V pohodě
Помимо физических перемещений в пространстве, есть еще и мысленные. Иногда спланированные, чаще спонтанные, когда зацепишь носом какой-нибудь запах или глаз скользнет по знакомому изгибу улицы. Такие путешествия самые приятные, от них отшелушивается весь негатив (ведь обычно туда, где очень хорошо, добираешься целый день под дождем и спину ломит от тяжелого рюкзака, ну и перессоришься вдрызг, естественно), остается красивая картинка, маленький личный рай. Да и виза сюда не нужна.
Сегодня к моим обычным средствам передвижения добавился вкус - старый добрый какао со взбитой пенкой... Напиток грел горло, и я четко ощущала преломление пространства и времени. За окном, из-под инея, выглядывала рождественская снежная Прага.
Я, признаться, рождественской ее-то и не видела, так что это было будущее)
Ай-да Шишкин:
Рисуют натуру. Стараются. На помосте стоит женщина, голая, а кругом столько молодых мужчин - и не видят. Вернее, видят что-то не то. В тишине скрип карандашных грифелей, уголь шуршит по бумаге. Один все время выставлял карандаш в вытянутой руке, щурясь, что-то в женщине отмерял. Перед натурщицей стоял на полу калорифер, но было видно, что ей холодно - все время простуженно шмыгала носом. И стояла как-то не по-женски - расставив ноги и руки. Пустая, как ваза, - тело здесь, а сама где-то далеко. В этом во всем было что-то ненастоящее - и в этой неженщине, и в этих немужчинах.
И вот тогда в окне вдруг появился тот маляр. Увидел ее и замер с валиком в руке. А она заметила его и сразу прикрылась. Таким женским жестом - одна рука сюда, другая туда. И стала вдруг настоящая. И так захотелось ее нарисовать.
Сегодня к моим обычным средствам передвижения добавился вкус - старый добрый какао со взбитой пенкой... Напиток грел горло, и я четко ощущала преломление пространства и времени. За окном, из-под инея, выглядывала рождественская снежная Прага.
Я, признаться, рождественской ее-то и не видела, так что это было будущее)
Ай-да Шишкин:
Рисуют натуру. Стараются. На помосте стоит женщина, голая, а кругом столько молодых мужчин - и не видят. Вернее, видят что-то не то. В тишине скрип карандашных грифелей, уголь шуршит по бумаге. Один все время выставлял карандаш в вытянутой руке, щурясь, что-то в женщине отмерял. Перед натурщицей стоял на полу калорифер, но было видно, что ей холодно - все время простуженно шмыгала носом. И стояла как-то не по-женски - расставив ноги и руки. Пустая, как ваза, - тело здесь, а сама где-то далеко. В этом во всем было что-то ненастоящее - и в этой неженщине, и в этих немужчинах.
И вот тогда в окне вдруг появился тот маляр. Увидел ее и замер с валиком в руке. А она заметила его и сразу прикрылась. Таким женским жестом - одна рука сюда, другая туда. И стала вдруг настоящая. И так захотелось ее нарисовать.