(no subject)
Первого ноября я начала отсчитывать дни до апреля. Их было 151 - неподъемная ноша, необъятная темень. А теперь даже не могу вспомнить, когда забросила отсчет. Ко мне все еще пришит плед, но уже наступило время предвкушения, и ни дня не хочется пропустить.
Одна девочка рассказала, как уехала летом в Одессу, где однажды вечером отправилась на морскую прогулку с молодым человеком, которого встретила в хостеле. На верхней палубе она села на бортик, ветер развевал ее волосы, а ухажер фотографировал эту поэтическую картину.
- Ты такой красивый девушка! - говорил он с мягким акцентом. - Ты будешь мой модель, а я - твой фотограф! А сейчас еще и закат будет!
Надо сказать, что эта девочка всю колкую зиму представляла: она на катере посреди моря, над золотыми волнами разворачивается великолепный закат, и сама она великолепна. Этим и спасалась. Кругом угрюмый снежара, ледяные залысины, пуховики на тонких ногах. А у нее под веками июль.
Но теперь, сидя на бортике, она вдруг ощутила, что в животе горячо заворочался медведь и, похоже, стремится наружу. Не имея вояжного опыта, она запаниковала: что, если на катере не найдется туалета? В это время из рупора донесся приятный голос: "Уважаемые пассажиры! Начинается наша морская прогулка длительностью в полтора часа..."
Девочка вскочила и сказала молодому человеку, что ей вздумалось прогуляться на первый этаж и посмотреть, что там есть. Он хотел было сопроводить, но она, желая оставаться принцессой, бросила на стол свои вещи и поручила за ними проследить.
Второпях сбежала на первый этаж, где работник катера ответил: "Вам повезло: туалет здесь есть". Ворвалась в кабинку, рухнула на сиденье. И лишь через некоторое время заметила, что сбоку от нее иллюминатор, а сквозь него тепло сияют золотые волны и разворачивается великолепный закат.
Это одна из самых трогательных историй о долгом предвкушении. Но хороша она и продолжением.
Когда девочка некоторое время спустя вышла на палубу, она столкнулась со своим взволнованным ухажером.
- Где же ты пропадал? - воскликнул он.
- Знаешь, я спустилась, а тут начался такой красивый закат! Я присела полюбоваться, вспомнила свою любимую книжку про Ассоль... И замечталась.
- Ты такой прекрасный девушка! - с чувством сказал ухажер. - И душой, и телом!
Проходящий мимо работник катера заговорщицки подмигнул.
* * *
Этой осенью и зимой к нам часто приезжали папа и мама Макса. Любо-дорого слушать их разговоры.
- Может, в мясо положим целлофан для вкуса?
- Не, мам, потом просто спичек туда настругаем.
Макс с папой смотрят старый черно-белый телеспектакль. Одна из героинь упрекает прагматичного мужа:
- Ты всегда даришь мне только нужное! А я бы так хотела, чтобы ты подарил что-нибудь ненужное...
- Гребешок. Вшей вычесывать, - говорит Максов папа.
- На блошином рынке пусть купит, - уточняет Макс.
Мама Макса среди прочего рассказала, что в поликлинике, где она работает, появился новый эндокринолог по фамилии Школа. Женщине, записавшейся к нему на прием, в регистратуре выдали талон: Школа №6 15-30. Возможно, сразу стоило бы выдать и расшифровку: фамилия, кабинет, время. Потому что пациентка села на маршрутку, проехала через весь город, еще прошагала с полкилометра и в 15-30 заявилась в школу номер шесть с вопросом, где тут принимает эндокринолог.
* * *
Осенью и зимой я несколько раз ездила в Харьков, и мне часто попадались нелепые попутчики. Один, когда я задремала, наклонился через меня к окну и пытался сквозь узорчатое серебряное стекло рассмотреть пробку, в которой мы застряли. Я открыла глаза. Он повернулся. Возникла неловкая пауза: его лицо было совсем близко к моему, и от растерянности он никак не отстранялся. Меня разобрал смех. "Это не хрустальный гроб", - сказала я, кивнув на замерзшее окно. Попутчик оказался еще более растерянным, чем я предполагала, поскольку ответил лишь: "А почему?"
Другой, с быстрыми черными глазами, похожий на полевого зверька, сел в микроавтобус на середине пути и за полтора часа успел побеседовать с каждым и выдудлить двухлитровый бутыль пива. Беседа текла по устоявшемуся канону: черноглазый выдвигал спорный тезис, ему возражали, он отвечал: "Да, верно, верно... Уж я-то понимаю. Выпьем!" Он понимал труд акушеров, солдатскую службу, психологию разведенных, как чинить унитазный круг...
- Я вот как думаю, - бурно говорил он военному, - главное - родину не предать.
- Это факт, - говорил военный.
- Своих еще можно предать, а вот родина у нас одна, брат.
- Своих предал - считай, родину тоже предал.
- Да, верно, верно... Понимаю. Выпьем, брат!
