Смех
Поймала себя на мысли, что плакать словно разучилась. То есть, порыв имеется, и слезу выжать даже получается...Но. В считанные секунды слеза высыхает, а маята- злобная, тяжелая, тягучая внутри меня остается. И легче не делается.
Ровно как и со смехом. Только раздражает все. Сразу же усталость смертельная накатывает: будто ты два дня не спал и всячески себя эмоционально тратил.
Если честно, это страшно.
Тем не менее, речь нынче не обо мне, а об эмоциях в целом.
Я нашла замечательный рассказ Момо Капора, и веселый(особенно если на сербском читать), и печальный одновременно. Редкой сердечности. Очень теплый и душевный, как раз про улыбку и про грусть в одном и том же человеке.
Не успел я толком и глазом моргнуть, как время пролетело, и на тебе - я отец!
Сын у меня - какой-то Саша.
Похож на меня или на мать, и наоборот.
И вот в овощной лавке мне все еще говорят «братишка», а тут уже зовут на родительское собрание. Я, само собой, забираюсь за последнюю парту. За последней партой хорошо сидеть. Когда-то мы за ней курили, спали и играли в покер.
- А теперь возьмите бумагу и ручку и записывайте расписание уроков!
Учительница - телка что надо! Ноги у нее растут прямо из плеч. Нет, из шеи! А родители - без слез не взглянешь: толстые и отечные. Настоящие ботаники. Прячусь в укрытие за одной родительницей в шубе и готовлюсь клевать носом. Шуршит бумага, скрипят ручки, красота, как когда-то...
- Эй, вы, за задней партой!
Делаю вид, что не слышал. Откуда мне знать, кому она кричит?
- Вы, в очках! Я к вам обращаюсь...
- Ко мне? - прикидываюсь дурачком.
- К вам!
- Да, учительница?
- Учитель... - поправляет меня она.
- Да, учитель?
- Товарищ учитель...
- Товарищ учитель.
- Почему вы не пишете, когда я диктую?
- Простите?
- Вам это не интересно, да?
- Интересно, - говорю я, - как же не интересно?
Ботаники навострили уши; уставились на меня во все глаза. Шуба подвинулась в сторону, и я весь как на ладони, негде больше укрыться.
- Хорошо, - говорит учительница, - и кому же я тогда диктую?
- Нам диктуете... - говорю я.
- Для кого я тут надрываюсь?
- Для нас надрываетесь.
- И в чем же тогда дело?
- У меня нет ручки.
- У вас нет ручки?
- Нет.
- Вы его слышали?
Они слышали.
- У него нет ручки!
- Нет.
- Чей вы отец?
- Сашин.
- Сашин? А кто вы по профессии?
- Юморист.
Вот ведь выдумал себе профессию, юморист, думаю я про себя, а эти продолжатели рода глядят себе и глядят на меня. Клюнули на юмориста!
- Юморист, а без ручки! - говорит учительница. - Какой же вы юморист, раз у вас даже ручки нет?
- Я все больше на машинке, уж простите... А машинка редакционная, не разрешают выносить!
- Ладно, может кто-нибудь одолжить ручку нашему юмористу?
Родители молчат, как воды в рот набрали, и только смотрят на меня. Как бы еще, интересно, они на меня смотрели, будь я каким-нибудь сатириком? Учительница дает мне ручку:
- Только верните мне ее потом!
- Я не краду ручки.
- Вам никто и не говорит, что крадете!
И вот снова скрипят ручки, шуршат бумажки, а я все за шубой...
- Ну что опять? А?
- Я спрашиваю, что с вами опять, почему вы не пишете?
- Мне не на чем.
- Нет, это уже в самом деле... - не сказала, что. - Есть у кого-нибудь лист бумаги?
Шуба мигом ныряет в свою сумку. Через какое-то время вытаскивает календарик в кожаной обложке. Даст или не даст - не даст. Пожалела сентября, поэтому прячет календарик обратно, а мне протягивает бумажный платок.
- На чем мы остановились? - спрашивает учительница.
- Пятница...
- Вы потом перепишите до пятницы!
Затем она начинает описывать нам детей. Какая-то Весна: уже знает и кириллицу, и латиницу*. Деян - чудо, а не ребенок. Лина великолепно рисует. Милена: я ее уже выбрала для хора, такой голос... Горан: просто удовольствие работать с такими детьми. Миша - аккуратный.
