Ближневосточный хирург рассказывает об «экологии войны» (2).
Первая часть.
Интифада в Секторе Газа.
Военная медицина.
Г. А-С.: Военная хирургия выросла из наполеоновских войн. Во время этих войн встречались две армии; обычно они встречались на линии фронта. Они атаковали друг друга, стреляли друг в друга и кололи друг друга. Большинство раненных были военными, и их лечили в военных госпиталях. Так развивалась военная хирургия. В нашем регионе другая картина - эти войны и конфликты не временные битвы, они не начинаются и не кончаются. Они постоянны и изменяют биологическую экологию, в которой живут люди. Так формируется экология войны. Эта экология распространяется намного дальше обычной стрельбы, потому что она изменяет окружающую обстановку, в которой живут люди. Раны - физические, психологические и социальные. Окружающая среда изменяется и становится враждебной, и к здоровым и к раненным. Мы знаем о росте количества бактерий, устойчивых к различным лекарствам, и это большая проблема во всём мире. 85% раненных в иракской войне столкнулись с устойчивыми к лекарствам бактериям, 70% раненных в сирийской войне - то же самое…
Мы говорим: это экология, это биосфера, которую создают конфликты; изменяются даже ДНК бактерий. У нас есть несколько теорий об этом. Отчасти это роль тяжёлых металлов в современной артиллерии, которые могут вызывать мутации устойчивых к антибиотикам бактерий. Итак, ваша биосфера, ваш пузырь, ваш экологический пузырь, в котором вы живёте, постоянно меняется. И это не прекращается после окончания бомбардировок. От этого нужно избавиться, но для этого нужно понять динамику экологии войны. Вот почему наша программа разрабатывалась в университете, который был главным высшим учебным заведением во время гражданской войны и израильского вторжения в 1982 году. И когда началась война в Ираке и Сирии, к нам начали поступать пациенты из этих стран, и мы стали их лечить. Мы поняли, что нам нужно понимать динамику военной медицины и экологию войны; как выражаются физические, биологические, психические и социальные проявления военных ранений, и как формируется экология войны. Это касается всего: от бактерий до снабжения водой, ядовитых военных воспоминаний, последствий для организма человека… У многих моих иракских пациентов есть множество раненных и пострадавших родственников.
А. В.: Медицинский центр Бейрута стал теперь пионером в этих исследованиях - экологии войны?
Г. А-С.: Да, из-за наследия гражданской войны… региональных войн.
А. В.: Это не что иное, как бесконечный региональный конфликт…
Г. А-С.: Бесконечный конфликт, да; сначала домашний, затем региональный. Мы - медицинский центр для иракского Министерства здравоохранения, иракского Министерства внутренних дел, поэтому мы действуем как региональный центр, и цель нашей программы заключается в увеличении времени, пространства и энергии для понимания экологии войны.
А. В.: В своих очерках и фильмах я часто провожу параллель между войной и крайней нищетой. Я работал в самых худших трущобах на Земле: в Африке, Центральной Америке, на Карибах, в Южной Азии, на Филиппинах и в других местах. Я пришёл к выводу, что многие страны, официально живущие в мире, на самом деле живут в условиях длительных и даже бесконечных войн. Нищета - это разновидность войны, хотя нет никакого «объявления войны», и нет никакой линии фронта. Я писал о множестве войн, о страданиях нищеты, и параллель, особенно физическое, психологическое и социальное воздействие на людей, кажется поразительной. С точки зрения ваших исследований, ты согласен с этим? Ты считаешь, что страдание - разновидность войны?
Г. А-С.: Полностью. Да. В основе этого лежит «дегуманизация» людей. Крайняя нищета - это разновидность насилия. Чем хуже нищета, тем ближе она к физической форме насилия. Война - ускоренная деградация человеческой жизни до полной нищеты. Но крайняя нищета может появиться и постепенно. Война только ускоряет этот процесс.
А. В.: Бесконечная нищета похожа на бесконечную войну.
Г. А-С.: Определённо. И это война, главным образом, против тех, кто вынужден жить в этих условиях. Это война против бедных и Юга. Это война против бедняков в западных странах.
А. В.: Когда вы изучаете экологию войны, вы рассматриваете то, что мы сейчас обсуждаем? Вы исследуете воздействие крайней нищеты на организм и жизнь человека? В этом регионе нищета сосредоточена в огромных лагерях беженцев, а в других частях мира она поразила бесчисленные трущобы.
