В E-blow и за его пределами
Этой ночью случилось странное. Часа в четыре утра я добрался до компа, открыл ворд и начал печатать. Я бил по клавишам яростно и неутомимо. Слова переполняли меня и я не мог этого остановить. Так уж вышло. Простите.
До Петербурга пришлось добираться на фуре. Меня вез хмурый и слегка плешивый мужик с неопрятными усами. За время пути он сделал только одну остановку: на ремонтной базе. Там меня угостили невкусным чаем, а я раздал свои бутерброды. Была душевная компания: мужики разных лет смотрели на меня с безмятежной улыбкой и непрерывно матерились. Я матерился тоже, потому что боялся, что иначе примут за пидора. Потом мы снова ехали, теперь куда быстрее, но и куда дольше. Мужик, назвавшийся Егором, ссадил меня у Обводного канала, и я побрел к метро.
Денег с собой почти не было, только на еду и жетоны, но я чувствовал некоторую уверенность. Переночевать я мог в двух местах: у приятеля-моряка в казарме, и у одного знакомого поэта. Впрочем, не тот, ни другой вариант не казался мне приемлемым: в казарму тяжело было проникнуть из-за КПП (там утонченных и слабохарактерных парней вроде меня за версту чуют, к тому же, меня выдавала слишком буйная шевелюра), а у поэта в квартире не было никакой мебели, только ящики с книгами и пустые бутылки. Можно было бы заночевать на полу, но до этого необходимо часа три сидеть на холодной скамейке и подпевать шумной компании любителей Летова, потом еще ждать, когда поэт напьется и отключится, перед этим зачитав ворох своих низкопробных стихов, и уж только после этого со спокойной душой ложиться спать. Короче говоря, я никак не мог определиться.
Но прежде меня ожидало дело. Я проехал на метро до конечной станции, и вышел на асфальтированном пустыре, овеваемом всеми ветрами. Бетонные дома высились вдалеке, вокруг был только неприглядный рынок. Собственно, мое дело было связано с этими домами, и, протиснувшись сквозь редуты ларьков, я направился туда.
Внезапно, как это всегда бывает в здешних краях, из-за туч вывалилось солнце - крупное и яркое. Солнце совершенно меня не грело, да и не могло греть. И, тем не менее, глядя на это солнце, освещающее мне путь, я невольно проникся той решимостью, которая была необходима мне для завершения моего важного дела. И вот, я зашагал ему навстречу.
Необходимый дом нашелся без особого труда. Передо мной был чистый и ветхий подъезд с деревянной дверью и впаянным в нее металлическим замком. Народу вокруг почти не было, только одна бабуля в платке и в мужской застиранной куртке.
Я стянул с себя рюкзак и выудил из него баллончик с черной краской. Бабушка наблюдала за мной с интересом. Я подошел к стене, потряс балончиком и тщательно вывел большими буквами «Юля - грязная шлюха!» Я отошел немного, чтобы оценить творение. Не хватало чего-то существенного. Сообразив, чего именно, я дописал. Теперь получилось: «Юля из 38 квартиры - грязная шлюха». Бросив баллончик в урну, я поймал на себе взгляд бабушки: кажется, мы поняли друг друга без слов. Я подхватил с земли рюкзак и отправился назад.
«Всего хорошего» - произнес я, уходя.
«До свидания!» - поспешно ответила бабуля.
Теперь мне больше нечего было делать в Петербурге. Оставалось только поесть, и переночевать. С первой из двух оставшихся задач я решил справиться в баре, который мне отрекомендовали. Бар назывался на западный манер «E-blow».
Внутри оказалось темно, и народу в баре не было. Я сел напротив пустовавшей сцены: там были сложены друг на друга комбики, как сплетающиеся ветви торчали микрофонные стойки, а повсюду были развешены портеры совершенно не связных друг с другом людей: Карлсон, Вуди Аллен, Брюс Ли, Игги Поп, Элизабет Тэйлор, Берия, Ван Гог и много кого еще - остальных я просто не узнал. Разглядывать портреты пришлось еще долго, пока ко мне, наконец, не подошла официантка: симпатичная блондинка на тонких стройных ногах. На ее лице было выражено удивление. Она принесла меню.
Я сразу принялся листать. Было много всего: блюда из мяса, рыбы, спагетти, паста, пловы и крем-супы, пироги, салаты и прочее. Я решил заказать куриный шашлык и салат Оливье.
-Знаете, курицу пока не привезли. И салат надо ждать. Может быть, закажете что-то еще?
-Возможно, крем-суп из белых грибов?
-Грибов, к сожалению, тоже нет. - Досадовала официантка. - Не хотите ли ознакомится с меню напитков?