И стоит ей только назвать какого-нибудь ребенка, продолжатели рода просто тают от счастья.
- Саша...
Тут и я расплываюсь. Жду, что она скажет: озорник, но ум исключительный...
Учительница смотрит на меня и говорит:
- Слушайте, можно вас спросить...
- Да, учительница? Учитель...
- Товарищ учитель...
- Товарищ учитель!
- Почему ваш сын постоянно смеется?
- Простите?
- Он постоянно смеется.
- И что же?
- То есть он все время смотрит на меня и смеется.
- Озорник, но смышленый, правда?
- Позвольте спросить, вы его водили к врачу?
- К врачу?
- Может, это какое-то внутреннее нарушение, какая-то судорога! Какой-то тик? Откуда мне знать? Это страшно ребячливый ребенок...
- Что вы хотите сказать: нарушение?
- Он смеется, даже когда нет ничего смешного.
- Знаете, понятие смешного по Бергсону...
- Оставьте в покое Бергсона! Например, я его спрашиваю: что опять смешного, чтобы и мы посмеялись?
- А он?
- Ничего. Только смеется...
- Как смеется?
- Так, про себя... Что ему так смешно, скажите, пожалуйста?
- Понятия не имею, - говорю я, - я правда не могу сказать, что ему так смешно. Может, он просто улыбается?
- Я же сказала: смеется! Это не улыбка, а самый настоящий смех! Уж, наверное, я знаю, что такое смех? Не вам меня учить! Он смеется. Да, он смеется про себя, тихо, но все равно смеется!
- И что же делать?
- Скажите ему, чтобы он перестал. Вы же ему отец!
- Слушай, ты! - говорю я Саше. - Почему ты все время смеешься?
- Так.
- Как - так?
- Так, просто...
- Ну ладно, а что тебе так смешно?
- Мне все смешно... - говорит Саша и смеется, пускай про себя, но все равно - смеется!
Что мне делать? Дети парикмахеров всегда подстрижены, сапожников - обуты, у детей дантистов зубы запломбированы, у футболистов даже дочки пинают мяч, французские дети - французы! Что остается детям юмористов, кроме как хихикать? Что им еще могут дать родители?
- Слушай, ты, - говорю я Саше, - не смейся!
- Не буду, - говорит он, но и дальше смеется.
- Смотри, сынок, - советую я Саше, - каждый раз, как тебе смешно, представь себе что-нибудь грустное, и сразу перестанешь смеяться!
- А что грустное?
- Ну, например, представь, что у тебя папа юморист!
- Представил, - говорит Саша.
- И?
- Мне все равно смешно! - говорит ребенок и просто покатывается со смеху.
- Ты должен с ним работать, - сказала Сашина мама. - Ты совершенно запустил ребенка...
И я начал работать.
Я читал ему вслух газеты, водил по улицам, полным хмурых лиц, включал телевизор... Объяснял ему, где он живет. Что его ждет в жизни. Объяснял, как устроен мир и что люди делают друг другу.
- У малыша есть прогресс, - сказала на следующем родительском собрании учительница, - он меньше смеется. Но мы еще не совсем довольны! Продолжайте с ним работать! Прогресс налицо...
Мы считали мои доходы, читали сообщения о наводнениях, извещения о смертях*, наносили скучные воскресные визиты родственникам. Фотографировались в автомате и потом рассматривали свои снимки - и наконец учительница была довольна.
- Да, - сказала она, - еще случается, что он засмеется, но в целом это как будто бы совсем другой ребенок! Он уже далеко не такой ребячливый. Мы его не узнаем! Он стал гордостью школы. Такой серьезный и дисциплинированный. Видите, чего можно добиться, если только немного поработать с ребенком...
- Ну давай, посмейся чуть-чуть! - смешу я Сашу. - Сегодня воскресенье, выходной, можешь смеяться, сколько хочешь! Сегодня можно...
- Не могу... - говорит он печально.
- Почему не можешь?
- Так, просто...
Перевод Анны Ростокиной
Есть над чем остановиться, вздохнуть и подумать, правда? От себя про смех добавлю то, что перебор с ним. Слишком жирно, отвратительно и безвкусно. Все ржут, ржут и ржут. Какую передачу на ютьюбе не найди- глупое, пошлое, гнусное, с мутными глазами ржание. Лишь бы не слышать, лишь бы не видеть- лучше ржать, хохотать, самого себя заглушать и вокруг не оглядываться.
