Сто минут маскарада
Станиславский в своей книге «Работа актёра над собой» описывает интересный случай (возможно, вымышленный): педагог Аркадий Николаевич Торцов (alter ego самого Станиславского) предлагает своим студентам устроить «маскарад».
- <...> Да, вот что мы сделаем, - придумал тут же Аркадий Николаевич, - на следующем уроке мы устроим маскарад.
?!.. Общее недоумение.
- Каждый из учеников должен создать внешний образ и скрыться за ним.
- Маскарад? Внешний образ? Какой внешний образ?
- Все равно! Тот, который вы сами выберете, - пояснил Торцов. - Купца, крестьянина, военного, испанца, аристократа, комара, лягушки или кого или что заблагорассудится. Гардероб, гримерская предупреждены. Идите туда, выбирайте костюмы, парики, наклейки.
Это заявление вызвало сначала недоумение, потом толки и догадки, наконец, общий интерес и оживление.
Затея эта оказалась в итоге не слишком удачной. Из всех студентов только некий Названов (ещё одно alter ego автора) сумел «попасть» в удачный образ: гадкого, наглого, невежественного критика.
Основной проблемой большинства оказалось то, что они играли «вообще»: «вообще» купца, «вообще» военного, «вообще» аристократа. То есть, в меру своей наблюдательности, присваивали черты, характерные для той или иной группы лиц, но за этими общими чертами не было видно никакой индивидуальности - живого, конкретного человека.
В учебнике «Мастерство режиссёра», выпущенном недавно в ГИТИСе, Н. А. Зверева пишет об этом эксперименте Станиславского следующее:
Устраивая со своими учениками «маскарад» и анализируя его весьма неожиданные результаты, Станиславский создает одно из новых интереснейших упражнений в системе воспитания актера. Честно говоря, я этого упражнения ученикам никогда не предлагала и не слышала, чтобы им пользовались другие педагоги.
Ничего удивительного! Упражнение не только «интереснейшее», но и сложное, трудоёмкое, с плохо предсказуемыми и трудно анализируемыми результатами.
Ну, в общем... Не слышали - так услышьте. Я решил провести этот бесчеловечный эксперимент над студентами первого года обучения Лионской театральной школы. И результатом, в отличие от Станиславского, оказался очень удовлетворён.
Правда, я несколько изменил упражнение, в чём-то сделав его проще, а в чём-то ещё сложнее. Во-первых, я не стал «бросать» студентов в этот «маскарад» с бухты-барахты, дав всего три дня на размышления, как это сделал Торцов у Станиславского. Напротив, я предупредил их в самом начале учебного года, ещё в сентябре. Кроме того, перед самым «маскарадом» я усиленно натаскивал их всевозможными более простыми упражнениями на характерность. Мы даже провели «маскарад» на две недели позже запланированного - только когда я почувствовал, что уже можно рискнуть.
А во-вторых, если у «Торцова» сам «маскарад» длился недолго: педагог быстро просматривал студентов и их персонажей по очереди, то я решил устроить настоящий хардкор званый вечер: студенты, каждый в своём образе, были моими «гостями», и должны были на протяжении 1 часа 40 минут жить, знакомиться, взаимодействовать со мной и друг с другом, ни на мгновение не выходя из образа. В этом смысле я поставил перед ними задачу более сложную, чем предполагал Станиславский. Но и, как мне кажется, более полезную: ведь в театре бывает, что актёру приходится «жить» в образе и на протяжении трёх часов кряду, и даже ещё дольше.
Скажу честно, накануне «маскарада» я так струхнул, что почти не спал ночь. Меня беспокоили мрачные мысли. Не слишком ли высоко я замахнулся? Не потому ли это упражнение никто не делает, что оно попросту невыполнимо? Как-то ребята завтра справятся? Без помощи и подсказки, без спасательного круга в виде авторского текста! А тут ещё вечные жалобы других педагогов на бескультурье и неграмотность новых поколений студентов. Хватит ли им элементарно широты и кругозора, чтобы в течение столь долгого времени правдиво говорить и действовать не от своего имени? А что делать, если всё пойдёт совсем плохо? Прервать? Взять ответственность на себя? И это после стольких приготовлений! Как при этом сохранить лицо? Как работать с ними дальше?..
