страниц довольно сложного текста. Желающим использовать текст надо скачать книгу с моей страницы на Academia.edu и брать оттуда. Даст Бог, сделаю большую работу по теме.

Для тех, кто не станет читать хотя бы вот этот параграф, который вынесу вверх.

В политике и политической жизни, равно как и в личной жизни, решение, которое не ведет к желаемым эффектам, является не решением, но жестом и риторикой. Возможно символом потерянной власти. Чтобы иметь возможность влиять на политические процессы, необходимы не просто идеи и размышления, но действия. Суверенной является власть, которая не просто идентифицирует наличие исключительного случая, но в состоянии принимать решение и действовать в данных условиях. Она требует наличия воли, а не разума. Волевой акт опирается только на самого себя и не апеллирует к чему-либо внешнему. Заявления, что суверенная власть должна находиться там-то и демонстрировать такое-то поведение в одной ситуации и другое - в другой, лишены смысла (прим).

Исключительный случай

Понятие исключительного случая является центральным у Шмитта. Он начинает первую главу «Политической теологии» заявлением: «Суверен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении» (прим). Для Шмитта: «Исключительный случай, случай, не описанный в действующем праве, может быть в лучшем случае охарактеризован как случай крайней необходимости, угрозы существованию государства или что-либо подобное, но не может быть описан по своему фактическому составу. Лишь этот случай актуализирует вопрос о субъекте суверенитета, то есть вопрос о суверенитете вообще» (прим). Как объясняет Джордж Шваб, «для Шмитта суверенная власть не только была связана с обычно действующим правопорядком, но также и превосходила его. ... Суверен (Шмитта) дремлет в обычные времена, но внезапно пробуждается, когда обычная ситуация угрожает стать чрезвычайной» (прим).

Хотя Шмитт обращается к понятию суверенитета Бодена, по мнению ряда исследователей, было бы правильнее связывать его с Томасом Гоббсом (прим). Шмитт говорит о формулировке Гоббса: «… Для реальности правовой жизни важно то, кто решает» (прим). … Кто является носителем исключительного случая? Кто берет на себя тяжесть принятия решения во время исключительного случая, но кто, также, берет на себя ответственность объявить, что существует исключительная ситуация? Носитель исключительного случая становится подобен Богу и принимает окончательные решения, будучи последней инстанцией и единственной властью.

По мнению Шмитта политическая система либеральной демократии, рассеяв и растворив суверенитет, испытывает недостаток в способности принимать решение в условиях чрезвычайного положения. Он приводит цитату испанского католического политического философа Доноса Кортеса о конфликте между «католицизмом и атеистическим социализмом»:

Согласно Доносо, буржуазный либерализм по существу своему отказывается в этой борьбе от решения, но, вместо того, пытается завязать дискуссию. Буржуазию он определяет именно как «дискутирующий класс», una clasa discutidora. Это приговор ей, ибо это значит, что она хочет уклониться от решения. Класс, который переносит всю политическую активность в говорение, в прессу и парламент, не соответствует эпохе социальных битв (прим).

Исключительный случай имеет ключевое значение, и форма управления государством, которая игнорирует важность решения в таких ситуациях, не подготовлена для оперирования в условиях чрезвычайного положения. Акцент на человеке, но не политическом и государственном, не позволяет либеральной системе успешно противостоять угрозам против государства.

1.2.2. Право справедливости, суверенная власть и решение

Как уже говорилось выше, Шмитт определяет исключительный случай, как «случай крайней необходимости, угрозы» (прим), когда речь идет об экзистенциальной угрозе государству. Однако понятие можно применить и к угрозам меньшего масштаба, рассматривая отношения между законом и исключительным случаем. Чтобы сформулировать политические пределы правовых норм, необходимо видоизменить определение суверена Шмитта, приведя его в соответствие с представлениями нашего времени и де-персонализировав суверена.
При этом местонахождение суверенной власти оказывается не предметом определения, но функционирования политической организации и может быть подвижным, смещаясь как результат политической борьбы. … Потенциал суверенной власти определяется не столько институтами, которые могут устаревать, становиться дисфункциональными, сколько способностью принимать решение и действовать. При этом определение суверенной власти играет, скорее, роль фрейма, который позволяет сориентироваться, куда необходимо смотреть в поисках суверенной власти, не более. «Конституция может в лучшем случае указать, кому позволено действовать в таком случае» (прим). Однако фрейм не в состоянии точно указать, где будет находиться центр принятия суверенных решений в конкретный момент времени в условиях кризиса и исключительного случая.