Ровно как и со смехом. Только раздражает все. Сразу же усталость смертельная накатывает: будто ты два дня не спал и всячески себя эмоционально тратил.
Если честно, это страшно.
Тем не менее, речь нынче не обо мне, а об эмоциях в целом.
Я нашла замечательный рассказ Момо Капора, и веселый(особенно если на сербском читать), и печальный одновременно. Редкой сердечности. Очень теплый и душевный, как раз про улыбку и про грусть в одном и том же человеке.
Не успел я толком и глазом моргнуть, как время пролетело, и на тебе - я отец!
Сын у меня - какой-то Саша.
Похож на меня или на мать, и наоборот.
И вот в овощной лавке мне все еще говорят «братишка», а тут уже зовут на родительское собрание. Я, само собой, забираюсь за последнюю парту. За последней партой хорошо сидеть. Когда-то мы за ней курили, спали и играли в покер.
- А теперь возьмите бумагу и ручку и записывайте расписание уроков!
Учительница - телка что надо! Ноги у нее растут прямо из плеч. Нет, из шеи! А родители - без слез не взглянешь: толстые и отечные. Настоящие ботаники. Прячусь в укрытие за одной родительницей в шубе и готовлюсь клевать носом. Шуршит бумага, скрипят ручки, красота, как когда-то...
- Эй, вы, за задней партой!
Делаю вид, что не слышал. Откуда мне знать, кому она кричит?
- Вы, в очках! Я к вам обращаюсь...
- Ко мне? - прикидываюсь дурачком.
- К вам!
- Да, учительница?
- Учитель... - поправляет меня она.
- Да, учитель?
- Товарищ учитель...
- Товарищ учитель.
- Почему вы не пишете, когда я диктую?
- Простите?
- Вам это не интересно, да?
- Интересно, - говорю я, - как же не интересно?
Ботаники навострили уши; уставились на меня во все глаза. Шуба подвинулась в сторону, и я весь как на ладони, негде больше укрыться.
- Хорошо, - говорит учительница, - и кому же я тогда диктую?
- Нам диктуете... - говорю я.
- Для кого я тут надрываюсь?
- Для нас надрываетесь.
- И в чем же тогда дело?
- У меня нет ручки.
- У вас нет ручки?
- Нет.
- Вы его слышали?
Они слышали.
- У него нет ручки!
- Нет.
- Чей вы отец?
- Сашин.
- Сашин? А кто вы по профессии?
- Юморист.
Вот ведь выдумал себе профессию, юморист, думаю я про себя, а эти продолжатели рода глядят себе и глядят на меня. Клюнули на юмориста!
- Юморист, а без ручки! - говорит учительница. - Какой же вы юморист, раз у вас даже ручки нет?
- Я все больше на машинке, уж простите... А машинка редакционная, не разрешают выносить!
- Ладно, может кто-нибудь одолжить ручку нашему юмористу?
Родители молчат, как воды в рот набрали, и только смотрят на меня. Как бы еще, интересно, они на меня смотрели, будь я каким-нибудь сатириком? Учительница дает мне ручку:
- Только верните мне ее потом!
- Я не краду ручки.
- Вам никто и не говорит, что крадете!
И вот снова скрипят ручки, шуршат бумажки, а я все за шубой...
- Ну что опять? А?
- Я спрашиваю, что с вами опять, почему вы не пишете?
- Мне не на чем.
- Нет, это уже в самом деле... - не сказала, что. - Есть у кого-нибудь лист бумаги?
Шуба мигом ныряет в свою сумку. Через какое-то время вытаскивает календарик в кожаной обложке. Даст или не даст - не даст. Пожалела сентября, поэтому прячет календарик обратно, а мне протягивает бумажный платок.
- На чем мы остановились? - спрашивает учительница.
- Пятница...
- Вы потом перепишите до пятницы!
Затем она начинает описывать нам детей. Какая-то Весна: уже знает и кириллицу, и латиницу*. Деян - чудо, а не ребенок. Лина великолепно рисует. Милена: я ее уже выбрала для хора, такой голос... Горан: просто удовольствие работать с такими детьми. Миша - аккуратный.
И стоит ей только назвать какого-нибудь ребенка, продолжатели рода просто тают от счастья.
