Аргентина №2. Хиела Сюр
Потом экзаменатор спросил:
- Может ли кандидат доказать нам, почему жизнь на Земле невозможна?
Слегка поклонившись, юноша приступил к исчерпывающим, логично обоснованным доказательствам, при помощи которых бесспорно установил, что большая часть Земли покрыта холодными, очень глубокими водами, температура которых близка к нулю вследствие множества плавающих там ледяных гор; что не только на полюсах, но и в окружающих областях свирепствует вечный холод и по полугоду царит беспросветная ночь; что, как хорошо видно в астрономические приборы, большие области суши даже в более теплых поясах покрываются замерзшим водяным паром, так называемым снегом, который толстым слоем одевает горы и долины; что крупный спутник Земли вызывает на ней волны приливов и отливов, оказывающие разрушительное эрозионное действие; что с помощью самых сильных телескопов можно увидеть, как обширные участки планеты нередко погружаются в полумрак, затененные пеленой облаков; что в атмосфере бушуют страшные циклоны, тайфуны и бури; и все это, вместе взятое, исключает возможность существования жизни в какой бы то ни было форме. А если бы, закончил звучным голосом юный андригон, какие-нибудь существа и попытались высадиться на Земле, они неизбежно погибли бы, раздавленные огромным давлением атмосферы, достигающим на уровне моря одного килограмма на квадратный сантиметр, или семисот шестидесяти миллиметров ртутного столба.
Такое исчерпывающее объяснение было единогласно одобрено комиссией.
С. Лем. Звездные дневники Ийона Тихого. Путешествие двадцать второе
Южная Патагония для теплой и солнечной Аргентины - это почти Сибирь, или даже Магаданский край. Земли вытянутого носа Южноамериканского континента, глубоко вдающегося в воды недавно учрежденного Антарктического океана, славятся своими уникальными ландшафтами и ужаснейшей погодой. Климат в тех краях предельно морской, и более мористым на Земле ему быть просто негде. Гигантские воздушные массы, насыщенные влагой и постоянно охлаждаемые об антарктическую ледовую шапку, почти беспрепятственно циркулируют в восточном направлении между 45 и 50 градусами южных широт, лишь единожды спотыкаясь об узкий гористый язычок континентальной суши. Вследствие таких атмосферных условий, для Патагонии характерны очень ветреная и крайне неустойчивая погода, небольшая разница между зимними и летними температурами (от 0… +5 в июле до +15… +20 градусов в январе) и обилие осадков, выпадающих в виде холодных дождей, мокрого снега, или густой, таящей на лету ледяной крупы. Ветер, дующий со скоростью 25 м/с в Питере считается штормовым и приносит с собой разрушения, наводнения и жертвы. В Патагонии же он был бы легко проигнорирован населением, поскольку для тех краев и ураган в 100 м/с совсем не редкость.
Ландшафты западной, гористой части Патагонии, под стать ее климату. Здесь Андский хребет понижается до высот менее 3500 м, а южнее архипелага Огненная Земля и вовсе погружается в океан, лишь единожды высунувшись над водой группкой Оркнейских островов в проливе Дрейка, на полпути к Антарктиде. Несмотря на невеликие размеры, патагонские горы представляют собой серьезный барьер на пути бешено несущихся, богато увлажненных воздушных потоков. Их западные склоны подвергаются очень интенсивному выветриванию, вследствие чего мягкие осадочные породы в этих относительно молодых горах давно эродировали, обнажив мощные скалистые останцы магматического происхождения. Это привело к формированию резко пересеченного рельефа с почти отвесными горными склонами и остроконечными пиками, глубокими ущельями и множеством заполненных водой впадин. Но главной ландшафтообразующей силой Южной Патагонии стал лед. Западные склоны Анд, находясь на пути движения перенасыщенных водой атмосферных фронтов, задерживают большую часть этой влаги, заставляя ее выпадать в виде огромного количества снега. Несмотря на положительные среднегодовые температуры, таять этот снег не успевает, накапливаясь в огромном естественном резервуаре западной приандской низины и образуя гигантский континентальный ледовый бассейн, третий по величине в мире после Антарктического и Гренландского. Этот ледниковый щит по-испански называется Хиела Сюр и имеет мощность свыше одного километра в глубину при почти стокилометровой длине в меридиональном направлении.