Я ознакомился. Заказал две водки и два спрайта.
-А что у вас есть…ну, из еды?
-Э…Дело в том, что повар еще спит. - С грустной нежностью в голосе отвечала официантка. - Придется немного подождать.
Что ж, идти в другое место было лень, и я остался ждать. Принесли водку, и я расправился с ней. Запил спрайтом. Есть все еще хотелось.
-Повторить водки?
-Ага. Только я очень хочу есть.
-Повар все еще спит. - С еще большей грустью, и с еще большей нежностью ответила официантка. - Но я могу сделать вам бутербродов.
-О, это очень мило. Сделайте, пожалуйста, с колбасой.
-Знаете, насчет колбасы…
-Ох, сделайте с чем-нибудь.
Она принесла еще две порции водки со спрайтом. Но теперь мне хотелось чего-то более романтичного. Я выпил водки и заказал на этот раз виски с колой. Пока готовятся бутерброды. И пока повар спит.
Когда принесли бутерброды, я уже почти ничего не понимал. Мне казалось, что кто-то играет на сцене рифф «wholla lotta love», хотя никого там, вроде бы, не было. А бутерброды были с яйцом и салатными листьями.
Я хотел заказать еще выпить, но официантка не шла. Кажется, я настолько обнаглел, что стал стучать вилкой по столу, но она все равно не реагировала. Тогда я встал со своего места, чуть не обрушив стол, и двинулся к ней в подсобку. Я раздвинул штору, и что же… Я увидел спящего повара. Он лежал на спине: в одних трусах и в фартуке, на котором сидели две мухи. Во сне он шевелил жирными губами и пальцами ног, а под кушеткой валялись бутылки. Где-то рядом был слышен монотонный шум. Я обошел поварское ложе и раздвинул еще одну штору: там была девушка, совершенно голая, если не считать мыльной пены - она мылась под душем. Увидев меня, она вскрикнула и задернула штору. Я сообразил, что это была официантка. Тогда я вышел из подсобки, выложил на стол деньги и удалился.
Улица встретила меня недружелюбно. От сюрприза, который меня ждал на мостовой, я содрогнулся всем телом, как будто меня застали голым в душе. Но на то, чтобы закричать и захлопнуть дверь, у меня не хватило времени. Первым делом Юля поддала мне между ног, а потом влепила пощечину, которую я уже почти не почувствовал.
Она стояла, расставив ноги и сдвинув брови, и терпеливо ждала, пока я катался по асфальту и скулил. А я долго не мог придти в форму - все катался и катался, и пыхтел, пока ей не надоело притягивать всеобщее внимание, и она помогла мне встать.
- Ты что сделал, урод? - поинтересовалась она, обхватив мой подбородок своей крепкой и холодной рукой и повернув мою голову к своему лицу. - Ты зачем эту херню написал?
Тут она сжала мне рот со всей имеющейся силой, и оттолкнула меня к стене.
-Я правду написал! - мужественно ответил я, сразу прикрыв пах обеими руками. Она влепила мне еще одну пощечину, по той же щеке. Вышло куда неприятнее.
-Это ты за этим приехал, мудило? Чтобы эту херню написать?
-Да, за этим.
Возникло неловкое молчание
-На один день приехал? - наконец, спросила она.
-Ага.
-И в Эрмитаж, наверное, опять не сходил? - на лице ее проступили пятна, а губы скривила снисходительная ухмылка.
-Не сходил. - Ответил я с вызовом.
Снова помолчали.
-Ладно, иди, закрашивай.
-Что закрашивать? Ты как вообще меня нашла? - начал я приходить в себя.
Тут она снова рассвирепела: «Думаешь, я тебя по музеям искала? Подбирай свой сраный рюкзак как у школьника умственно отсталого и шагай!»
-С чего бы это?
Тут она схватила меня за ухо и потащила вперед - я вырвался, но тут же получил оплеуху. Она снова схватилась за ухо, за самый хрящ, и немного вывернула его. Я едва сдержался, чтобы не заорать.
-Если не хочешь, чтобы мы так и шли до моего дома, лучше подчинись.
Минут через 20 мы оказались у ее дома. На скамейке по-прежнему сидела бабушка. Я посмотрел на нее стыдливо, она ответила жалостным взглядом. Мое ухо распухло, и теперь я прикрывал его рукой. Юля шла впереди, почти не оглядываясь. Так мы поднялись к ней на этаж. «Сейчас я вынесу краску» - сказала она, заметно оттаяв. В ее глазах даже появилось кокетство. Я же был окончательно сломлен. Из двери высунулся здоровенный парень, покрытый кудрявым волосом и прыщами. Это был ее брат. Он выглядел мрачновато. Кажется, он не знал, да и не хотел знать, зачем мне понадобилась краска, просто вынес все необходимое и захлопнул за собой дверь, так и не произнеся ни слова.
