Был ли Афанасий Никитин мусульманином?
В последнее время приходится слышать спекуляции, основанные на присутствующих в «Хождении за три моря» мусульманских религиозных элементах, о том, что во время своего путешествия Афанасий Никитин перешёл в ислам. Некоторые наши альтернативно одарённые младшие братья по разуму даже выводят из этого текста заключение, что «Московия исповедовала ислам» (вариант - «полуисламскую арианскую ересь») (при том, что Никитин был уроженцем незалежной Твери и в Московском княжестве не бывал). Борис Андреевич Успенский в следующей своей замечательной статье показывает, что Никитин никогда не отказывался от христианства, а странности его поведения обусловлены традиционным русским представлением о невозможности полноценного соблюдения чистой православной веры в нечистой земле.
По своим композиционным и жанровым особенностям сочинение Афанасия Никитина явно перекликается с древнерусскими паломничествами («хожениями») и, по-видимому, должно восприниматься на этом литературном фоне - как «хожение» в неправильное (нечистое) место, т.е. как своего рода антипаломничество: если паломничество в нормальном случае описывает путешествие в святую землю, то в данном случае, напротив, описывается путешествие в грешную, поганую землю.
Знаменательно, что сам Афанасий Никитин характеризует свое сочинение именно как «грешное хожение», ср.: «Се написах гръшьное свое хожение за три моря...»; полагаем, что перед нами в данном случае не традиционный прием авторского самоуничижения, но очень точное содержательное указание на обратный, «перевернутый» характер данного «хожения».
Соответственно объясняются особенности поведения Афанасия Никитина, которое очень часто имеет перевернутый характер, т.е. относится к плану антиповедения. Эта перевернутость поведения проявляется прежде всего в способах выражения: неправильность, греховность места - и вообще ситуации - обусловливает применение заведомо неправильного, «нечистого» языка (татарского, персидского или арабского) при изложении событий и впечатлений, т.е. подчеркнуто неправильное речевое поведение. В результате даже молитвы у Афанасия Никитина могут быть выражены на «бусурманском» языке или же представлять смешение церковнославянского языка с «бусурманским».
Как это вообще обычно для древнерусских паломничеств («хожений»), сочинение Афанасия Никитина начинается и завершается молитвой, но если начальная молитва приводится по-церковнославянски, то заключительная молитва в данном случае представлена на арабском языке. Это именно потому, что описание путешествия здесь строится как антипаломничество и это обстоятельство подчеркивается формальными лингвистическими средствами (при сохранении общей композиционной схемы): молитва на церковнославянском языке как бы соответствует исходному пункту путешествия (святости пункта отправления), а молитва на арабском языке - его конечному пункту (скверности пункта назначения).
Необходимо подчеркнуть, что Афанасий Никитин при этом остается ревностным и, по-видимому, вполне ортодоксальным христианином. Его путешествие, так же как и обычное паломничество, окрашено религиозными, исповедническими мотивами: оно, в частности, изобилует религиозно-лирическими отступлениями и молитвенными обращениями. Сам Афанасий Никитин очень точно определяет «правую веру»: единого Бога знать, имя его в чистоте призывать во всяком чистом месте («А правую веру Богъ ведаетъ, а праваа вера Бога единаго знати, имя его призывати на всякомъ месте чисте чисту»). Чистота места выступает, таким образом, как непременное условие правильного религиозного поведения.
Соответственно, очутившись в месте нечистом, Афанасий Никитин оказывается вынужденным вести себя неправильно - что выражается как в речевом, так и в обрядовом поведении. Подобно тому, как невозможность последовательно молиться по-церковнославянски может приводить к молитве на «бусурманском» языке, так и практическая невозможность соблюдать православные обряды приводит в ряде случаев к соблюдению «бусурманских» обрядов; иными словами, в обоих случаях невозможность придерживаться правильного поведения приводит к анти-поведению.