К счастью, эти бессонные размышления прервал будильник, и я поплёлся на занятие, навстречу неизвестности.
Но не буду больше нагнетать. Теперь весь ужас позади, а воспоминание о «маскараде» стало одним из самых дорогих в моей жизни. Мы сделали это!
Не буду я и дотошно разбирать каждый образ. Сильных работ было, к моему удивлению, много, даже большинство. Остановлюсь на двух, особенно мне понравившихся.
Уижди
Этот «гость» пришёл первым. Студент уже проявил себя как умный и способный парень, и потому, увидев его в образе, я поначалу испытал неприятное удивление.
Во-первых, в жизни этот студент манерный, даже несколько женственный - вполне вероятно, гей, хотя специально я, разумеется, не интересовался. И мне казалось совершенно немыслимым, что он сможет «не покривив душой» выдерживать в течение 1 ч 40 минут выбранный им образ мужланистого, брутального араба.
Во-вторых, и в главных, сам этот образ - нового французского гопника, «быдлоараба», «парня из предместий» - сегодня уже настолько растиражирован и заезжен всевозможными эстрадными комиками, мыльными операми и телешоу, что превратился в отвратительный штамп, то есть в нечто противоположное тому, что мы, вслед за Станиславским, ищем. От сильного студента я ждал чего-нибудь пооригинальнее.
И как же я ошибся! При внимательном рассмотрении этот персонаж оказался вовсе не «вообще» гопником, а тем самым, уникальным, единственным и неповторимым гопником. Живой личностью с продуманными во всех подробностях характером и биографией. А за грубым, хамоватым поведением пряталась израненная душа, всегда на взводе, всегда настороже, привыкшая круглосуточно обороняться и не ждущая от окружаюших ничего хорошего. Обращаясь к терминологии Станиславского, актёром был удачно схвачен «второй план».
Даже имя было подобрано очень удачно: Уижди. Это крайне редкое арабское имя, труднопроизносимое и труднозапоминаемое для французов. Каждый раз, представляясь, - а это ему пришлось сделать двенадцать раз - бедный парень внутренне принимал боксёрскую стойку: ну вот, сейчас опять начнут переспрашивать, перевирать и задавать идиотские вопросы.
Если же снова возвращаться к понятиям системы Станиславского, то «зерном образа» Уижди стала именно эта внутренняя потребность, необходимость и привычка защищаться. «Я защищаюсь», - говорил он всем своим недоверчивым и недоброжелательным видом.
И в этом «колючем», враждебном, глуповатом человечке я вдруг стал узнавать своих знакомых - в том числе и из России. То есть за этим одиночным образом тоже скрывалось некое обобщение, некая типизация. Но обобщение это было не дармовым, не штампованным. Оно шло не от «вообще гопника» и «вообще араба», а было найдено честно пройденным путём «от частного к общему», и потому производило катарсис.
А когда застенчивый по натуре Уижди вдруг ненадолго оказался в центре внимания всех «гостей», то в его состоявшем главным образом из междометий рассказе о том, как он безуспешно искал работу, а потом так же безуспешно пытался получить пособие, было столько бесхитростной искренности, что и я, и, кажется, все окружающие преисполнились настоящего сочувствия. А не это ли одна из целей актёрского искусства - вызывать сочувствие?
Изабелла
Другая студентка поступила иначе. Она вроде бы ничего и никого не играла: просто нацепила меховую шубу и сидела, улыбаясь. С лёгким, совершенно не выпячиваемым итальянским акцентом представилась Изабеллой, женой владельца сети заводов по производству оливкового масла. В разговоры не лезла, но если к ней обращались, была сама воспитанность и благожелательность. При этом за каждым её жестом, словом и взглядом сквозило: «Боже мой, как я сюда попала! Что это за люди?» Снобизм не напускной, а неосознанный, врождённый - и оттого особенно оскорбительный. Я в присутствии Изабеллы чувствовал себя настолько неловко, что даже в какой-то момент - стыдно признаться - извинился перед ней за то, что, как хозяин, не смог обеспечить ей достойного общества. Разумеется, она приняла мои извинения со всей мыслимой любезностью и грацией. Что не помешало мне почувствовать себя пустым местом.
