Последний Блок о большевизме и монархии
Выдержки из книги: Евгения Иванова. Александр Блок: последние годы жизни. СПб. - Москва, 2012
Как только настоящие большевики попадали в поле его зрения, поэт отзывался о них неизменно иронически. Например, 16 июня, после посещения заседания съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, он записал: «Зал полон народу, сзади курят. На эстраде Чхеидзе, Зиновьев (отвратительный), Каменев, Луначарский» (VII.262).
После Октябрьской революции Блок будет писать с такой же неприязнью о Троцком (сравнение с Иудой - VII.317) и других лидерах большевиков. Исключением на некоторое время станет В.И. Ленин, но позднее в неопубликованных дневниковых записях он будет назван «рабовладельцем».
C. 89
«В самом конце декабря 1917 года, когда мы едва свиделись с Ивановым-Разумником, начинается романтика на Галерной (тусклые глаза большевиков - потом ясно - глаза убийц)» (А. Блок. Дневник II. Неопубликованная запись от 18 июля 1921 года // РО ИРЛИ. Ф. 654. Оп. 1. Ед. хр. 320. Л. 24-24 об.).
C. 96
Можно привести и блоковскую запись в «Чукоккалу», сделанную в июле 1919 года: «…Новых звуков давно не слышно. Все они приглушены для меня, как, вероятно, для всех нас. Я не умею заставить себя вслушаться, когда чувствую себя схваченным за горло, когда ни одного часа дня и ночи, свободного от насилия полицейского государства, нет, и когда живешь со сцеплёнными зубами. Было бы кощунственно и лживо припоминать рассудком звуки в беззвучном пространстве».
С. 196
Чувства и мысли, одолевавшие тогда Блока, прорывались в таких случайных жанрах, как записи в альбом, в частных письмах… Ребёнку, которому предстояло родиться у Н.А. Нолле-Коган, «человеку близкого будущего», Блок завещал исправление некоторых собственных ошибок: «…Пусть уж его терзает всегда и неотступно прежде всего совесть, пусть она хоть обезвреживает его ядовитые, страшные порывы, которыми богата современность наша и, может быть, будет богато и ближайшее будущее. Поймите, хотя я говорю это, говорю с болью и отчаянием в душе; но пойти в церковь всё ещё не могу, хотя она зовёт. Жалейте и лелейте своего будущего ребёнка; если он будет хороший, какой он будет мученик, он будет расплачиваться за всё, что мы наделали, за каждую минуту наших дней. Вот Вам слова лучшие, какие только могу найти сейчас, самое большое, что я могу увидеть и обобщить моими слепнущими от ужаса глазами - в будущем» (из письма от 8 января 1921 года).
С. 401
Благодаря публикациям последних лет можно достаточно достоверно восстановить общий ход попыток вывезти Блока на лечение в Финляндию. Прежде всего, как следует из обращений М. Горького к А.В. Луначарскому и из писем Л.Д. Блок к М. Горькому, удалось достигнуть договорённости с финской стороной об оказании Блоку медицинской помощи, профессор И.Н. Мечников договорился с финским профессором Игельстремом, что «“виза, санаторий, проезд” для больного Блока будут обеспечены».
Финляндия готова была протянуть руку помощи, проблема заключалась в получении разрешения на выезд из России… Получение разрешения на выезд в тот момент зависело от трёх независимых друг от друга инстанций - Наркомпроса, Наркоминдела и ВЧК, на основании их трёх мнений Политбюро выносило решение о возможности выезда. Возглавлявший Наркомпрос А.В. Луначарский энергично хлопотал за Блока, не возражал Наркоминдел, но получить разрешение на выезд помешало противодействие ВЧК. В своём письме в Политбюро начальник иностранного отдела ВЧК Л. Давыдов протестовал против выдачи разрешения на выезд не только Блоку, но и всем писателям, хлопотавшим в тот момент о получении такого разрешения (З.А. Венгеровой, Ф.К. Сологубу и др.).
Роковую роль в затягивании получения разрешения сыграло письмо возглавлявшего Особый отдел ВЧК В.Р. Менжинского В.И. Ленину, где говорилось: «Блок натура поэтическая; произведёт на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит…».
С. 403-404
Другая загадка, также требующая вторжения в сферу бессознательного, связана с последним произведением, отдельное издание которого Блок готовил к печати уже перед самой смертью, - с очерком «Последние дни императорской власти».