Накапливаясь и спрессовываясь под собственным весом, лед из бассейна Хиела Сюр сочится буквально через все перевалы и прорехи Андского хребта, стекая с его восточных склонов длинными и живописными ледниками. Многие из этих ледников роскошными языками впадают в такие крупные озера, как О’Хиггинс, Вьедма и, конечно, знаменитое Аргентино. Другие сползают с перевалов в долины и ущелья, истекая в конце своего пути бурными потоками воды, нависая карнизами над километровыми пропастями, заполняя собой межозерные дефиле и формируя причудливые многоступенчатые каскады ледопадов.
Именно континентальный лед Хиела Сюр и был главной целью второй части нашего аргентинского похода. Согласно плану, нам предстояло добраться до маленького городка Эль Чалтен, затерявшегося между огромными озерами Вьедма и О’Хиггинс, пройти до перевала Маркони, являющегося естественным путем через горные цепи на ледник, углубиться почти на тридцать километров на запад, посетить отдаленный и труднодоступный потухший вулкан Лаутаро, вернутся к горной гряде Маркони и, пройдя около пятнадцати километров на юг вдоль нее собственнолично увидеть уникальное горное образование - цирк Лос Алтарес и знаменитый каменный бивень Сьерро-Торре, после чего перевалом Пасо-дель-Вьенте уйти со льда обратно на восточные отроги Кордильер и вернуться в Эль Чалтен. И все - без паспорта.
***
В городке Эль Калафате, что на берегу озера Аргентино, ни паспорт, ни иные документы никому из нас ни разу не понадобились, даже для покупки билетов на автобус до Эль Чалтена. Не пригодились они и при заселении в чалтеновский хостел Ранчо Гранде (после Жирамондо он тянул сразу на семь звезд, не меньше). Единственный раз я получил повод вспомнить о своей ущербности, когда наутро после заезда в Эль Чалтен Укропович и Кацнельсон собрали у всех в группе (кроме меня, разумеется) паспорта, и отправились с ними в полицейский участок выправлять разрешение на посещение пограничного района. Тут надо заметить, что за перевалом Маркони мы должны были пересечь границу с Чили, на что никакого права у нас не было. Была, правда, и уверенность, что в тех местах мы не то что пограничников с собаками, но вообще никаких многоклеточных организмов не встретим. Поэтому мы планировали заявить властям маршрут похода вдоль госграницы (что соответствует существующему, но редко используемому маршруту по национальному парку Лос Гласиарес). Обо мне с моими странными бумажками решили пока вообще не упоминать, так что я в результате проник на территорию нацпарка незаконно. В конце концов, мы погрузили многопудовые стартовые рюкзаки в очередной автобус, доехали на нем до моста через реку Рио Электрико, что вытекает из-под перевала Маркони и пешим маршем двинулись навстречу приключениям.
Следующие две недели прошли в борьбе за живучесть. Подъем на перевал Маркони, где нам пришлось набрать почти километр высоты, по факту оказался технически достаточно простым, хотя и весьма утомительным.