-Позавчера у нас интернет провели. - Сообщила мне Юля, как будто оправдываясь. Мы спустились вниз. Я приготовил краску и кисть, и принялся покрывать стену равномерным слоем. Сначала прижимал кисть к поверхности, давая краске немного впитаться, а потом размазывал ее вверх и вниз. Кажется, чувство собственного достоинства полностью оставило меня, материализовавшись в ноющую ушную боль. Вскоре все было готово. Бабушка сидела там же, и все это время наблюдала за работой. Я заметил, что она сменила мужскую куртку на штопаное пальто иссиня-черного цвета. Платок на голове был тот же, что и тогда.
Юля как будто уже все забыла и, постоянно улыбаясь, стала звать меня на чай. Теперь мне было все равно, и я обреченно согласился. Мы прошли на кухню, мимо беспомощно пялившегося в монитор брата. Я отказался от чая, тогда она угостила меня котлетами и достала водки. Мы молча чокнулись и отправили полные рюмки в рот. Юля сморщилась и обхватила нос своими стальными пальцами. Мы снова выпили, и Юля достала какие-то очень вкусные конфеты. Она выглядела немного виноватой и немного разгоряченной. Ей хотелось оправдаться, но она не находила слов.
Я нажал кнопку радио, и кухня наполнилась тихим переливчатым джазом. Кажется, в Петербурге его до сих пор слушали.
-Ты все-таки очень милый…и очень смешной. - Она придвинулась ко мне и неловким движением потрепала мои волосы. - Незачем было так поступать. Это глупо.
Отвечать что-то совершенно не хотелось. Хотелось заставить ее чувствовать себя виноватой. А чем больше я так сидел и молчал, тем больше у меня на это было шансов. Кажется, прошла минута, или две - сентиментальное соло на саксофоне в джазовой композиции еще не закончилось, а мы уже целовались, и ее язык сновал в разные стороны, а я крепко прижимал ее к себе. Потом я залез ей под кофточку, но подумал, что это мне сейчас не к лицу, и принялся действовать в более пассивной манере.
Мы оставили бутылку недопитой, а радио - не выключенным и вышли на улицу. Юля крепко держала меня за руку и пыталась заглянуть мне в глаза. Я чувствовал прилив сил и необыкновенную легкость, но боялся выдать себя, и сохранял молчание и независимый вид. Мы целовались все время, пока спускались и опускались по эскалатору, потом долго бродили по набережной. Юля вела себя так, как будто мы и не расставались, все время прижималась ко мне, а когда мы просто гуляли, по-детски широко размахивала своей сумочкой и высоко подпрыгивала перед выступающими бордюрами. Я держал ее руку не отпуская, и только теперь стал ощущать, насколько я измотан. Ноги были как ватные, да и боль в ухе все еще напоминала о том, что не все так гладко, как это хотела теперь изобразить Юля. Я принял решение отправиться к знакомому поэту. Шел уже третий час ночи, и я лелеял надежду, что эти ненормальные фанаты прекратили свое хоровое пение у подъезда, а сам поэт уже перечитал все свои стихи.
Сделав небольшой перекур для новой порции поцелуев, мы снова спустились в метро. Ехать снова предстояло до конечной. Это был опрятный, зеленый район, но от каждого деревца и мусорного бака веяло какой-то неизъяснимой мрачностью и тоской. Мы поднялись на лифте (лифт шел долго, и за это время Юля дважды пыталась залезть ко мне в штаны), и я постучал в дверь. В глубине комнаты что-то рухнуло, потом послышался настороженный голос и мягкие шаги. Дверь открыл сам поэт: невысокий и щуплый парень в очках-велосипедах и пушистых тапочках. Он узнал меня не сразу, но когда узнал, принялся обнимать и тараторить что-то о теории динамического хаоса и не распакованном ящике пива. Я улыбнулся для приличия, представил Юлю, и мы зашли внутрь. У поэта сидели еще двое парней бомжеватого вида и какая-то девушка, совсем худая и безликая, с жидкими непричесанными волосами, болтавшимися по полу. Вся компания сидела на полу, за исключением девушки - та сидела на краю матраца. Мебели, как я и говорил, в квартире не было: только стопки дурацких книг, пустые и полные бутылки пива, сваленные в одну кучу, и большой телевизор, стоящий на подоконнике. Спать мне хотелось дико, один вид матраца буквально сбивал меня с ног, но я понимал, что есть какие-то приличия, и поэтому устроился на другом краю матраца, подальше от немытых волос той девочки и взял себе пиво. Юля сразу как-то притихла и осторожно присела рядом со мной. От пива она отказалась.