Ввязался в разговор со школьницей Катей, узнал, что та едет к тете. Советовал не злоупотреблять гостеприимством и не докучать пожилой родственнице. Здесь ему пришла пора выходить. ("Во тамада", - сказал ему вслед военный.") Он диагональными стежками протиснулся по салону, вышел на улицу и уже оттуда крикнул:
- Катерина! Посуду-то хоть раз у тетки помой!
* * *
Дядя Саша рылся в старых книгах и тетрадях. Вошел в комнату, торжественно потрясая коричневым блокнотом.
- Женя! Я нашел блокнот, куда в молодости записывал свои умные мысли!
- Да, пап, я его видела. Я в шоке - у тебя такой почерк красивый!
(Всегда можно найти что похвалить, правда же?)
Листая блокнот, дядя Саша с удивлением обнаружил, что в его мысли о дружбе, долге и честности вмешалась бабуля, чей решительный почерк гласил: Деньги не приносят счастья, но действуют чрезвычайно успокаивающе.
* * *
И вот окольными путями я наконец подбираюсь к тому, что хочу зафиксировать. Под новый год бабуля попала в больницу, и все было так серьезно, что в какой-то миг нас накрыло ощущение, будто уже и не на что надеяться. И потом, когда она пришла в себя, съела немного шоколада, требовала косметичку, сокрушалась, если ее видели не при параде, спустилась в подъезд, вышла на улицу, приняла гостей, отправилась на рынок, отметила 85-летие, вновь стала ходить на танцы, - это были какие-то ошеломительные дары.
И когда мне снова довелось сидеть с ней в кухне и слушать ее горячую разноцветную речь, и когда мы потом устроились спать, я пыталась законсервировать все происходящее. Чувство покоя и безопасности. Черное пианино, вздыхающее при малейшем касании. Тусклый блеск елочных игрушек, густые букеты цветов. Мир всегда виделся мне нейтральной территорией, но тогда я так остро ощутила, каким добрым он может быть.
* * *
Еще мы переехали - в соседний двор. Наша новая квартира выходит окнами на пивные ларьки и будку сапожника. С раннего утра за окном кипит жизнь. Скандалы, интриги, подвиги!
Подписав договор и получив ключи, мы вышли в подъезд и впервые заметили, что возле нашей двери написано ЛОХИ. "Надеюсь, надпись не окажется пророческой", - сказал Макс. Пока что вроде обошлось, и мне здесь светло и привольно.
Осторожный Буренчик во все предыдущие переезды находил какой-нибудь тайник и прятался там чуть ли не сутки. А потом выползал смельчаком и осваивал новые территории. Здесь же укромных мест не оказалось, и котику пришлось сразу же быть смелым. Надо сказать, последние несколько лет у меня тоже все складывается именно так.
Одна девочка рассказала, как уехала летом в Одессу, где однажды вечером отправилась на морскую прогулку с молодым человеком, которого встретила в хостеле. На верхней палубе она села на бортик, ветер развевал ее волосы, а ухажер фотографировал эту поэтическую картину.
- Ты такой красивый девушка! - говорил он с мягким акцентом. - Ты будешь мой модель, а я - твой фотограф! А сейчас еще и закат будет!
Надо сказать, что эта девочка всю колкую зиму представляла: она на катере посреди моря, над золотыми волнами разворачивается великолепный закат, и сама она великолепна. Этим и спасалась. Кругом угрюмый снежара, ледяные залысины, пуховики на тонких ногах. А у нее под веками июль.
Но теперь, сидя на бортике, она вдруг ощутила, что в животе горячо заворочался медведь и, похоже, стремится наружу. Не имея вояжного опыта, она запаниковала: что, если на катере не найдется туалета? В это время из рупора донесся приятный голос: "Уважаемые пассажиры! Начинается наша морская прогулка длительностью в полтора часа..."
Девочка вскочила и сказала молодому человеку, что ей вздумалось прогуляться на первый этаж и посмотреть, что там есть. Он хотел было сопроводить, но она, желая оставаться принцессой, бросила на стол свои вещи и поручила за ними проследить.
Второпях сбежала на первый этаж, где работник катера ответил: "Вам повезло: туалет здесь есть". Ворвалась в кабинку, рухнула на сиденье. И лишь через некоторое время заметила, что сбоку от нее иллюминатор, а сквозь него тепло сияют золотые волны и разворачивается великолепный закат.
Это одна из самых трогательных историй о долгом предвкушении. Но хороша она и продолжением.
Когда девочка некоторое время спустя вышла на палубу, она столкнулась со своим взволнованным ухажером.
- Где же ты пропадал? - воскликнул он.
- Знаешь, я спустилась, а тут начался такой красивый закат! Я присела полюбоваться, вспомнила свою любимую книжку про Ассоль... И замечталась.
- Ты такой прекрасный девушка! - с чувством сказал ухажер. - И душой, и телом!
Проходящий мимо работник катера заговорщицки подмигнул.
* * *
Этой осенью и зимой к нам часто приезжали папа и мама Макса. Любо-дорого слушать их разговоры.
- Может, в мясо положим целлофан для вкуса?