Достигнув на третий день высшей точки перевала, и встав там первым снежным лагерем, мы смогли впервые по достоинству оценить прекрасные патагонские погоды. К западу от гор ветер ревел с бешеной силой почти круглые сутки напролет, лишь изредка делая непродолжительные паузы или слегка умеряя напор. Мгновенно вскрылись многочисленные просчеты в подготовке походной экипировки. Температура на леднике днем была плюс 3 - 5 градусов. Это значит, что мы должны были пробираться навстречу ураганной силы шквалам, по щиколотку утопая в мокрой снежной каше. Могли бы утопать и по колено, но у нас на этот случай имелись снегоступы. То были самые дешевые, а потому запредельно ненадежные китайские поделки. Они начали ломаться уже с первых шагов и продолжали эту славную традицию в течение всего похода. Рвались стропы креплений, распадалась на куски дерматиновая основа, лопались и гнулись даже алюминиевые трубчатые рамы! Каждый свободный день (а таких, из-за все той же погоды, выдалось неожиданно много), мы латали и перевязывали снегоступы, пока они окончательно не превратились в подобия соломенных эрзац-валенок.
Наш первый лагерь простоял на месте двое суток. В первый день половина команды отправилась за оставленной под перевалом закладкой (часть вещей, ввиду их значительного веса, было заранее решено оставить внизу, чтобы впоследствии поднять их второй ходкой). Зато вторые сутки мы просто сидели по палаткам и давались диву разбушевавшейся снаружи стихии. В дальнейшем такие вынужденные дневки неоднократно повторялись.
Жалкий, семикилометровый переход во второй лагерь длился около семи часов, из которых в общей сложности не меньше трех отняли многочисленные аварийные и редкие плановые остановки. Через каждую сотню метров обе связки останавливались из-за поломки очередного снегоступа.
Мы продвигались в северо-западном направлении, практически точно навстречу ветру. Почти без перерыва наши фасады яростно полировала с воем летящая параллельно подстилающей поверхности крупнодисперсная абразивная взвесь из мелких льдинок, заключенных в индивидуальные капельки воды. И хотя все мы были одеты в современные мембранные скафандры (отдельные олигархи даже облачились в сиверовский Event), к концу перехода мало кто сохранил сухим свое тело. А все потому, что любая мембрана рассчитана на внешнее давление максимум 20000 - 30000 мм столба воды, тогда как несущиеся со скоростью пуль мокрые градины с легкостью превышали эту нагрузку при соударении с препятствием. Намокало все, особенно обувь. Горные кожаные ботинки, также промембраненные, набухли водой в первый же день и с тех пор исправно ее пропускали к беззащитным ногам. На ветру эта вечно хлюпающая в ботинках водно-носочная жижа мгновенно остывала, сильно переохлаждая ступни. Особенно быстро отмерзали и теряли всякую чувствительность пальцы и пятки. В таких условиях длительные остановки превращались в пытку. На ходу ноги отогревались принудительным кровообращением, но стоило остановиться, как уже через пару минут их сковывала мучительная стужа.
Плохо было и с видимостью. Мало того, что горизонт почти всегда был скрыт в густом темно-сером буране, так еще и лицо невозможно было держать против встречнолетящего ледяного шквала. Мы замотались во все, что у нас было, стараясь не оставлять открытым ни единого участка кожи. Глаза пришлось прикрыть солнечными очками, а у меня еще была припасена на такой случай отличная панорамная полумаска, купленная занедорого в строительном магазине. Благодаря ей я мог относительно безопасно взирать на перспективу нашего продвижения.
Те же, кто пренебрегал защитой лица, серьезно поплатились за свою браваду. К примеру, у меня оставался открытым кончик носа, и в следующие дни он сильно зудел и с него слой за слоем облезала изрешеченная льдом кожа. Что уж говорить о героическом Укроповиче, который один весь день гордо шел навстречу буре с полностью открытым забралом, даже без очков, и делал вид, что мы все больные хлюпики, тогда как он - мужчина в полном расцвете сил. На следующее утро он не смог продрать отчаянно слезящиеся глаза. Его щеки, брови, уши и губы сильно опухли и та проказа, что у других поразила лишь носы, у него распространилась по всей коже лица. Два следующих дня мы провели в дневках в ожидании хотя бы символического усмирения шторма, яростно чиня снегоступы и зализывая раны.
