(no subject)
Вчера у нас праздновали Сан Джованни. Манифестация идентичности - штандарт с ирисом на пороге собора и вручение архиепископу Джузеппе традиционного вклада от Общества св. Иоанна - удалась на славу. "Отче Наш" мы со стильными пенсионерками читали, схватившись за руки, и епископ наш был прекрасен, нахваливая реконструированный музей собора и Институт Инноченти. Цитируя папу Франциска, призывал Флоренцию осознать уже свою ценность и помолодеть, чтобы снова стать матерью. После ангельских песнопений Форе с Мессажером, которые в готических интерьерах звучат исключительно как концертный номер, ухо требовало грегорианских хоралов. На Сан Миниато не хватило ни времени, ни запала, так что надо будет на неделе наверстать.
После службы народ послушно направился стоять в очереди в Музей Инноченти, который открылся после трехлетнего перерыва и до сих пор еще частью в работе. Фасады освободили от лесов только позавчера, а во вторник вечером, пока я шла из библиотеки, внутри отчаянно гремели и колотили. И уж поскольку, судя по публикациям в TANR, не я одна ностальгирую по привычным музейным залам, позволю себе высказать недоумение, зачем это было нужно.
Первое, что способно убить наповал, - медальоны, которыми заменили оригинальные рельефы Андреа делла Роббиа, нечто плоское и блестящее, с фоном цвета электрик. Оригинальные младенцы отреставрированы и выложены рядком в экспозиции, что вызывает в памяти достопочтенное двустишие об октябрятах. Удивительно, но они большие и отличаются друг от друга в деталях; мы, конечно, всё это знаем, но, проходя вдоль фасада и глядя на него снизу, об этом обычно не думаешь. Сопровождающее их кино содержит кадры, как их выламывали из стены, и никакие частичные тонировки по методу Чезаре Бранди и возможность взглянуть на шедевр вблизи просто не могут служить оправданием этому благочинному варварству, которое напрочь лишает здание ощущения старины. Остается надеяться, что их водрузят на место или оформят отверстия в пазухах серым камнем, как это было до 1480-х гг.
Впрочем, младенцы - это финал percorso. Начинается же музей внизу, с раздела об истории здания и института. Из бокового входа вы попадаете в коридор с интерактивными прибаутками: фильмом о благотворительных братствах и госпиталях Флоренции, обозначенных на "карте стен"; архивом, где можно читать с монитора записи Кватроченто (и станет понятно, что Оспедале - не столько о гуманистическом воспитании, сколько о детской смертности и экономической истории города), выдвигать из стены ящички с именами воспитанников уже 19 века (внутри них - разломленные монеты или медали, которые оставлялись детям как опознавательные знаки), полистать оцифрованный фотоальбомом конца 19 века, тоже прокомментированный, и слушать видео-интервью стариков-последних воспитанников Оспедале.
Затем вы проходите через "женский" двор, отчищенный до такого блеска, что его колонны, и без того худосочные, кажутся еще тоньше, и, раскланявшись со св. Иоанном работы Таленти, который годами пылился в углу, поднимаетесь в экспозицию. Как и прежде, ей отведен длинный зал, раньше - темный и очень гулкий, с посеревшими оштукатуренными стенами, а теперь - перегороженный модными ширмами, на которых развешены и подсвечиваются вещи. Коллекция Оспедале не блещет шедеврами, и в полумраке ей было уютнее, не говоря уж о том, как эти выгородки скрадывают пространство (и куда они, кстати, дели витрины с рукописями?).
Полюбовавшись на Гирландайо в отдельной комнатке, вы попадаете в закуток с майоликовыми тондо и в страшноватую комнатку с куклами Богоматери, костями священномученицы Марии, непритязательными вертепами и прочими проявлениями народного благочестия. Вознаграждением за пережитое будет терраса над "женским двором", с которой выстраиваются в ряд все башни Флоренции и с безупречного расстояния виден купол, вытягивающийся в струнку, как эти башни.
Спустившись, вы понимаете, что недосчитались фундаментально важного - "мужского двора", и лишь зайдя в него, всё такой же потертый и не замученный реставрациями, ощущаете дух того очень простого, непритязательного на вид, но чрезвычайно важного института, который как нельзя лучше отвечал самоощущению города. То есть самое главное, что наличествует в этом комплексе - его очень скромная, абсолютно рассудочная и при этом очеловеченная архитектура, чередование разновысоких ритмичных портиков, которые вы проходите попеременно, оказывается абсолютно непостижимой, разменянной на какие-то модные нововведения, хотя содержание и исполнение архивной части, безусловно, заслуживает самой искренней похвалы. Я, безусловно, отдаю себе отчет, что, может быть, во времена Брунеллески по комплексу, как пишут в книжках, не ходили, и вообще интерпретационные схемы - зло, но полет мысли проектировщика важнее.
В этом смысле реконструированному Музею собора повезло больше. Никто не знает, что это был за архитектурный комплекс, и его безболезненно превратили в очень красивый и стильно оформленный аттракцион - хотя я не стала бы утверждать, что скульптура, которая там выставлена (части которой я тоже, к слову, не досчиталась) слишком проигрывала на фоне замызганной штукатурки. И уж совсем меня опечалил факт - это к слову о вывороченных тондо - что ни одни из дверей баптистерия уже не вернутся на свое место. Возможно, в резервации они сохранятся дольше, но где же тогда биение жизни, которого требует архиепископ?
