(no subject)
19 января 2010 пришедших в Большой зал Московской Консерватории порадовала встреча с дирижёром Федосеевым и оркестром, исполнившими «Песнь Восхождения» и «Рождественскую ораторию» начинающего приобретать известность в кругах поклонников музыки композитора Григория Алфеева, он же арх. Иларион.
В представленном музыкальном материале просматривается влияние на автора Баха, Шостаковича, современной профессиональной церковной хористики и уверенного в своих творческих силах века ХХ-го.
Интересно было бы услышать собственную оценку автором своих музыкальных композиций. Именно его, поскольку ссылка на то, что его произведения приглашены руководством Московской Консерватории, исполнены известным оркестром во главе с заслуженным дирижёром - это ещё только показатель уважительного отношения к сану автора и возможно достоинств сугубо профессиональных самих произведений.
Определённое новаторство для русской церковной музыки (сцены?), конечно, налицо. Оно в очередной попытке синтеза русского и европейского литургических образов. Насколько это жизнеспособно и надолго ли при условии соединённого бытия этих образов. Характерна с этой точки зрения «Рождественская оратория». Она строится на номерной основе. Музыкальные номера дают эмоциональную транскрипцию состояния, в данном случае предлагаемую, даже проповедываемую композитором - и это важно - а не священнослужителем. В чём особенность такой проповеди и имеет ли композитор на неё право, если он ещё и священнослужитель? Что доступно композитору-симфонисту помимо искусства рассказа, повести, а то и глубокой театральной постановки - повествования о своём состоянии? Не является ли это невольным для обеих сторон навязыванием состояния, которое будучи например симфонически сюжетно неминуемо всегда является частным?
XVIII век с «лёгкой» руки И.С.Баха дал образец духовного музицирования. «Музыкального Бога» текущего из торжества баховских месс. Трубного гласа годившегося и аккомпанементом величественному Ветхому завету. В веки религиозных смут и реформ наверное необычайная воля музыканта дала смущённым какое то человеческое облегчение. Но видимо и не случайно след Баха надолго потом простыл для церкви и его звучание было воспринято лишь во внове созданным консерваторским европейским сообществом, предъявившим претензии на архивирование и воспроизводство состояния души людей, веком позднее.
Такая «Церковь музыки», которая тоже пытается «править миром» с тех пор носит несколько сектантский дух. Последнее связано с существом музыкального искусства. В частности, (симфонического рода) музыкальное произведение не может остановиться, закончиться без экстатического завершения. И эта завершённость содержит ложную - в силе её обязательности - посылку человеку ощущения прикасания, хотя ненадолго, к некоторому «царствию небесному». Такого рода экстатика не исключена быть для многих культов, в том числе и для псевдохристианских, и нередко даже приветствуется там. Насколько можно понимать Святое Отчество - и не только его - аскеза Христианства таких соблазнительных - без собственного серьёзного труда - даров не предполагает иметь. Радования жизни, единством, творениями во многой доброте никак не запретны сами по себе, но и нельзя ими закрывать себе и другим всё творящееся духовное неустройство мира. Талантливая музыка, к сожалению, часто позволяет себе творить именно это.
В связи с этим насколько согласным естеству является творение произведений музыки, в том числе и такого рода как представлены, священнослужителем? Нужно ли ему это особенно замаливать, как некоторый грех, или оставить решать это непростое дело искренним труженикам мирянам-композиторам вместе с пожеланием им осознания ответственности за непроизвольный соблазн доверчиво внимающих им людей? Иллюзия даже добрая и идущая от сердца («от сердца») - не может быть одновременно и миссией тоже.