Отрывок из Шуберта
Там, в башне на берегу небольшого озерца, играет музыка. Уже почти стемнело, башня имеет заброшенный вид, но я отчётливо слышу звуки фортепьяно. Я всегда испытываю какую-то смутную тревогу, граничащую с подавленностью, находя покинутыми жилища. Воображение рисует аскезу средневековья, мертвенность, камень как символ слепой вечной жизни. И всё же, страх притягателен: я глазами пытаюсь отыскать ступени, по которым можно было бы подняться и заглянуть внутрь. За стёклами наверху внезапно вспыхивает голубоватый свет. Карманный фонарик? Я вижу обломки ступенек, поросшие скользким мхом. Нужно ступать аккуратно - мои повреждённые коленные связки не дадут второго шанса на выздоровление. Шанс - штука капризная. Иногда он сам плывёт к тебе в руки - бери и делай с ним всё, что угодно, но бывает так, что, бережёшь его и кутаешь, и лелеешь, а он умирает от обыкновенного сквозняка. По шаткому мостику я подхожу к высоким дверям; краска на них облупилась. Одна створка приоткрыта, сквозь полумрак, освещённый всё тем же мерцающим голубым светом, мне виден левый угол комнаты. Черная настольная лампа на комоде. Возможно, это я приняла какой-то предмет за комод. Уличным холодом и сырым камнем веет изнутри. Камень, лишённый тепла, проведший с собой один на один годы, имеет особый запах. Фортепьяно ещё играет. Я слышу, как взяв фальшивую ноту, рука обрывает звук и вновь пытается нащупать клавишу. Во мне борются два чувства - желание узнать, кому пришла в голову мысль, растревожить в заброшенной башне инструмент, давно отвыкший от прикосновения пальцев, и боязнь встретить не человека - нечто, монстра в хитиновой скорлупе, вместо души у которого глухая пустота бесконечности. Слабость, хрупкость человеческой природы рождают такие ассоциации. Я стою в нерешительности и смотрю, как сгустилось небо, как потянулись по нему утки с голосами плакальщиц. Они так отважны в своём полёте, их шеи так вытянуты, а сердца малы, что хочется заплакать от бессознательного восторга и жалости к ним и к себе, и ко всему тому, что связывает нас в мире, и что когда-то неизбежно оборвётся. Где-то невдалеке часть птиц отстала от клина и с тяжёлым грохотом упала на воду.
Темнеет. Спустившись на тропу, разбитую подтаявшим за день снегом, ещё раз оглядываю башню. Теперь она кажется выше и стройнее, ночь срезала с её боков лишние сантиметры и придала очертаниям готическую торжественность. Холм больше не выглядит проржавевшим от палой листвы. Мне становится не по себе, будто в какой-то момент, среди выходной толпы, увязалась за мной нищенка и волочётся следом, выпрашивая подаяние. Она тиха, но я знаю, что тень её - всюду, куда бы ни свернула дорога. Если я замедляю ход, она останавливается, стоит мне тронуться с места, её физическое присутствие я ощущаю своей спиной. Избавиться от неё - абсурд, она моя антитеза миру.
Это сумерки нагнетают отчаяние.
Прошедший год сильно расстроил мои нервы. Они стали похожи на клавиши того фортепьяно - коснись и завибрируют, заходят чёрно-белые звуки . Я много думаю о матери, о нашей разлуке. Зачем проживать в настоящем то, что насильственно обретёшь в будущем ? Не раздваиваться, не разлучаться ни на миг - вот что нужно бы сейчас делать, но вместо этого я бегу из дома, как нищенка от бедности. Не ради проклятого места («право оно или не право, но это твоё отечество»*), нужно научиться преодолеть все пляски его козлоногих сатиров, а ради матери, отчетливо осознавая, как ничтожно мало времени нам отпущено. Будущее превратилось в ожидание какого-то неизбежного несчастья. Что это? Жизнь, вытравляющая краски? Я ведь тоже когда-то была раскрашена наподобие цветных ярмарочных птиц.
С удивлением смотрю на людей, умеющих говорить. Они делают это так легко, потому что свободны, на них не стоит клеймо отвратительного врождённого рабства, исходящего из глубокой неуверенности в себе. Речь льётся сама, им не нужно прилагать мучительные усилия воли, чтобы превратить жизненный опыт в университетский урок. Я же не в состоянии ответить на простейший вопрос о собственных предпочтениях, например, когда становишься перед выбором, такая апатия вдруг обволакивает существо; или же, сказать что-то определённое о ремесле, в котором провела почти тридцать лет, но о котором по-прежнему ничего не знаю. Язык - лжив, путаешься в нём, как в сетях. А восхищение гением природы ли, человека - парализуещее и отрицает слово.
Уже декабрь, первое декабря, как оглушительный выстрел ружья - зима. Тропинка черна; ноги ведут меня на ощупь к дому; где-то в кустах раздаётся копошение, если не знать, что здесь беличье царство, может охватить мистический ужас. На небе взошла Венера, она крупная и промытая. За ужином я спрашиваю D. , не он ли был наверху, в башне? Да, это он играл отрывок из Шуберта. «Спасибо, что ты не вошла внутрь, иначе бы я умер от страха», - говорит он, сложив благодарно ладони на восточный манер.
* надпись на воротах Бухенвальда