Готовя отдельное издание очерка в начале 1921 года для издательства «Алконост», он дал ему новое заглавие - «Последние дни императорской власти» (вместо прежнего «Последние дни старого режима»), снабдил документальными приложениями, внёс стилистическую правку. Предисловие к этому изданию стало последним произведением умирающего Блока. Но самое, может быть, интересное в истории этой книги - заключение, которое впервые появляется здесь. Очерк построен как сугубо документальное повествование, цель которого состояла в том, чтобы более или менее подробно обрисовать обстоятельства, предшествовавшие подписанию отречения Государя Императора от престола.
Журнальный вариант очерка заканчивался словами: «8 марта бывший император выехал из Ставки и был заключён в Царскосельском Александровском дворце». Но вот, работая над текстом отдельного издания очерка накануне смерти, Блок делает вставку, которую невозможно объяснить и которую невозможно никак связать с его мировоззрением. Она привносит в очерк смысл, которого в нём прежде не было. С точки зрения документальной ценности, она не представляет никакого интереса - перед нами не более чем письмо неизвестного монархиста, причём принадлежащее человеку, явно ничем себя не прославившему. Почему именно этому письму Блок определяет роль заключительного аккорда в своём очерке, то есть ставит его в ударную позицию, остаётся главной загадкой этой книги, потому что благодаря этой вставке, по законам композиции, сообщающим особое значение финальным аккордам, текст, где речь всё время шла о неизлечимой болезни, поразившей русский государственный организм, о неспособности верхов управлять страной, о бездеятельности министров и отсутствии у них воли к власти, заключают слова, которые никак из этого содержания не вытекают.
«Ваше Величество, - читаем мы в письме неизвестного монархиста, обращённом к Государю уже после его отречения от престола, - простите нас, если мы прибегаем с горячей мольбой к нашему Богом данному нам Царю, не покидайте нас, Ваше Величество, не отнимайте у нас законного наследника престола русского. Только с Вами во главе возможно то единение русского народа, о котором Ваше величество изволите писать в манифесте. Только со своим Богом данным Царём Россия может быть велика, сильна и крепка и достигнуть мира, благоденствия и счастья».
Что побудило Блока внести эту неожиданную ноту - остаётся одной из загадок последних дней его жизни… Ибо «дальнейшее - молчание», как сказал бы Гамлет. Под предисловием к «Последним дням императорской власти» стоит дата «июля 1921», а 7 августа поэта не стало.
С. 411-410
Как только настоящие большевики попадали в поле его зрения, поэт отзывался о них неизменно иронически. Например, 16 июня, после посещения заседания съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, он записал: «Зал полон народу, сзади курят. На эстраде Чхеидзе, Зиновьев (отвратительный), Каменев, Луначарский» (VII.262).
После Октябрьской революции Блок будет писать с такой же неприязнью о Троцком (сравнение с Иудой - VII.317) и других лидерах большевиков. Исключением на некоторое время станет В.И. Ленин, но позднее в неопубликованных дневниковых записях он будет назван «рабовладельцем».
C. 89
«В самом конце декабря 1917 года, когда мы едва свиделись с Ивановым-Разумником, начинается романтика на Галерной (тусклые глаза большевиков - потом ясно - глаза убийц)» (А. Блок. Дневник II. Неопубликованная запись от 18 июля 1921 года // РО ИРЛИ. Ф. 654. Оп. 1. Ед. хр. 320. Л. 24-24 об.).
C. 96
Можно привести и блоковскую запись в «Чукоккалу», сделанную в июле 1919 года: «…Новых звуков давно не слышно. Все они приглушены для меня, как, вероятно, для всех нас. Я не умею заставить себя вслушаться, когда чувствую себя схваченным за горло, когда ни одного часа дня и ночи, свободного от насилия полицейского государства, нет, и когда живешь со сцеплёнными зубами. Было бы кощунственно и лживо припоминать рассудком звуки в беззвучном пространстве».
С. 196
Чувства и мысли, одолевавшие тогда Блока, прорывались в таких случайных жанрах, как записи в альбом, в частных письмах… Ребёнку, которому предстояло родиться у Н.А. Нолле-Коган, «человеку близкого будущего», Блок завещал исправление некоторых собственных ошибок: «…Пусть уж его терзает всегда и неотступно прежде всего совесть, пусть она хоть обезвреживает его ядовитые, страшные порывы, которыми богата современность наша и, может быть, будет богато и ближайшее будущее. Поймите, хотя я говорю это, говорю с болью и отчаянием в душе; но пойти в церковь всё ещё не могу, хотя она зовёт. Жалейте и лелейте своего будущего ребёнка; если он будет хороший, какой он будет мученик, он будет расплачиваться за всё, что мы наделали, за каждую минуту наших дней. Вот Вам слова лучшие, какие только могу найти сейчас, самое большое, что я могу увидеть и обобщить моими слепнущими от ужаса глазами - в будущем» (из письма от 8 января 1921 года).