Первое время я еще пытался хоть как-то сушить и ботинки и носки. Быстро осознав, что ботинки мне не спасти, я сосредоточил свои усилия на носках. На ночь носки тщательно отжимались и раскладывались на груди под термопижамой (не развешивать же их на веревках в палатке). Все, чего мне удалось в итоге добиться, это уравнять влажность носков с влажностью ночного термобелья и внутренностей спальника. Единственным плюсом стало то, что с утра на ноги натягивались теплые, хотя и мокрые носки. Такой результат явно не стоил затрачиваемых ради него усилий и побочных неудобств, поэтому где-то с третьей ночевки я окончательно перестал заботиться и о носках, и о ботинках. И те, и другие выставлялись на ночь в тамбур, через них переступали все входящие/исходящие, по утрам мне приходилось производить в тамбуре настоящие археологические раскопки, в ходе которых носки обнаруживались в виде заледенелых комков, захороненных в снег на глубину до десяти сантиметров. Тем же снегом были плотно забиты ботинки.
Наш коллектив из девяти смельчаков населял две палатки по четыре и пять персон. Палатки были закуплены специально под поход - Феррино Сноубонд, сверхветроустойчивые, с оттяжками, крепящимися непосредственно к пересечениям каркасных дуг. Это были отличные, даже лучшие из возможных изделия, выдержавшие действительно самые тяжелые нагрузки. Но даже они были не в состоянии оградить нас от всепроникающей ледниковой влаги, поскольку и сами постоянно мокли под снегом, и мы все время затаскивали на себе внутрь обитаемого объема массы воды. Единственной защитой лагерей от ветров, на которую мы могли рассчитывать, была возводимая нами же снежная стена. От ее высоты, длины и прочности зависело и время жизни лагеря. Придя в конце перехода на место ночевки, мы немедленно приступали к шанцевым работам. Сначала снимался слой рыхлого снега, под которым обнажался более плотный и прочный наст. Из этого наста, с помощью снежных лопат и пил вырезались кубические блоки, которые тут же укладывались в п-образную стенку. Такая работа могла продолжаться до трех часов, прежде чем мы получали возможность установить палатки. Ветер в это время, разумеется, был не обязан утихать, поэтому иногда строители стены даже не могли от нее отвернуться - слишком плотные и мощные заряды града летели им в спины.
Но даже самая добротная стена не обеспечивала нам надежной защиты дольше суток. Одновременно с возведением она начинала неумолимо разрушаться под давлением стихии. Мокрый снег разъедал снежные блоки подобно кислоте. К утру высота стенки могла уменьшиться на треть, а то и на половину. И если мы стояли на дневке, пережидая непогоду, то минимум раз в день нам приходилось выбираться в шторм на стеноремонтный аврал. В противном случае лагерю угрожала перспектива скорого захоронения в снегу.
Последний ледниковый лагерь напротив цирка Лос Алтарес мы решили построить по новой технологии. Вместо возведения высокой, но уязвимой и недолговечной стенки нами была предпринята попытка выкопать максимально глубокий котлован под палатки, а стенку надстроить в виде невысокого бруствера. Это была ошибка. Бруствер разрушался еще быстрее полноразмерной стены, а непрекращающаяся на леднике густейшая поземка легко перепрыгивала этот трамплин и стремительно засыпала выкопанную нами яму вместе с палатками. Мы уже привыкли к тому, что палатки всегда примерно на треть погружены в сугробы, но тут появилась нешуточная угроза полного исчезновения их с лица земли.