В своем путешествии Афанасий Никитин постоянно молится. Остро переживая свое религиозное одиночество, он находит утешение в духовном общении с Богом. Но знаменательно, что взывая к Господу, он обращается, как правило, к богу-отцу - это обстоятельство специально подчеркивается в «Хожении за три моря»!, - которого он отождествляет с мусульманским Аллахом. Соответственно, он и может именовать этого Бога на разных языках - по-арабски («олло»), по-персидски («худо»), по-татарски («таньгры»): в молитве о Русской земле, выраженной по-татарски, чередуются призывания имени Божьего на арабском, персидском, славянском и татарском языках. Точно так же он может использовать те формы молитвенного обращения к Богу-Отцу, которые приняты в данной стране: тем самым, если в одних случаях Афанасий Никитин сочиняет молитвы на чужом языке (ср. молитву о Русской земле), то в других случаях он использует уже готовые тексты.
Вместе с тем, заключительная молитва, композиционно завершающая «Хожение за три моря», представляет собой обычную мусульманскую молитву (обращенную к Аллаху), но в начале ее, рядом с призыванием Аллаха - отождествляемого с Богом-Отцом - Афанасий Никитин вставил обращение к Христу и Святому Духу:«Иса рухолло, ааликсоломъ» («Иисус, дух Божий, мир тебе»). Иначе говоря, Афанасий Никитин в данном случае молитвенно обращается к Троице, но, выражая это обращение по-арабски, он исходит из мусульманской молитвенной формы как некоего органического целого, по отношению к которому и производятся необходимые дополнения.
Можно полагать, что Афанасий Никитин не призывает во время своего путешествия имя Христа потому, что он находится не на христианской земле; это отнюдь не означает отказа от христианства: он все время продолжает верить в Христа и определенно осознает себя христианином.
Он неоднократно заявляет о себе как о христианине. Ср., например: «...и сказах имъ въру свою, что есми не бесерменинъ, исаядешеш [Иисусовой веры] есмь христианинъ», «Азъ же рабище Божие Афонасие и сжалися по вере < ... > и ту же много плакахъ по вере по хрестьяньской», «...христианства не оставихъ», «И ту аканный и яз, рабище Афанасие [призвав] Бога вышняго, творца небу и земли, възмыслихся по вере по христианьской, и по заповедех апостольскых и устремих ся умъ пойти на Русь».
По крайней мере однажды Афанасий Никитин явственно ощущает поддержку Христа, который укрепляет его в вере и помогает ему остаться христианином. Ср. рассказ об индийском хане, который, узнав, что Афанасий не мусульманин, отнял у него жеребца, предложив ему обратиться в ислам: «А в томъ Чюнере ханъ у меня взялъ жерепца, а уведалъ, что язъ не бесерменинъ, русинъ, и онъ молвит: “И жерепца дам, да тысячю золотых дам, а стань в веру нашу в Махмет дени [в магометанскую веру]; а не станешь в веру нашу в Махмет дени [в магометанскую веру], и жерепца возму и тысячю золотыхъ на главе твоей возму”. А срокъ учинил на 4 дни, в говейно Успении [в Успенский пост] на Спасовъ день [в день Преображения Господня]. И Господь Богъ смиловася на свой честный праздникъ, не остави от меня милости своея грешнаго и не повеле погыбнути в Чюнере с нечестивыми; и канун Спасова дни приехал < ... > Махмет хоросанець, бил есми челомъ ему, чтобы ся о мне печаловалъ; и он ездил к хану в город, да мене отпросил, чтобы мя в веру не поставили, да и жерепца моего взялъ. Таково Господарево чюдо на Спасов день!». Итак, Афанасий Никитин считает, что Христос помог ему в день своего праздника.
Вместе с тем, поскольку Христос отвернулся от этой земли, неуместно призывать его имя тому, кто оказался, вследствие своих грехов, в таком грешном месте.
Обращение к Христу становится возможным только в заключительной молитве, завершающей описание путешествия, когда Афанасий Никитин находится уже на обратном пути домой, т.е. направляется в христианскую страну (см. выше). Данная молитва как бы совмещает две противоположные функции, что и отражается на ее тексте. С одной стороны, эта молитва композиционно обрамляет антипаломничество, и этим объясняется то обстоятельство, что она выражена на арабском языке и использует форму мусульманского молитвенного обращения. С другой же стороны, она знаменует перемещение из «нечистого» места в «чистое», и это объясняет содержащееся в ней призывание имени Христа и обращение к Троице.
