Двенадцать дней в Матвеевском
Десятый день
Ухожу на завтрак в десять утра. Раздвинул занавески. За окном все небо в пурпурных облаках. Я подумал, такого в это время в Москве я никогда не видел. Впрочем, может и видел, да забыл.
Я таки умудрился поругаться с ветеранами. Нет, я не врывался в чужой номер с вестью о чуде. Все вышло гораздо хуже. Мне захотелось в Матвеевском устроить вечер поэзии, почитать свои и чужие стихи. Благо, на столе у меня лежит альманах «Алконост», последний выпуск с очень недурными стихами молодых поэтов. Я думал, это моих соседей сможет несколько развлечь. В столовой я сообщил ветеранам о своей идее. Никакой реакции. Они смотрели на меня, как в афишу коза. Я пожал плечами и уселся за свой столик хлебать кофе. Все бы ничего, но потом, проходя мимо, они, не глядя на меня, повторяли ритуальное: приятного аппетита. Меня это взбесило. В голове гвоздем сидело Пушкинское: «Мы ленивы и не любопытны…». Я и выпалил эту фразу, присовокупив, что, видимо, от этого все беды России. Ах, не надо мне было этого делать. У ветеранов полно забот, они погружены в свои болезни, им не до поэзии. Потом, возможно, я невнятно произнес свое предложение. Как бы там ни было, мне не стоило обижаться. Вот такая глупость. Как говорит моя жена, на обиженных воду возят. И мне не след жаловаться на недостаток внимания.
Если оглянуться назад, меня можно считать баловнем Господа Бога. Меня любили друзья и женщины. Вслед за Хлебниковым могу повторить, я взлелеян лучшими зорями Украины. Украина мне подарила солнце своих базаров, отразившееся в баклажанах, тыквах, глечиках, ржанье коней на конских ярмарках и запах чабреца на Кремянце. «Счастливый жребий выпал мне: Прожить в краю садов, Не зная бед, как в сладком сне, До четырех годов…».
В те дни моим любимым занятием было сидеть под столом и строить из деревянных дощечек крепостные стены и замки. Бабушка моя, Юлия Васильевна Наседкина, учительница с сорокалетним стажем, между тем, принимала отстающих учеников.
- Расскажи-ка, - говорила бабушка, - стихотворение Лермонтова «На смерть поэта».
- Погиб поэт, невольник чести, - сообщал нерадивый ученик и надолго замолкал.
- Пал, оклеветанный молвой, - суфлировал я из-под стола. Так повторялось изо дня в день. И я без особого напряга прошел с бабушкой всю школьную программу по литературе и не только школьную. Бабушка читала мне «Демона», ну как ту было не очароваться завораживающей мелодией Лермонтовского стиха. У бабушки, видимо, были уникальные отношения со словом. Лет в семнадцать я открыл для себя Бунина. И вдруг мне стало казаться, что в ранних рассказах («Суходол», «Князь во князьях», «Антоновские яблоки») я слышу такой родной и знакомый с детства голос. Позже я узнал, что бабушка была хорошо знакома с Буниным, даже влюблена в него и сохранила это чувство на всю жизнь.
Второй моей наставницей в раннем детстве была тетка Екатерина Павловна Тимофеевская. Я стал писать стихи очень рано, лет в пять. Тетка записывала их в особую тетрадочку. Пришла война, не стало ни того дома, где сочинялись стихи, ни той тетрадочки. Ставши взрослым, я спрашивал у тетки, когда же я писал лучше - тогда или сейчас? И Екатерина Павловна, смеясь, отвечала: - Конечно, тогда. Тетка, сама прекрасная поэтесса, долгие годы была моим советчиком, и советы ее всегда были полезны, точны и мудры. Так, когда я прочел ей «Хиросиму», она сказала, ты про себя пиши, по себя. Я добавил:
…Я глохну, не воспринимаю
Боль женщины и боль мужчины,
И сам уже не понимаю,
В чем глухоты моей причина…
Бабушка же не пережила войну. Она пестовала и оберегала меня в блокадную зиму до тех пор, пока со слезами на глазах не передала матери. Мать вывезла меня из осажденного города в новую жизнь, а бабушка вскоре умерла. Я думаю, любовь - тонкая энергия, и она в соответствии и она в соответствии с законом Ломоносова-Лавуазье не иссякает и не исчезает. Великая любовь бабушка преобразовалась во мне в страсть к поэзии, и вот мой ответный поклон Юлии Васильевне - бабе Юле, бабе Лю:
Баба Юля, баба Люля, баба Юль…
Луг. Покосы. Абрикосы. Сад. Июль.
Абрикосы на тарелочке делю:
Этот мне, а этот круглый бабе Лю.
Вот проходит за забором почтальон,
Что-то страшное в конверте прячет он.
Папа с мамою - у них большая власть -
Все хотят меня бабушки украсть.
Как бессовестная рыжая лиса,
Унесут меня за темные леса.
Папа с мамою сегодня мне враги,
Котик-братик, если слышишь, помоги.