В одну из ночей, когда над ледовой пустыней разыгралась особенно свирепая буря, лагерь оказался завален снегом почти по купола тентов. Часа в два ночи первым не выдержал неприхотливый и дерзкий Лаврентий Подстаканников. Он единственный из пятерых обитателей своего шатра выбрался под обжигающие струи льда и приступил к расчистке лагеря. Его примеру последовали мы с Укроповичем, одев на себя все непромокаемое и непродуваемое, что только смогли найти под рукой. К тому времени я уже сам начал испытывать настоящую клаустрофобию, чувствуя, как под давлением снежной массы сжимаются каркасные дуги, и как на мой бок все сильнее напирает неподатливая, могильно-ледяная стена. Около часа мы высвобождали палатки из снежных тисков. Лопату невозможно было поднять - ее с силой рвал из рук ветер. Было темно, полумаску залеплял снег, луч налобного фонаря рассеивался мириадами дождевых капель, так что едва можно было разобрать, где кончается тент палатки и начинается сугроб. Второпях, почти сдуваемые с ног и ничего не видя перед собой, мы кое-как освободили наши жилища от центнеров мокрой снежной каши, попутно наделав лопатами в тентах множество свежих дыр. Такова оказалась плата за лень при установке лагеря.
В завершение темы хиеласюрских страданий невозможно не упомянуть и о жутких неудобствах, доставляемых в тех условиях человеку его же собственным организмом. Часто требовалось недюжее волевое усилие, чтобы решиться вылезти из палатки ради отправления экстренной надобности, которая всякий раз приключалась именно в моменты резкого усиления урагана. Тут все оборачивается против страждущего. И необходимость быстро одеться в стесненных условиях, и то, что насквозь мокрые и мерзкие шмотки лежат в снегу в тамбуре, и то, что одевать их можно только там же, чтобы не занести дополнительно воды на спальные мешки и пенки. Но настоящие мучения ждут впереди. Ведь тут уж приходиться выбираться из-под защиты лагерной стены и, утопая по колено в свежем снегу, балансировать, опираясь спиной на ветер. Неправильно рассчитанное усилие - и можно либо опрокинуться на спину, либо догнать и перегнать собственную струю. О более фундаментальных нуждах и вспоминать тяжко. Тут уж приходилось выкапывать нечто вроде стрелковой индивидуальной ячейки полного профиля с обязательным бруствером. В противном случае был велик риск получить к концу процесса такое же седалище, как лицо Укроповича. Да и удержать пипифакс вне ямы на ветру тоже вряд ли было возможно. Правда, в таком случае он был и не нужен. Правильная ориентация тела к ветру обеспечивала стремительную промывку всего пищеварительного тракта до самой глотки.
Но хуже всего приходилось, конечно, нашим женщинам. Не знаю, как выкручивалась Лукерья, но Глафира Гусеницина действительно очень страдала от таких неудобств. А ведь она принадлежит к числу самых свирепых наших современниц и еще недавно с легкостью посетила вершину Аконкагуа, затратив на штурм всего 8 часов и имея на руках почти пять килограммов фотоаппаратуры!
***
Очевидно, что предыдущий текст должен иметь некоторое отношение к проблеме моего потерянного паспорта. Из него легко можно понять, насколько глобальным для участников ледового перехода стал вопрос сбережения от влаги таких вещей, как деньги, документы и уязвимая электронная техника. Лично я все три свои сверхценные бумажки, а также оставшиеся банкноты, хранил на дне кофра, завернутыми в полиэтиленовый клип. Сам кофр вовсе не являлся надежным хранилищем ни для бумаг, ни для фотоаппарата, поскольку легко промокал насквозь, несмотря на наличие дождевого чехла. Впрочем, чехол свое дело все же сделал. Без него в кофре, вероятно, плескалась бы пара литров воды, а с ним там просто было очень влажно. Запотевали фильтры объективов и верхний монохромный экран камеры, иногда выскакивала ошибка связи объектива с фотоаппаратом, случавшаяся раньше лишь один раз, во время сильного дождя. Но, к счастью, дно сумки оставалось достаточно сухим, благодаря чему мои бумаги нисколько не пострадали.