Итак, отклонение от православного поведения - а в каких-то случаях по существу даже и антиповедение - обусловлено именно принадлежностью Афанасия Никитина к православной культуре в ее специфическом русском воплощении. Поэтому нельзя считать оправданным ни предположения о еретичестве Афанасия Никитина, ни утверждения о какой-то особой его религиозной толерантности, ни, наконец, мнение о том, что Афанасий Никитин обратился в ислам.
Не выдерживает критики предположение Г. Ленгофф о том, что Афанасий Никитин стал мусульманином. Это предположение опровергается высказываниями самого Афанасия Никитина: как мы видели, он определенно считает себя христианином. В ряде случаев он обсуждает вопрос о переходе в магометанскую веру и при этом недвусмысленно заявляет о своей верности христианству, особенно показателен в этом смысле рассказ о чуде в день Преображения, который мы цитировали выше. Вместе с тем, Афанасий Никитин дает ясно понять, что не собирается идти в Мекку, поскольку это означало бы стать мусульманином: «А на Мякъку пойти, ино стати в веру бесерменьскую, заньже христиане не ходят на Мякъку веры деля, что ставять в веру». Достаточно характерно и выражение «псы бесермены» как наименование мусульман - слово «пес» выступает у русских и вообще у славян как обычное название для иноверца.
Г. Ленгофф исходит из того, что Афанасий Никитин соблюдал обряды, которые предписываются исламом, например, держал пост в рамадан, однако то, что имело обрядовое значение для мусульманина, могло не иметь такого же значения для Афанасия Никитина. Вместе с тем, утверждение, что Афанасий Никитин соблюдал все обряды, обязательные для мусульман, ни на чем не основано; сам Афанасий Никитин отмечает, что в отличие от мусульман, которым полагается молиться пять раз в день, он ежедневно молится три раза, после чего его собеседник признает: «Истину ты не бесерменинъ кажешися...».
Поскольку Афанасий Никитин осознает себя христианином, его поведение носит вынужденный (а не сознательно направленный) характер, принципиально отличаясь, тем самым, от внешне идентичного поведения, которое может быть вызвано совершенно другими причинами.
Б.А. Успенский. Дуалистический характер русской средневековой культуры (на материале «Хожения за три моря» Афанасия Никитина) // Избранные труды. Т. 1. М., 1996. С. 381-432
С полным текстом статьи можно ознакомиться здесь: http://ec-dejavu.ru/j/Journey_Russia.html
По своим композиционным и жанровым особенностям сочинение Афанасия Никитина явно перекликается с древнерусскими паломничествами («хожениями») и, по-видимому, должно восприниматься на этом литературном фоне - как «хожение» в неправильное (нечистое) место, т.е. как своего рода антипаломничество: если паломничество в нормальном случае описывает путешествие в святую землю, то в данном случае, напротив, описывается путешествие в грешную, поганую землю.
Знаменательно, что сам Афанасий Никитин характеризует свое сочинение именно как «грешное хожение», ср.: «Се написах гръшьное свое хожение за три моря...»; полагаем, что перед нами в данном случае не традиционный прием авторского самоуничижения, но очень точное содержательное указание на обратный, «перевернутый» характер данного «хожения».
Соответственно объясняются особенности поведения Афанасия Никитина, которое очень часто имеет перевернутый характер, т.е. относится к плану антиповедения. Эта перевернутость поведения проявляется прежде всего в способах выражения: неправильность, греховность места - и вообще ситуации - обусловливает применение заведомо неправильного, «нечистого» языка (татарского, персидского или арабского) при изложении событий и впечатлений, т.е. подчеркнуто неправильное речевое поведение. В результате даже молитвы у Афанасия Никитина могут быть выражены на «бусурманском» языке или же представлять смешение церковнославянского языка с «бусурманским».
Как это вообще обычно для древнерусских паломничеств («хожений»), сочинение Афанасия Никитина начинается и завершается молитвой, но если начальная молитва приводится по-церковнославянски, то заключительная молитва в данном случае представлена на арабском языке. Это именно потому, что описание путешествия здесь строится как антипаломничество и это обстоятельство подчеркивается формальными лингвистическими средствами (при сохранении общей композиционной схемы): молитва на церковнославянском языке как бы соответствует исходному пункту путешествия (святости пункта отправления), а молитва на арабском языке - его конечному пункту (скверности пункта назначения).