Ухожу на завтрак в десять утра. Раздвинул занавески. За окном все небо в пурпурных облаках. Я подумал, такого в это время в Москве я никогда не видел. Впрочем, может и видел, да забыл.
Я таки умудрился поругаться с ветеранами. Нет, я не врывался в чужой номер с вестью о чуде. Все вышло гораздо хуже. Мне захотелось в Матвеевском устроить вечер поэзии, почитать свои и чужие стихи. Благо, на столе у меня лежит альманах «Алконост», последний выпуск с очень недурными стихами молодых поэтов. Я думал, это моих соседей сможет несколько развлечь. В столовой я сообщил ветеранам о своей идее. Никакой реакции. Они смотрели на меня, как в афишу коза. Я пожал плечами и уселся за свой столик хлебать кофе. Все бы ничего, но потом, проходя мимо, они, не глядя на меня, повторяли ритуальное: приятного аппетита. Меня это взбесило. В голове гвоздем сидело Пушкинское: «Мы ленивы и не любопытны…». Я и выпалил эту фразу, присовокупив, что, видимо, от этого все беды России. Ах, не надо мне было этого делать. У ветеранов полно забот, они погружены в свои болезни, им не до поэзии. Потом, возможно, я невнятно произнес свое предложение. Как бы там ни было, мне не стоило обижаться. Вот такая глупость. Как говорит моя жена, на обиженных воду возят. И мне не след жаловаться на недостаток внимания.
Если оглянуться назад, меня можно считать баловнем Господа Бога. Меня любили друзья и женщины. Вслед за Хлебниковым могу повторить, я взлелеян лучшими зорями Украины. Украина мне подарила солнце своих базаров, отразившееся в баклажанах, тыквах, глечиках, ржанье коней на конских ярмарках и запах чабреца на Кремянце. «Счастливый жребий выпал мне: Прожить в краю садов, Не зная бед, как в сладком сне, До четырех годов…».
В те дни моим любимым занятием было сидеть под столом и строить из деревянных дощечек крепостные стены и замки. Бабушка моя, Юлия Васильевна Наседкина, учительница с сорокалетним стажем, между тем, принимала отстающих учеников.
- Расскажи-ка, - говорила бабушка, - стихотворение Лермонтова «На смерть поэта».
- Погиб поэт, невольник чести, - сообщал нерадивый ученик и надолго замолкал.
- Пал, оклеветанный молвой, - суфлировал я из-под стола. Так повторялось изо дня в день. И я без особого напряга прошел с бабушкой всю школьную программу по литературе и не только школьную. Бабушка читала мне «Демона», ну как ту было не очароваться завораживающей мелодией Лермонтовского стиха. У бабушки, видимо, были уникальные отношения со словом. Лет в семнадцать я открыл для себя Бунина. И вдруг мне стало казаться, что в ранних рассказах («Суходол», «Князь во князьях», «Антоновские яблоки») я слышу такой родной и знакомый с детства голос. Позже я узнал, что бабушка была хорошо знакома с Буниным, даже влюблена в него и сохранила это чувство на всю жизнь.
Второй моей наставницей в раннем детстве была тетка Екатерина Павловна Тимофеевская. Я стал писать стихи очень рано, лет в пять. Тетка записывала их в особую тетрадочку. Пришла война, не стало ни того дома, где сочинялись стихи, ни той тетрадочки. Ставши взрослым, я спрашивал у тетки, когда же я писал лучше - тогда или сейчас? И Екатерина Павловна, смеясь, отвечала: - Конечно, тогда. Тетка, сама прекрасная поэтесса, долгие годы была моим советчиком, и советы ее всегда были полезны, точны и мудры. Так, когда я прочел ей «Хиросиму», она сказала, ты про себя пиши, по себя. Я добавил:
…Я глохну, не воспринимаю
Боль женщины и боль мужчины,
И сам уже не понимаю,
В чем глухоты моей причина…
Бабушка же не пережила войну. Она пестовала и оберегала меня в блокадную зиму до тех пор, пока со слезами на глазах не передала матери. Мать вывезла меня из осажденного города в новую жизнь, а бабушка вскоре умерла. Я думаю, любовь - тонкая энергия, и она в соответствии и она в соответствии с законом Ломоносова-Лавуазье не иссякает и не исчезает. Великая любовь бабушка преобразовалась во мне в страсть к поэзии, и вот мой ответный поклон Юлии Васильевне - бабе Юле, бабе Лю:
Баба Юля, баба Люля, баба Юль…
Луг. Покосы. Абрикосы. Сад. Июль.
Абрикосы на тарелочке делю:
Этот мне, а этот круглый бабе Лю.
Вот проходит за забором почтальон,
Что-то страшное в конверте прячет он.
Папа с мамою - у них большая власть -
Все хотят меня бабушки украсть.
Как бессовестная рыжая лиса,
Унесут меня за темные леса.
Папа с мамою сегодня мне враги,
Котик-братик, если слышишь, помоги.