У других жителей нашей палатки дела складывались менее удачно. И Укропович, и Цыцкин не сумели уберечь свои паспорта и деньги от воды и были вынуждены постоянно развешивать их гирляндами на веревочках внутри палатки. В результате страницы паспортов сморщились, а деньги стали напоминать куски туалетной бумаги «яблочко». Впоследствии Цыцкину даже отказали в финской визе, сославшись на некондиционное состояние паспорта. Также пострадала и пафосная видеокамера, которую Кацнельсон у кого-то одолжил ради съемок высококачественного фильма. Несмотря на очень бережное хранение в тамбуре на снегу ночью, и переноску на шее под дождем и безо всякого чехла днем, сей агрегат, по непонятным причинам вышел из строя уже вскоре после начала похода. Все три имевшихся в экспедиции фотоаппарата сумели пережить невзгоды и сохранить работоспособность.
***
Двое суток, пока мы стояли напротив Лос Алтареса, над Хиела Сюр бушевал ураган. Мы были всего в паре километров от красивейшей горной системы мира во главе с гигантской базальтовой скалой Сьерро-Торре, более чем на полтора километра возвышающейся над ледовым полем, но кроме серой мглы не могли ничего увидеть. В тех краях можно неделями ждать погоды, да так и уйти ни с чем. Однако нам повезло. На утро третьих суток за бортами палаток установилась необычная тишина и сквозь плотную оранжевую ткань тентов засочились яркие солнечные лучи. За одну ночь над этим участком Патагонии внезапно установился столь редкий в тех краях антициклон. Развеялись облака, прекратились осадки. Ветер продолжал дуть, но без града он настолько потерял в убойной мощи, что мы его почти не замечали. О такой погоде мы не смели и мечтать. Группа Сьерро-Торре предстала перед нами во всей красе, и можно с уверенностью утверждать, что благодаря тому утру наш поход стал скорее успешным, чем наоборот.
На этой оптимистической ноте мы свернули наш последний лагерь на снегу и устремились с ледника на выход, к перевалу Дель Вьенте. Две наши связки двигались вдоль горной цепи под непривычно ясным небом и яростно палящим, но совершенно не греющим солнцем. Нас пригибал сильнейший ветер, но без дождя и снега он казался почти безобидным. Правда, ему удалось сорвать с внешнего крепления свернутую в рулон пенку Мизантропова. Мы и проморгаться толком не успели, как она с бешеной скоростью скрылась из виду.
К середине дня мы сошли со льда на береговую морену. Всего за пару часов движения по ней под солнцем и при сильном ветре наши вещи, в том числе даже ботинки, успели хорошо подсохнуть, и это резко подняло уровень качества наших жизней. С отогревшимися ногами, я уже начал дерзко подумывать, что все наши беды остались позади, и прогадал.
Вечером мы встали у небольшой лужи на мелкозернистом галечнике, недалеко от маленького ледникового озерка. Ночью антициклон рассосался, налетела свежая толпа облаков, из которых зарядил сильный дождь. К утру лужа вышла из берегов и едва не затопила палатки. Еще до того, как мы свернули лагерь, намокло все, что так славно успело высохнуть накануне. Не найдя пути к перевалу по горному склону, мы снова выбрались на лед. На сей раз это был гигантский рукав ледника, впадающий километров через двадцать в озеро Вьедма. Его характер оказался весьма отличным от основного тела Хиела Сюр. Снега здесь не было совсем, а был лишь голый, потрескавшийся лед, с разбросанными по нему каменными россыпями. В тот день опять разыгрался ураган, да притом намного сильнее всех предыдущих, виденных нами штормов. Рев ветра заглушал все. Понимающий толк в ветрах буерист Дементий Мизантропов оценил его скорость как значительно превышающую 100 м/с! Невозможно было повернуть лицо против ветра. Не то что град, а обычные водяные капли лупили с такой яростью, что их удары отчетливо ощущались сквозь несколько слоев одежды, и даже каску. Мы медленно продвигались двумя связками по невероятно скользкому, покрытому водой льду, а ураган гнал нас в спину, угрожая в любой момент сбить с ног. Кошки хорошо удерживали в вертикальном положении тех, у кого они были. Но по ряду причин у Глафиры в тот момент не нашлось годных кошек, поэтому Изяслав взял ее на буксир. Маленькой Глафире было очень трудно перепрыгивать трещины и камни, даже когда Укропович страховал ее за шиворот. Кстати, многочисленные камни сильно отравляли жизнь всем, кто был обут в кошки. Выбирать место для ноги не было возможности, и стальные зубы то и дело скрежетали о предательски подворачивающиеся под ногами булыжники. Тут стало ясно, что дальше по льду не пройти (ниже по течению ледник пересекали многочисленные трещины и торосы), и мы взяли курс на горный склон, где должна была начинаться тропа к искомому перевалу.