Необходимо подчеркнуть, что Афанасий Никитин при этом остается ревностным и, по-видимому, вполне ортодоксальным христианином. Его путешествие, так же как и обычное паломничество, окрашено религиозными, исповедническими мотивами: оно, в частности, изобилует религиозно-лирическими отступлениями и молитвенными обращениями. Сам Афанасий Никитин очень точно определяет «правую веру»: единого Бога знать, имя его в чистоте призывать во всяком чистом месте («А правую веру Богъ ведаетъ, а праваа вера Бога единаго знати, имя его призывати на всякомъ месте чисте чисту»). Чистота места выступает, таким образом, как непременное условие правильного религиозного поведения.
Соответственно, очутившись в месте нечистом, Афанасий Никитин оказывается вынужденным вести себя неправильно - что выражается как в речевом, так и в обрядовом поведении. Подобно тому, как невозможность последовательно молиться по-церковнославянски может приводить к молитве на «бусурманском» языке, так и практическая невозможность соблюдать православные обряды приводит в ряде случаев к соблюдению «бусурманских» обрядов; иными словами, в обоих случаях невозможность придерживаться правильного поведения приводит к анти-поведению.
В своем путешествии Афанасий Никитин постоянно молится. Остро переживая свое религиозное одиночество, он находит утешение в духовном общении с Богом. Но знаменательно, что взывая к Господу, он обращается, как правило, к богу-отцу - это обстоятельство специально подчеркивается в «Хожении за три моря»!, - которого он отождествляет с мусульманским Аллахом. Соответственно, он и может именовать этого Бога на разных языках - по-арабски («олло»), по-персидски («худо»), по-татарски («таньгры»): в молитве о Русской земле, выраженной по-татарски, чередуются призывания имени Божьего на арабском, персидском, славянском и татарском языках. Точно так же он может использовать те формы молитвенного обращения к Богу-Отцу, которые приняты в данной стране: тем самым, если в одних случаях Афанасий Никитин сочиняет молитвы на чужом языке (ср. молитву о Русской земле), то в других случаях он использует уже готовые тексты.
Вместе с тем, заключительная молитва, композиционно завершающая «Хожение за три моря», представляет собой обычную мусульманскую молитву (обращенную к Аллаху), но в начале ее, рядом с призыванием Аллаха - отождествляемого с Богом-Отцом - Афанасий Никитин вставил обращение к Христу и Святому Духу:«Иса рухолло, ааликсоломъ» («Иисус, дух Божий, мир тебе»). Иначе говоря, Афанасий Никитин в данном случае молитвенно обращается к Троице, но, выражая это обращение по-арабски, он исходит из мусульманской молитвенной формы как некоего органического целого, по отношению к которому и производятся необходимые дополнения.
Можно полагать, что Афанасий Никитин не призывает во время своего путешествия имя Христа потому, что он находится не на христианской земле; это отнюдь не означает отказа от христианства: он все время продолжает верить в Христа и определенно осознает себя христианином.
Он неоднократно заявляет о себе как о христианине. Ср., например: «...и сказах имъ въру свою, что есми не бесерменинъ, исаядешеш [Иисусовой веры] есмь христианинъ», «Азъ же рабище Божие Афонасие и сжалися по вере < ... > и ту же много плакахъ по вере по хрестьяньской», «...христианства не оставихъ», «И ту аканный и яз, рабище Афанасие [призвав] Бога вышняго, творца небу и земли, възмыслихся по вере по христианьской, и по заповедех апостольскых и устремих ся умъ пойти на Русь».