Поэт уселся напротив и состроил навязчиво-грустную мину: так он видимо хотел что-то выразить, но я не понимал, что. Я привлек к себе Юлю и нежно поцеловал в щеку: она чему-то улыбалась. Поэт, тем временем, сделал несколько попыток ввести нас в общий разговор: ребята вели разговор о морали. Рассуждения их сводились к следующему: мораль - вещь переменчивая. Один из парней, с неряшливой бородой и слезящимися глазами рассказывал о том, как в Спарте считалось моральном сбрасывать стариков с обрыва и поедать больных детей, и что это вполне естественное явление. Все важно соглашались, хотя по лицам присутствующих можно было прочесть, что они либо плевать на это хотели, либо вообще не понимают, о чем идет речь, как, например, та девочка с волосами. Я в разговоре не участвовал, да и Юле делал ненавязчивые сигналы молчать: споры с неопрятными и некрасивыми людьми никогда не идут на пользу.
Постепенно беседа стала утихать, тот парень со слезящимися глазами прихватил с собой пиво и ту немытую девочку и ушел. Нас осталось четверо, и я по-прежнему хотел спать. Мы выволокли матрац из какой-то прорехи в полу, оказалось, что это два матраца, перетянутые изолентой. Я сделал попытку отсоединить один от другого, но поэт был против. Вскоре мы все улеглись на этот матрац. Я - с краю, потом Юля, еще дальше - двое парней. Юля снова оживилась, стала прижиматься ко мне и трогать за все подряд, и тяжело дышать мне в шею, то есть сексуально дышать. Но я погружался в сон…
Потом меня разбудила Юля, - я проспал 5 минут, или 5 часов, ничего не было понятно, потому что стекла окон были замазаны краской.
-Я не могу заснуть. - Шептала Юля, ворочаясь. При этом ее руки все еще бродили по моему телу, но без прежнего энтузиазма.
-Очень жаль. - Бормотал я, снова засыпая.
-Я так не могу! Мы лежим на каком-то говне, даже подушек нет. Расскажи мне что-нибудь, или я ухожу, и ты больше меня не увидишь.
-Куда ты уйдешь: мосты разведены! - нашелся я.
Она ткнула меня локтем в бок.
-Ладно, я расскажу тебе про то, что всегда помогает мне заснуть.
-Про овец?
-Нет. Про людей. Точнее, про несчастных людей.
Юля затаилась и захлопала своими большими глазами. Женщины - они ведь как слишком чувствительные дети.
-Только представь себе: кто-то в это же время, прямо сейчас, лежит в коробке среди разлагающегося мусора и крыс, а вокруг бродят городские маньяки с ножами, и менты, и бродячие собаки. Ему холодно, ему страшно и одиноко. Никто не трогает его за яйца, а если и трогает, он пропал. Но этот кто-то умудряется уснуть, понимаешь? Он сейчас спит, как младенец. А кто-то лежит с раздробленными ногами под палящим африканским солнцем. Его машина полыхает, вокруг него кружат стервятники, пить хочется невыносимо. И он вряд ли спит, только если это не кома. Но окажись он теперь на твоем месте, думаешь, он бы не уснул?
-Ладно, хватит! Это омерзительно.
-Не знаю. Мне всегда помогает.
Некоторое время мы лежали в тишине. Потом она снова начала приставать. «Ну давай же, ну давай…» «А тебя не смущают люди?» Мы уйдем в ванную» «У меня нет презервативов» «У меня есть» «Но у тебя наверняка нет моего размера, ты же знаешь, какой он у меня…» «У меня есть все размеры» «Ты что, устроилась в аптеку?» Она все же уговорила меня, и мы удалились в ванную.
Утро выделось мрачным. Я очнулся в ржавой ванной, в трусах, а на голову мне капала вода из-под крана. Хотелось пить и блевать. С трудом выбравшись, я вернулся в комнату. Первое, что я увидел - голую волосатую задницу. Не Юлину задницу. Сама Юля лежала сбоку, укрывшись какой-то скатертью. Одежды на ней тоже не было, а ее рука обнимала голозадого за шею. Они спали.
До места я добрался очень быстро: дул попутный ветер и светило солнце. На скамейке снова сидела та бабушка. Она улыбнулась мне, как старому знакомому. Я хотел застенчиво улыбнуться, но с похмелья у меня выходило плохо. Тогда я попытался сказать какие-то слова, но она сразу замахала на меня, как будто это было что-то совсем неуместное. Я порылся в урне, нашел там свой баллончик и обновил надпись. Теперь она была еще крупнее. «Юля…грязная…грязная ты шлюха!»