Конечно, никакой сколько-нибудь заметной тропы, ни даже намека на ее существование мы не обнаружили. Поэтому дальнейшее продвижение группы происходило наугад, в общем направлении на предполагаемое местоположение перевала. Несложный при иных обстоятельствах подъем в двести - триста метров в тяжелых метеоусловиях обернулся изматывающим испытанием. Склон оказался покрытым очень подвижным, молодым курумом. Ни одному камню, даже самому крупному и основательному на вид, невозможно было доверить вес своего тела. Все шатается и осыпается, все очень скользко и неустойчиво. Трекинговые палки оказались скорее бесполезны, они проваливались в глубокие щели между камнями, гнулись, а некоторые даже сломались. Свистящий параллельно горной гряде ветер с набором высоты свирепел все больше и больше. На некоторых участках он не давал даже поднять головы, не то что встать на ноги. К тому моменту ливень промочил насквозь все наши вещи до последней нитки. Рюкзаки со всем содержимым тоже пропитались водой и заметно потяжелели. По азимуту наш путь пролегал траверсом вдоль склона, но, обходя его наиболее отвесные и непроходимые участки, мы были вынуждены лезть все выше и выше.
Мы уже едва могли продвигаться вперед, короткими переползами, поминутно прячась за скалами и камнями в ожидании хотя бы незначительного, минутного ослабления неистового ветра и выбирая направление для следующего короткого рывка. По утверждению Глафиры она, преодолевая локальную гряду, чуть не была снесена порывом ветра, причем вместе с камнем, за который она отчаянно хваталась, как за якорь. В другой раз на моих глазах Кондрат пролетел метра три по воздуху, и только чудом не переломал при приземлении ноги. Это он неудачно выбрал время относительного затишья, чтобы перепрыгнуть с камня на камень, а в этот момент ему дунуло в спину.
Согласно карте, где-то рядом находилось маленькое озерко, у которого есть места для палаток. Но мы уже поднялись на пару сотен метров выше этого водоема и не видели никаких возможностей для безопасного спуска. Световой день подходил к концу, мы были восемь часов на ногах, но ни тропы, ни пути к озеру, ни даже сколько-нибудь годных мест под палатку нам не попадалось. К счастью, перспектива аварийной ночевки в бурю на камнеломе с тридцатиградусным уклоном была в последний момент ликвидирована благодаря чутью Кондрата, который обнаружил в скалах весьма многообещающую расселину и настоял на ее разведке, вместо того чтобы дальше искать пути спуска к озеру. Как выяснилось, расселина эта вела в обширную долину, по плоскому дну которой текла красивая и чистая питьевая речка. Здесь, на мягком крупнозернистом песке нашлись и места для палаток. Установка лагеря под напором шторма и града для нашей тренированной сборной уже не представляла особых сложностей. К тому времени техника коллективной работы у нас была доведена до совершенства. Правда, на сей раз ветер оказался слишком силен, и мы все-таки сломали одну из дуг, но смогли привести ее в годное к службе состояние.