В политике и политической жизни, равно как и в личной жизни, решение, которое не ведет к желаемым эффектам, является не решением, но жестом и риторикой. Возможно символом потерянной власти. Чтобы иметь возможность влиять на политические процессы, необходимы не просто идеи и размышления, но действия. Суверенной является власть, которая не просто идентифицирует наличие исключительного случая, но в состоянии принимать решение и действовать в данных условиях. Она требует наличия воли, а не разума. Волевой акт опирается только на самого себя и не апеллирует к чему-либо внешнему. Заявления, что суверенная власть должна находиться там-то и демонстрировать такое-то поведение в одной ситуации и другое - в другой, лишены смысла (прим).
Не существует норм, которые могли бы регулировать поведение личности или государства в условиях исключительного случая. Долженствование существует внутри правовой системы, однако в условиях чрезвычайного положения существует только воля, и способность принять решение в складывающейся ситуации. Причем в отличие от мира разума и права, которые могут быть абстрактными и умозрительными, воля и волевой акт всегда конкретны и воплощены - реальны. Пока длится исключительная ситуация «метафизические убеждения» оказываются несущественны.

История недвусмысленно говорит, что политика, политическая жизнь нации зачастую принимает формы, которые не согласуются с требованиями нормативной теории. Будет не очень большим преувеличением сказать, что в истории западных национальных государств исключительный случай играл, как минимум, не менее важную роль, чем закон и правовая система. Джорджио Агамбен в своей работе «Чрезвычайное положение» предлагает «краткую историю исключительного случая», показывая ее регулярную повторяемость в истории Западной Европы и США, как минимум, с 1791 года

В политике и политической жизни, равно как и в личной жизни, решение, которое не ведет к желаемым эффектам, является не решением, но жестом и риторикой. Возможно символом потерянной власти. Чтобы иметь возможность влиять на политические процессы, необходимы не просто идеи и размышления, но действия. Суверенной является власть, которая не просто идентифицирует наличие исключительного случая, но в состоянии принимать решение и действовать в данных условиях. Она требует наличия воли, а не разума. Волевой акт опирается только на самого себя и не апеллирует к чему-либо внешнему. Заявления, что суверенная власть должна находиться там-то и демонстрировать такое-то поведение в одной ситуации и другое - в другой, лишены смысла (прим). Тем не менее, современная правовая система Запада видит в исключительном случае не необходимое дополнение, но ошибку или насилие (прим).

Современные конституции стремятся ограничить возможность проявления исключительного случая, объявляя неконституционными любые заявки на суверенную власть и статус суверена, исходящие извне правовой системы (прим). Такие попытки говорят о нежелании идентифицировать границы исключительного случая и видеть в нем не просто проявление необычного или чрезвычайного. …
Политическая жизнь зачастую непредсказуема и опасна, и акторы должны обладать компетенцией и быть компетентными, сталкиваясь с экстраординарным. Такую компетенцию в рамках правовой системы называют «дискрецией», «особыми полномочиями», «дискреционным правом». Будучи элементом правовой системы, дискреция является компетенцией суда, который в ходе судебного слушания выясняет, является ли принятое решение «разумным», было ли оно выработано в рамках соответствующей процедуры и остается ли внутри установленных юридических границ и пр. (прим).
Однако исключительный случай невозможно свести только к дискреционному праву, и пока в отношениях между государствами присутствует чрезвычайное положение, попытки опираться и апеллировать только к международному праву будут восприниматься скептически. Национальное существование предмет не закона, но воли.
…
Справедливость и революция, будучи «по ту сторону» закона, не исключают право и выстраивают взаимоотношения с правовой системой. Как справедливость, так и революция могут ссылаться и апеллировать к закону, но, тем не менее, отражают реальность, к которой невозможно его применить. Закон, часто говорит Шмитт, разворачивается и нуждается в ординарных обстоятельствах, в то время как исключительный случай оперирует там, где уже нет ординарности. Исключительный случай ограничивает себя сам и не может стать нормой и нормальностью (прим).

Суверен и суверенное решение присутствуют и проявляются во время исключительного случая, что, однако, не означает, что они отсутствуют в рамках правовой системы. Суверенитет и суверенное решение не являются альтернативой закону и правовому акту, но точкой, в которой пересекаются закон и исключительный случай. Каким образом они пересекаются и каковы его результаты, зависит от воли суверена, выраженной в свободном акте. Исключительный случай нуждается в ссылке к норме, без которой он становится хаосом и анархией. Не чудом прямого вмешательства суверена, но провалом и ошибкой закона. Исключительный случай и чудо, нарушая норму, должны подтверждать и одобрять ее. Концепция суверена, оперируя в условиях исключительного случая, подтверждает норму. Только неслучайный и обдуманный акт, - осмысленный выбор, - в состоянии выдержать тяжесть одновременного одобрения и отрицания права (прим).
Posted by Hrachya Arzumanian on 20 May 2019, 07:06