Если снова вернуться к точной терминологии, то сверхзадачей образа Изабеллы было «любой ценой сохранить своё достоинство», не уронить себя. И она в этом настолько преуспела, что в какой-то момент даже позволила себе снять свою шубу, оставаясь всё той же неприступной, высокомерной Изабеллой, уже не прибегая к помощи костюма. Остаётся только добавить, что в жизни эта девушка милая, скромная - возможно, даже не слишком уверенная в себе.
Средь шумного бала
В группе было 13 человек. Из них на балу присутствовали 12 - одна студентка не то заболела, не то испугалась, теперь уже неважно. И откровенно слабых, плохо продуманных персонажей оказалось от силы двое - трое. Но все без исключения играли свою роль до конца. Представляете, как им было трудно!
А уж труднее всех, было, вероятно, мне. Эти сто минут показались мне вечностью. Ведь я был хозяином бала: я должен был занимать и развлекать всю эту ораву странных личностей. Верить им, подыгрывать, и при этом зорко, неослабно следить, как кто работает. Я то пытался организовать какую-нибудь совместную беседу, то предлагал всем поиграть в различные игры, но всё это было напрасно, поскольку среди нас было двое «буйных сумасшедших», которые то и дело путали нам карты - в прямом и в переносном смысле. Но, мешая, они в то же время и помогали мне тем, что постоянно создавали непредсказуемые ситуации, на которые каждый мог реагировать в силу своего «характера».
Я настолько был благодарен им за эту «помощь», что потом даже не стал ругать их за то, что «психопатов» своих они нашли не в жизненных наблюдениях и не внутри самих себя, а слямзили из голлувудского кино. Ругать не ругал, но всё же поставил на вид: сказал, что, дескать, не стоит торопиться с постмодернизмом - это никогда не поздно, успеется ещё.
Как бы то ни было, приходилось их усмирять. И в этом деле у меня нашлись две помощницы. Деятельная арабская мамаша - есть тут такой типаж активистки, непременно заседающей во всяких родительских комитетах и домкомах. И необъятных размеров сердобольная тётка с Мартиники, говорившая с невыносимым, едва понимаемым акцентом.
«Гости», тем временем, вполне освоились. Сами разбились на группки, вели светские беседы. Мне оставалось только, подобно Анне Павловне Шерер, ходить от одной группы к другой, проверять, всё ли в порядке (и не жульничает ли кто-нибудь). Ответственность студентов просто поражала. За все сто минут, как я уже сказал, никто не «раскололся» ни на мгновение. Ребята сами находили себе актёрские задачи, создавали большие и маленькие конфликты, разрешали их - одним словом, всячески друг другу помогали.
Вымотались мы, конечно, чудовищно. Когда я наконец объявил, что упражнение окончено и все могут принять свой прежний вид, один парень в изнеможении рухнул на пол, чтобы отдышаться.
А одна студентка сказала: «Мне кажется, мы после этого упражнения будем больше любить и ценить друг друга. Оказывается, настоящие мы все такие симпатичные!»
А я ничего не сказал, но подумал, что Константин Сергеевич нами сегодня бы гордился.
* * *
Эти сто минут были одними из самых тяжёлых, но и самых счастливых в моей жизни. Упражнение это, придуманное Станиславским и модифицированное нами, считаю очень полезным, невероятно эффективным. Но труда и сил оно требует очень много. Буду ли я делать его снова? Возможно, но вряд ли в ближайшие пару лет. Хорошего понемножку.
Закончу, как и начал: цитатой из «Работы актёра над собой». Повествование ведётся от лица студента Названова - того единственного, кто сумел придумать и воплотить убедительный образ.
После минутного колебания Аркадий Николаевич вдруг обхватил любовно мои обе щеки ладонями своих рук, притянул меня к себе и с чувством поцеловал, прошептав:
- Молодец, прелесть!
Я-то, конечно, ничего подобного себе позволить не могу. Времена нынче не те: могут и за домогательства привлечь. Но расцеловать мне в тот день хотелось многих.
А ещё я подумал, что, возможно, я неплохой педагог. Потому что проделывать над учениками такие кунштюки можно только обладая безоговорочным авторитетом и при наличии огромного взаимного доверия.
А ещё я подумал: не пора ли мне потихонечку начинать писать учебник по актёрскому мастерству?
Возможно, когда-нибудь возьмусь...
Возможно, этот пост - набросок одной из будущих глав...