(no subject)
Я страстно люблю Серова, все это знают, и именно потому выставка в Третьяковке мне представляется гуманитарной катастрофой.
Возможность увидеть вещи бесценна: каждую можно разглядывать как жемчужину, невзирая на ее качество и ее место в творческой эволюции. Но в этом тяжелом объемистом каталоге не ощущается главного - присутствия мастера и противоречивости его кисти. Преподан Серов-портретист, блестящий и светский, купеческий да гражданский, который может вас написать так и эдак. Показана многоликая лаборатория - ну, там, театр, лошади, дети. И есть некрологи. А в этих вырезках из газет, набранных мелким шрифтом, убитые горем друзья оплакивают человека безукоризненно честного, с угрюмым и мрачным, по-настоящему сатурническим темпераментом и добрым и больным сердцем, который любил детей, обожал животных и с удивлением отмечал, что среди его заказчиц встречаются умные и обворожительные женщины.
Истерика публики, на которую жалуются девчонки, в сущности - результат того, как потрафили этой самой публике, подчистую сняв все проблемы серовского творчества. Здесь практически нет размышлений о painter's choice, хотя вещи представлены в многочисленных вариантах. Что важнее - изысканный абрис коры, раскосый взгляд и ее плиссированный хитон, борода Диониса будто с чернофигурного килика или лодыжка, оголившаяся из-за порыва ветра, и бесконечные блики на узкой полоске моря? Тем печальней оказывается рифма - непредвиденная, надо думать - между "Выездом Екатерины II на охоту" и занавесом к "Шехерезаде", где соколичии даны в подозрительно сходных ракурсах. Ни малейшей фантазии не проявлено даже в том, как соединены портреты - а ведь как можно было бы показать и работу с цветом, все эти фантастические хроматические всплески, честно признаться в открытиях и самоповторениях, гениальных завоеваниях и провалах. Сам Серов себя не щадил и едва ли был бы доволен бесцветными похвалами в адрес "юсуповской" серии или определением "проникновенный" по отношению к портрету Гиршман. Ну, и "Солдатушки бравы ребятушки...", разумеется, не допущены в это собрание ни ногой: отрадное, только отрадное. Хоть 1889-й год, хоть 1905-й.
Остается только печалиться, что мы могли "противопоставить Западу" мастера, который как никто в русской живописи достоин выставки в формате peintre et ses maitres. Спасибо, конечно, что помянули Энгра. Серов не Веласкес, не Мунк, не Рембрандт и не Ван Гог, и не Хальс, не Вермеер (а вторым таким классным анималистом был, кстати, только Пикассо), не миноец, не перс, и не Суриков, и не Поленов, но для понимания его живописи - в том числе именно в смысле живописи, почерка и письма - принципиально важен тот самый "зов мировой культуры", очевидный, но требующий визуальных сопоставлений или хотя бы артикуляции на словах. И это тоже ведь painter's choice. А не лошади справа, натурщицы - впереди.
Возможность увидеть вещи бесценна: каждую можно разглядывать как жемчужину, невзирая на ее качество и ее место в творческой эволюции. Но в этом тяжелом объемистом каталоге не ощущается главного - присутствия мастера и противоречивости его кисти. Преподан Серов-портретист, блестящий и светский, купеческий да гражданский, который может вас написать так и эдак. Показана многоликая лаборатория - ну, там, театр, лошади, дети. И есть некрологи. А в этих вырезках из газет, набранных мелким шрифтом, убитые горем друзья оплакивают человека безукоризненно честного, с угрюмым и мрачным, по-настоящему сатурническим темпераментом и добрым и больным сердцем, который любил детей, обожал животных и с удивлением отмечал, что среди его заказчиц встречаются умные и обворожительные женщины.
Истерика публики, на которую жалуются девчонки, в сущности - результат того, как потрафили этой самой публике, подчистую сняв все проблемы серовского творчества. Здесь практически нет размышлений о painter's choice, хотя вещи представлены в многочисленных вариантах. Что важнее - изысканный абрис коры, раскосый взгляд и ее плиссированный хитон, борода Диониса будто с чернофигурного килика или лодыжка, оголившаяся из-за порыва ветра, и бесконечные блики на узкой полоске моря? Тем печальней оказывается рифма - непредвиденная, надо думать - между "Выездом Екатерины II на охоту" и занавесом к "Шехерезаде", где соколичии даны в подозрительно сходных ракурсах. Ни малейшей фантазии не проявлено даже в том, как соединены портреты - а ведь как можно было бы показать и работу с цветом, все эти фантастические хроматические всплески, честно признаться в открытиях и самоповторениях, гениальных завоеваниях и провалах. Сам Серов себя не щадил и едва ли был бы доволен бесцветными похвалами в адрес "юсуповской" серии или определением "проникновенный" по отношению к портрету Гиршман. Ну, и "Солдатушки бравы ребятушки...", разумеется, не допущены в это собрание ни ногой: отрадное, только отрадное. Хоть 1889-й год, хоть 1905-й.
Остается только печалиться, что мы могли "противопоставить Западу" мастера, который как никто в русской живописи достоин выставки в формате peintre et ses maitres. Спасибо, конечно, что помянули Энгра. Серов не Веласкес, не Мунк, не Рембрандт и не Ван Гог, и не Хальс, не Вермеер (а вторым таким классным анималистом был, кстати, только Пикассо), не миноец, не перс, и не Суриков, и не Поленов, но для понимания его живописи - в том числе именно в смысле живописи, почерка и письма - принципиально важен тот самый "зов мировой культуры", очевидный, но требующий визуальных сопоставлений или хотя бы артикуляции на словах. И это тоже ведь painter's choice. А не лошади справа, натурщицы - впереди.