- Не, мам, потом просто спичек туда настругаем.
Макс с папой смотрят старый черно-белый телеспектакль. Одна из героинь упрекает прагматичного мужа:
- Ты всегда даришь мне только нужное! А я бы так хотела, чтобы ты подарил что-нибудь ненужное...
- Гребешок. Вшей вычесывать, - говорит Максов папа.
- На блошином рынке пусть купит, - уточняет Макс.
Мама Макса среди прочего рассказала, что в поликлинике, где она работает, появился новый эндокринолог по фамилии Школа. Женщине, записавшейся к нему на прием, в регистратуре выдали талон: Школа №6 15-30. Возможно, сразу стоило бы выдать и расшифровку: фамилия, кабинет, время. Потому что пациентка села на маршрутку, проехала через весь город, еще прошагала с полкилометра и в 15-30 заявилась в школу номер шесть с вопросом, где тут принимает эндокринолог.
* * *
Осенью и зимой я несколько раз ездила в Харьков, и мне часто попадались нелепые попутчики. Один, когда я задремала, наклонился через меня к окну и пытался сквозь узорчатое серебряное стекло рассмотреть пробку, в которой мы застряли. Я открыла глаза. Он повернулся. Возникла неловкая пауза: его лицо было совсем близко к моему, и от растерянности он никак не отстранялся. Меня разобрал смех. "Это не хрустальный гроб", - сказала я, кивнув на замерзшее окно. Попутчик оказался еще более растерянным, чем я предполагала, поскольку ответил лишь: "А почему?"
Другой, с быстрыми черными глазами, похожий на полевого зверька, сел в микроавтобус на середине пути и за полтора часа успел побеседовать с каждым и выдудлить двухлитровый бутыль пива. Беседа текла по устоявшемуся канону: черноглазый выдвигал спорный тезис, ему возражали, он отвечал: "Да, верно, верно... Уж я-то понимаю. Выпьем!" Он понимал труд акушеров, солдатскую службу, психологию разведенных, как чинить унитазный круг...
- Я вот как думаю, - бурно говорил он военному, - главное - родину не предать.
- Это факт, - говорил военный.
- Своих еще можно предать, а вот родина у нас одна, брат.
- Своих предал - считай, родину тоже предал.
- Да, верно, верно... Понимаю. Выпьем, брат!
Ввязался в разговор со школьницей Катей, узнал, что та едет к тете. Советовал не злоупотреблять гостеприимством и не докучать пожилой родственнице. Здесь ему пришла пора выходить. ("Во тамада", - сказал ему вслед военный.") Он диагональными стежками протиснулся по салону, вышел на улицу и уже оттуда крикнул:
- Катерина! Посуду-то хоть раз у тетки помой!
* * *
Дядя Саша рылся в старых книгах и тетрадях. Вошел в комнату, торжественно потрясая коричневым блокнотом.
- Женя! Я нашел блокнот, куда в молодости записывал свои умные мысли!
- Да, пап, я его видела. Я в шоке - у тебя такой почерк красивый!
(Всегда можно найти что похвалить, правда же?)
Листая блокнот, дядя Саша с удивлением обнаружил, что в его мысли о дружбе, долге и честности вмешалась бабуля, чей решительный почерк гласил: Деньги не приносят счастья, но действуют чрезвычайно успокаивающе.
* * *
И вот окольными путями я наконец подбираюсь к тому, что хочу зафиксировать. Под новый год бабуля попала в больницу, и все было так серьезно, что в какой-то миг нас накрыло ощущение, будто уже и не на что надеяться. И потом, когда она пришла в себя, съела немного шоколада, требовала косметичку, сокрушалась, если ее видели не при параде, спустилась в подъезд, вышла на улицу, приняла гостей, отправилась на рынок, отметила 85-летие, вновь стала ходить на танцы, - это были какие-то ошеломительные дары.
И когда мне снова довелось сидеть с ней в кухне и слушать ее горячую разноцветную речь, и когда мы потом устроились спать, я пыталась законсервировать все происходящее. Чувство покоя и безопасности. Черное пианино, вздыхающее при малейшем касании. Тусклый блеск елочных игрушек, густые букеты цветов. Мир всегда виделся мне нейтральной территорией, но тогда я так остро ощутила, каким добрым он может быть.
* * *
Еще мы переехали - в соседний двор. Наша новая квартира выходит окнами на пивные ларьки и будку сапожника. С раннего утра за окном кипит жизнь. Скандалы, интриги, подвиги!
Подписав договор и получив ключи, мы вышли в подъезд и впервые заметили, что возле нашей двери написано ЛОХИ. "Надеюсь, надпись не окажется пророческой", - сказал Макс. Пока что вроде обошлось, и мне здесь светло и привольно.
Осторожный Буренчик во все предыдущие переезды находил какой-нибудь тайник и прятался там чуть ли не сутки. А потом выползал смельчаком и осваивал новые территории. Здесь же укромных мест не оказалось, и котику пришлось сразу же быть смелым. Надо сказать, последние несколько лет у меня тоже все складывается именно так.