Вчера

[aplin]

на катке понравился дядечка лет шестидесяти, — в костюме и винтажных, образцового состояния, конёчках: глядя на его уверенное, ни лишнего движеньица, катание, я пытался хоть чему-то научиться. Время от времени дядечка брал за талию то одну, то другую начинающую даму (этому я учиться не пытался) и проделывал с нею показательный круг, — и пусть даже эта педагогика была не кристально платонической, уверенность в том, что хорошие манеры победят энтропию, она вселяла. Или надежду, разницы нет: чему ни научись, толстомясая уверенность в завтрашнем дне — это всего лишь тоненькая надежда, что и в послезавтрашнем как-то, может быть, что-то ещё-уже будет отдалённо перемигиваться с тем, что позавчера тебе казалось возможным и правильным.

С катка по причине половины первого ехали на такси. Рассказывая о своей семнадцатилетней шустрой "Волге", нахальных полупрофессионалах, преимуществах ночного извоза, необходимости общаться с клиентами на их языке (мы, впрочем, можно сказать, помалкивали), снова таки уверенности и неуверенности, поездках к соседу на дачу, ста гривнях мелочью в одной пластиковой бутылке, семидневной отсидке за контрабанду чужих товаров, таксист не закрывал рта ни на секунду, и продолжал излагать последнюю из историй уже у подъезда, уже получив деньги, уже с приоткрытыми нашими дверьми. Так и надо, — иначе о том, что ты субъект, а не функция, поди до таких достучись.

Исчёрканный лёд.