На обратном пути я столкнулась с кортежем, сопровождавшим бойцов исторического футбола (ну, и физиономии у них, скажу я вам), и лишний раз убедилась в том, что в провинции официоза и нафталина меньше. Но фейерверк был красивый.
После службы народ послушно направился стоять в очереди в Музей Инноченти, который открылся после трехлетнего перерыва и до сих пор еще частью в работе. Фасады освободили от лесов только позавчера, а во вторник вечером, пока я шла из библиотеки, внутри отчаянно гремели и колотили. И уж поскольку, судя по публикациям в TANR, не я одна ностальгирую по привычным музейным залам, позволю себе высказать недоумение, зачем это было нужно.
Первое, что способно убить наповал, - медальоны, которыми заменили оригинальные рельефы Андреа делла Роббиа, нечто плоское и блестящее, с фоном цвета электрик. Оригинальные младенцы отреставрированы и выложены рядком в экспозиции, что вызывает в памяти достопочтенное двустишие об октябрятах. Удивительно, но они большие и отличаются друг от друга в деталях; мы, конечно, всё это знаем, но, проходя вдоль фасада и глядя на него снизу, об этом обычно не думаешь. Сопровождающее их кино содержит кадры, как их выламывали из стены, и никакие частичные тонировки по методу Чезаре Бранди и возможность взглянуть на шедевр вблизи просто не могут служить оправданием этому благочинному варварству, которое напрочь лишает здание ощущения старины. Остается надеяться, что их водрузят на место или оформят отверстия в пазухах серым камнем, как это было до 1480-х гг.
Впрочем, младенцы - это финал percorso. Начинается же музей внизу, с раздела об истории здания и института. Из бокового входа вы попадаете в коридор с интерактивными прибаутками: фильмом о благотворительных братствах и госпиталях Флоренции, обозначенных на "карте стен"; архивом, где можно читать с монитора записи Кватроченто (и станет понятно, что Оспедале - не столько о гуманистическом воспитании, сколько о детской смертности и экономической истории города), выдвигать из стены ящички с именами воспитанников уже 19 века (внутри них - разломленные монеты или медали, которые оставлялись детям как опознавательные знаки), полистать оцифрованный фотоальбомом конца 19 века, тоже прокомментированный, и слушать видео-интервью стариков-последних воспитанников Оспедале.
Затем вы проходите через "женский" двор, отчищенный до такого блеска, что его колонны, и без того худосочные, кажутся еще тоньше, и, раскланявшись со св. Иоанном работы Таленти, который годами пылился в углу, поднимаетесь в экспозицию. Как и прежде, ей отведен длинный зал, раньше - темный и очень гулкий, с посеревшими оштукатуренными стенами, а теперь - перегороженный модными ширмами, на которых развешены и подсвечиваются вещи. Коллекция Оспедале не блещет шедеврами, и в полумраке ей было уютнее, не говоря уж о том, как эти выгородки скрадывают пространство (и куда они, кстати, дели витрины с рукописями?).
Полюбовавшись на Гирландайо в отдельной комнатке, вы попадаете в закуток с майоликовыми тондо и в страшноватую комнатку с куклами Богоматери, костями священномученицы Марии, непритязательными вертепами и прочими проявлениями народного благочестия. Вознаграждением за пережитое будет терраса над "женским двором", с которой выстраиваются в ряд все башни Флоренции и с безупречного расстояния виден купол, вытягивающийся в струнку, как эти башни.
Спустившись, вы понимаете, что недосчитались фундаментально важного - "мужского двора", и лишь зайдя в него, всё такой же потертый и не замученный реставрациями, ощущаете дух того очень простого, непритязательного на вид, но чрезвычайно важного института, который как нельзя лучше отвечал самоощущению города. То есть самое главное, что наличествует в этом комплексе - его очень скромная, абсолютно рассудочная и при этом очеловеченная архитектура, чередование разновысоких ритмичных портиков, которые вы проходите попеременно, оказывается абсолютно непостижимой, разменянной на какие-то модные нововведения, хотя содержание и исполнение архивной части, безусловно, заслуживает самой искренней похвалы. Я, безусловно, отдаю себе отчет, что, может быть, во времена Брунеллески по комплексу, как пишут в книжках, не ходили, и вообще интерпретационные схемы - зло, но полет мысли проектировщика важнее.
В этом смысле реконструированному Музею собора повезло больше. Никто не знает, что это был за архитектурный комплекс, и его безболезненно превратили в очень красивый и стильно оформленный аттракцион - хотя я не стала бы утверждать, что скульптура, которая там выставлена (части которой я тоже, к слову, не досчиталась) слишком проигрывала на фоне замызганной штукатурки. И уж совсем меня опечалил факт - это к слову о вывороченных тондо - что ни одни из дверей баптистерия уже не вернутся на свое место. Возможно, в резервации они сохранятся дольше, но где же тогда биение жизни, которого требует архиепископ?
На обратном пути я столкнулась с кортежем, сопровождавшим бойцов исторического футбола (ну, и физиономии у них, скажу я вам), и лишний раз убедилась в том, что в провинции официоза и нафталина меньше. Но фейерверк был красивый.