По крайней мере однажды Афанасий Никитин явственно ощущает поддержку Христа, который укрепляет его в вере и помогает ему остаться христианином. Ср. рассказ об индийском хане, который, узнав, что Афанасий не мусульманин, отнял у него жеребца, предложив ему обратиться в ислам: «А в томъ Чюнере ханъ у меня взялъ жерепца, а уведалъ, что язъ не бесерменинъ, русинъ, и онъ молвит: “И жерепца дам, да тысячю золотых дам, а стань в веру нашу в Махмет дени [в магометанскую веру]; а не станешь в веру нашу в Махмет дени [в магометанскую веру], и жерепца возму и тысячю золотыхъ на главе твоей возму”. А срокъ учинил на 4 дни, в говейно Успении [в Успенский пост] на Спасовъ день [в день Преображения Господня]. И Господь Богъ смиловася на свой честный праздникъ, не остави от меня милости своея грешнаго и не повеле погыбнути в Чюнере с нечестивыми; и канун Спасова дни приехал < ... > Махмет хоросанець, бил есми челомъ ему, чтобы ся о мне печаловалъ; и он ездил к хану в город, да мене отпросил, чтобы мя в веру не поставили, да и жерепца моего взялъ. Таково Господарево чюдо на Спасов день!». Итак, Афанасий Никитин считает, что Христос помог ему в день своего праздника.
Вместе с тем, поскольку Христос отвернулся от этой земли, неуместно призывать его имя тому, кто оказался, вследствие своих грехов, в таком грешном месте.
Обращение к Христу становится возможным только в заключительной молитве, завершающей описание путешествия, когда Афанасий Никитин находится уже на обратном пути домой, т.е. направляется в христианскую страну (см. выше). Данная молитва как бы совмещает две противоположные функции, что и отражается на ее тексте. С одной стороны, эта молитва композиционно обрамляет антипаломничество, и этим объясняется то обстоятельство, что она выражена на арабском языке и использует форму мусульманского молитвенного обращения. С другой же стороны, она знаменует перемещение из «нечистого» места в «чистое», и это объясняет содержащееся в ней призывание имени Христа и обращение к Троице.
Итак, отклонение от православного поведения - а в каких-то случаях по существу даже и антиповедение - обусловлено именно принадлежностью Афанасия Никитина к православной культуре в ее специфическом русском воплощении. Поэтому нельзя считать оправданным ни предположения о еретичестве Афанасия Никитина, ни утверждения о какой-то особой его религиозной толерантности, ни, наконец, мнение о том, что Афанасий Никитин обратился в ислам.
Не выдерживает критики предположение Г. Ленгофф о том, что Афанасий Никитин стал мусульманином. Это предположение опровергается высказываниями самого Афанасия Никитина: как мы видели, он определенно считает себя христианином. В ряде случаев он обсуждает вопрос о переходе в магометанскую веру и при этом недвусмысленно заявляет о своей верности христианству, особенно показателен в этом смысле рассказ о чуде в день Преображения, который мы цитировали выше. Вместе с тем, Афанасий Никитин дает ясно понять, что не собирается идти в Мекку, поскольку это означало бы стать мусульманином: «А на Мякъку пойти, ино стати в веру бесерменьскую, заньже христиане не ходят на Мякъку веры деля, что ставять в веру». Достаточно характерно и выражение «псы бесермены» как наименование мусульман - слово «пес» выступает у русских и вообще у славян как обычное название для иноверца.
Г. Ленгофф исходит из того, что Афанасий Никитин соблюдал обряды, которые предписываются исламом, например, держал пост в рамадан, однако то, что имело обрядовое значение для мусульманина, могло не иметь такого же значения для Афанасия Никитина. Вместе с тем, утверждение, что Афанасий Никитин соблюдал все обряды, обязательные для мусульман, ни на чем не основано; сам Афанасий Никитин отмечает, что в отличие от мусульман, которым полагается молиться пять раз в день, он ежедневно молится три раза, после чего его собеседник признает: «Истину ты не бесерменинъ кажешися...».
Поскольку Афанасий Никитин осознает себя христианином, его поведение носит вынужденный (а не сознательно направленный) характер, принципиально отличаясь, тем самым, от внешне идентичного поведения, которое может быть вызвано совершенно другими причинами.
Б.А. Успенский. Дуалистический характер русской средневековой культуры (на материале «Хожения за три моря» Афанасия Никитина) // Избранные труды. Т. 1. М., 1996. С. 381-432
С полным текстом статьи можно ознакомиться здесь: http://ec-dejavu.ru/j/Journey_Russia.html