С. 401
Благодаря публикациям последних лет можно достаточно достоверно восстановить общий ход попыток вывезти Блока на лечение в Финляндию. Прежде всего, как следует из обращений М. Горького к А.В. Луначарскому и из писем Л.Д. Блок к М. Горькому, удалось достигнуть договорённости с финской стороной об оказании Блоку медицинской помощи, профессор И.Н. Мечников договорился с финским профессором Игельстремом, что «“виза, санаторий, проезд” для больного Блока будут обеспечены».
Финляндия готова была протянуть руку помощи, проблема заключалась в получении разрешения на выезд из России… Получение разрешения на выезд в тот момент зависело от трёх независимых друг от друга инстанций - Наркомпроса, Наркоминдела и ВЧК, на основании их трёх мнений Политбюро выносило решение о возможности выезда. Возглавлявший Наркомпрос А.В. Луначарский энергично хлопотал за Блока, не возражал Наркоминдел, но получить разрешение на выезд помешало противодействие ВЧК. В своём письме в Политбюро начальник иностранного отдела ВЧК Л. Давыдов протестовал против выдачи разрешения на выезд не только Блоку, но и всем писателям, хлопотавшим в тот момент о получении такого разрешения (З.А. Венгеровой, Ф.К. Сологубу и др.).
Роковую роль в затягивании получения разрешения сыграло письмо возглавлявшего Особый отдел ВЧК В.Р. Менжинского В.И. Ленину, где говорилось: «Блок натура поэтическая; произведёт на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит…».
С. 403-404
Другая загадка, также требующая вторжения в сферу бессознательного, связана с последним произведением, отдельное издание которого Блок готовил к печати уже перед самой смертью, - с очерком «Последние дни императорской власти».
Готовя отдельное издание очерка в начале 1921 года для издательства «Алконост», он дал ему новое заглавие - «Последние дни императорской власти» (вместо прежнего «Последние дни старого режима»), снабдил документальными приложениями, внёс стилистическую правку. Предисловие к этому изданию стало последним произведением умирающего Блока. Но самое, может быть, интересное в истории этой книги - заключение, которое впервые появляется здесь. Очерк построен как сугубо документальное повествование, цель которого состояла в том, чтобы более или менее подробно обрисовать обстоятельства, предшествовавшие подписанию отречения Государя Императора от престола.
Журнальный вариант очерка заканчивался словами: «8 марта бывший император выехал из Ставки и был заключён в Царскосельском Александровском дворце». Но вот, работая над текстом отдельного издания очерка накануне смерти, Блок делает вставку, которую невозможно объяснить и которую невозможно никак связать с его мировоззрением. Она привносит в очерк смысл, которого в нём прежде не было. С точки зрения документальной ценности, она не представляет никакого интереса - перед нами не более чем письмо неизвестного монархиста, причём принадлежащее человеку, явно ничем себя не прославившему. Почему именно этому письму Блок определяет роль заключительного аккорда в своём очерке, то есть ставит его в ударную позицию, остаётся главной загадкой этой книги, потому что благодаря этой вставке, по законам композиции, сообщающим особое значение финальным аккордам, текст, где речь всё время шла о неизлечимой болезни, поразившей русский государственный организм, о неспособности верхов управлять страной, о бездеятельности министров и отсутствии у них воли к власти, заключают слова, которые никак из этого содержания не вытекают.
«Ваше Величество, - читаем мы в письме неизвестного монархиста, обращённом к Государю уже после его отречения от престола, - простите нас, если мы прибегаем с горячей мольбой к нашему Богом данному нам Царю, не покидайте нас, Ваше Величество, не отнимайте у нас законного наследника престола русского. Только с Вами во главе возможно то единение русского народа, о котором Ваше величество изволите писать в манифесте. Только со своим Богом данным Царём Россия может быть велика, сильна и крепка и достигнуть мира, благоденствия и счастья».
Что побудило Блока внести эту неожиданную ноту - остаётся одной из загадок последних дней его жизни… Ибо «дальнейшее - молчание», как сказал бы Гамлет. Под предисловием к «Последним дням императорской власти» стоит дата «июля 1921», а 7 августа поэта не стало.
С. 411-410