- Саша...
Тут и я расплываюсь. Жду, что она скажет: озорник, но ум исключительный...
Учительница смотрит на меня и говорит:
- Слушайте, можно вас спросить...
- Да, учительница? Учитель...
- Товарищ учитель...
- Товарищ учитель!
- Почему ваш сын постоянно смеется?
- Простите?
- Он постоянно смеется.
- И что же?
- То есть он все время смотрит на меня и смеется.
- Озорник, но смышленый, правда?
- Позвольте спросить, вы его водили к врачу?
- К врачу?
- Может, это какое-то внутреннее нарушение, какая-то судорога! Какой-то тик? Откуда мне знать? Это страшно ребячливый ребенок...
- Что вы хотите сказать: нарушение?
- Он смеется, даже когда нет ничего смешного.
- Знаете, понятие смешного по Бергсону...
- Оставьте в покое Бергсона! Например, я его спрашиваю: что опять смешного, чтобы и мы посмеялись?
- А он?
- Ничего. Только смеется...
- Как смеется?
- Так, про себя... Что ему так смешно, скажите, пожалуйста?
- Понятия не имею, - говорю я, - я правда не могу сказать, что ему так смешно. Может, он просто улыбается?
- Я же сказала: смеется! Это не улыбка, а самый настоящий смех! Уж, наверное, я знаю, что такое смех? Не вам меня учить! Он смеется. Да, он смеется про себя, тихо, но все равно смеется!
- И что же делать?
- Скажите ему, чтобы он перестал. Вы же ему отец!
- Слушай, ты! - говорю я Саше. - Почему ты все время смеешься?
- Так.
- Как - так?
- Так, просто...
- Ну ладно, а что тебе так смешно?
- Мне все смешно... - говорит Саша и смеется, пускай про себя, но все равно - смеется!
Что мне делать? Дети парикмахеров всегда подстрижены, сапожников - обуты, у детей дантистов зубы запломбированы, у футболистов даже дочки пинают мяч, французские дети - французы! Что остается детям юмористов, кроме как хихикать? Что им еще могут дать родители?
- Слушай, ты, - говорю я Саше, - не смейся!
- Не буду, - говорит он, но и дальше смеется.
- Смотри, сынок, - советую я Саше, - каждый раз, как тебе смешно, представь себе что-нибудь грустное, и сразу перестанешь смеяться!
- А что грустное?
- Ну, например, представь, что у тебя папа юморист!
- Представил, - говорит Саша.
- И?
- Мне все равно смешно! - говорит ребенок и просто покатывается со смеху.
- Ты должен с ним работать, - сказала Сашина мама. - Ты совершенно запустил ребенка...
И я начал работать.
Я читал ему вслух газеты, водил по улицам, полным хмурых лиц, включал телевизор... Объяснял ему, где он живет. Что его ждет в жизни. Объяснял, как устроен мир и что люди делают друг другу.
- У малыша есть прогресс, - сказала на следующем родительском собрании учительница, - он меньше смеется. Но мы еще не совсем довольны! Продолжайте с ним работать! Прогресс налицо...
Мы считали мои доходы, читали сообщения о наводнениях, извещения о смертях*, наносили скучные воскресные визиты родственникам. Фотографировались в автомате и потом рассматривали свои снимки - и наконец учительница была довольна.
- Да, - сказала она, - еще случается, что он засмеется, но в целом это как будто бы совсем другой ребенок! Он уже далеко не такой ребячливый. Мы его не узнаем! Он стал гордостью школы. Такой серьезный и дисциплинированный. Видите, чего можно добиться, если только немного поработать с ребенком...
- Ну давай, посмейся чуть-чуть! - смешу я Сашу. - Сегодня воскресенье, выходной, можешь смеяться, сколько хочешь! Сегодня можно...
- Не могу... - говорит он печально.
- Почему не можешь?
- Так, просто...
Перевод Анны Ростокиной
Есть над чем остановиться, вздохнуть и подумать, правда? От себя про смех добавлю то, что перебор с ним. Слишком жирно, отвратительно и безвкусно. Все ржут, ржут и ржут. Какую передачу на ютьюбе не найди- глупое, пошлое, гнусное, с мутными глазами ржание. Лишь бы не слышать, лишь бы не видеть- лучше ржать, хохотать, самого себя заглушать и вокруг не оглядываться.