Тот день запомнился нам как самый непогожий из всех, проведенных в Аргентине. Коротко говоря, было ветрено, дождливо и прохладно. Мы буквально сочились водой и тряслись от холода. В сырых, яростно трепещущих на ветру палатках лежали пропитанные влагой пенки, словно болотные моховые ковры. Раскатанные поверх пенок спальные мешки мы лишь кое-как отжали в тамбуре. Мне повезло, мой синтетический спальник, хоть и хлюпал водой, но тепло и объем держал всю ночь. Стуча зубами, я залез в него после спешного ужина и уже скоро сумел неплохо пригреться. Казалось, будто лежишь, завернутый в мочалку, пропитанную теплой мыльной водой. Несравненно хуже пришлось обладателям спальников на натуральном пуху. Намокший пух скатывается в плотные комки, теряет объем и нисколько не греет. Многие в последовавшую ночь врезали незабываемого дуба.
***
Как это свойственно Патагонии, на следующий день погода резко поменялась. Опять выглянуло солнце, буря уступила место почти полному штилю, жить стало тепло и приятно. Небо очистилось от густой и мрачной облачности, и нам открылся вид на перевал Пасо дель Вьенте, до которого с места стоянки было уже совсем недалеко. По молчаливому коллективному соглашению, день был всецело посвящен просушке. Поляна и большинство крупных окрестных камней живописно запестрели растопыренными на них вещами участников похода.
Воспользовавшись случаем, я нашел таки путь к вчерашнему неуловимому озерку, а заодно и к чрезвычайно любопытному ледовому образованию в виде нагромождения огромных подтаявших сераков в провале у края ледника. Со скалы над ледником было хорошо видно, как его широкий рукав забирает к озеру Вьедма, а основная масса простирается в покое на запад и на юг до отдаленных нунатаков.
Вместо одной дневки на том месте мы провели две, т.к. на следующий день опять разыгралась непогода, выпал снег и у нас не хватило воли вновь подставлять себя под удары стихии на перевале, название которого на русский переводится как «Ветренный». Поэтому, просидев в палатках еще одни сутки мы получили возможность убедиться, что даже у сверхустойчивых и дорогих Феррин предел прочности вовсе не так уж труднодостижим. За день и следующую ночь у нас порвалось несколько оттяжек, а для подстраховки от порывов ветра иногда приходилось всем населением распирать спинами каркас изнутри, иначе его бы просто смяло. К тому времени каркасные дуги приобрели множественные неисправимые деформации, некоторые их сегменты были поломаны, а тенты пестрели большим количеством разнокалиберных дыр, включая самую большую в тамбуре нашей палатки, прожженную случайно примусом. Неделя на Хиела Сюр любую палатку превращает в одноразовую.
***
День выхода на перевал Пасо Дель Вьенте выдался относительно спокойным, но пасмурным и прохладным. Команда наша действовала дружно и быстро, поскольку всеми овладело единое стремление покинуть, наконец, этот мрачный, почти безжизненный, продуваемый и вечно сырой западный склон андского барьера с его бескрайним морем ледово-водяной каши и голыми, осыпающимися скалами. В воздухе витали чемоданные настроения. Никто вслух не признавался, но чувствовалось, как утомили людей вечная сырость и холод, от которых не было спасения за все время похода по леднику, даже ночью в спальниках. Особенно деморализовали эти факторы обитателей пятиместной палатки. Волею обстоятельств они пострадали сильнее нас и каждую новую ночь переживали все с большим напряжением сил и воли. Поэтому подъем на перевал прошел как по маслу. За хребтом мы жаждали увидеть сказочную страну, надежно защищенную от бурь и снегопадов, с сухой, поросшей хоть какой-нибудь растительностью твердью и ясным безоблачным небом, под которым мы сможем просохнуть окончательно и навсегда.