Г. А-С.: Крайняя нищета - это часть экологии, о которой мы говорим. Один из элементов экологии - когда берётся раненный человек и помещается в суровую окружающую среду, и он снова и снова получает повторные раны, и эта суровая окружающая среда становится продолжением поля боя из-за постоянного процесса поражения. Не потому, что он всё ещё воюет в Сирии, а потому, что его дети живут в палатке с 8 чужими людьми, и рискуют заболеть различными болезнями, например, мы часто сталкиваемся с массовыми ожогами из-за пожаров в плохих жилищах.
Давай посмотрим на это с разных сторон: что такое военная рана или ранение в результате конфликта? Основная военная рана - огнестрельное ранение или от взрыва. Что произойдёт, если раненного бросить в палатку? Каковы осложнения для раненного, оказавшегося в такой суровой обстановке - это тоже связанная с войной рана? Если разорить население до черты, когда дети получают травмы из-за плохого жилья - это военная рана? Вот сейчас есть дети, которые получают производственные травмы, потому что они должны работать с малых лет и кормить всю семью, работая в автомастерских или швейцарами или ещё кем-нибудь. Или возьмём такой факт: человек приезжает из страны, где раньше его болезнь лечилась легко, а теперь медицинская система так разрушена, что эту болезнь больше не могут лечить из-за нехватки больниц, врачей, лекарств - это тоже военная рана? То есть мы должны рассматривать всю экологию, не только пули и бомбы.
А. В.: Ваши исследования, видимо, актуальны для большинства стран.
Г. А-С.: Конечно. Ведь мы знаем, что все эти гуманитарные кризисы существуют только в воображении СМИ и ООН. Нет никаких кризисов.
А. В.: Это постоянное состояние.
Г. А-С.: Да, у этого нет конца. Нет перерыва. Это происходит всё время. Поэтому нет такого явления - «временные кризисы» - мы доказываем это. Нет судьи, который свистит в конце кризиса. Когда камеры отворачиваются, СМИ и весь мир думают, что кризис закончился. Но мы знаем, что в Лаосе, например, до сих пор самый высокий уровень ампутаций в мире.
А. В.: Я знаю, я там был, в Долине Кувшинов, которая, на самом деле, до сих пор - огромное минное поле.
Г. А-С.: Или Вьетнам, с самым высоким в мире уровнем детских уродств из-за Agent Orange.
А. В.: Ты работал в этих странах?
Г. А-С.: Да.
А. В.: Я тоже. Раньше я жил во Вьетнаме. Целый регион всё ещё страдает от так называемой «тайной войны». В Лаосе бедность столь сурова, что люди вынуждены продавать неразорвавшиеся американские бомбы в металлолом. Они часто взрываются. В Камбодже, даже между Сиемреапом и тайской границей, есть деревни, где люди до сих пор гибнут и теряют конечности.
Г. А-С.: Теперь многое зависит от точки зрения. Часто это просто игра слов.
А. В.: Индия - это военная зона, от Кашмира на северовосток, до Бихара и трущоб Мумбаи.
Г. А-С.: Если взять грубый способ оценки конфликта, т.е. число убитых людей во время войны, то в Гватемале и Сальвадоре самый высокий уровень убийств во время войны. Но поскольку природа насилия меняется, то в отсутствии политической окраски, это не обсуждается. Но, на самом деле, картина та же - одни люди выступают против других людей.
Медицинские эксперименты на Гаити.
А. В.: Я писал и снимал фильмы о Сальвадоре, Гондурасе и Никарагуа. Чрезвычайное насилие - прямой результат навязанного конфликта, сфабрикованного, развязанного Западом, особенно США. То же самое можно сказать о многих местах: Ямайка, Доминиканская республика, Гаити. Это привело почти к полному социальному коллапсу.
Г. А-С.: Да, на Ямайке ЦРУ сыграло большую роль в 70-х.
А. В.: В этой части мира мы говорим не просто о бедности…
Г. А-С.: Нет, нет. Мы говорим об AK-47!
А. В.: Точно. Однажды я снимал в Сан-Сальвадоре, в преступном мире… Мой друг, местный либеральный священник любезно провёз меня по местным районам. Мы сделали две петли. Первая петля была прекрасна. На второй они открыли стрельбу по нашему внедорожнику. Пулевые отверстия остались в дверях нашей машины, и пули пробили две шины. Мы уехали только на дисках. В деревнях бандиты просто приезжают, грабят и насилуют. Они забирают всё, что хотят. Это война.
Г. А-С.: В этих странах хирургов обучает Красный крест. МККК ввёл военную хирургию в курс медицинского обучения в Колумбии и Гондурасе. Потому что эти страны живут в состоянии войны, и местные врачи должны знать, что делать. Тамошний врач принимает по 4-5 пациентов в день с огнестрельными ранениями.
А. В.: Давай я расскажу о Гаити, чтобы проиллюстрировать твои слова. Несколько лет назад я был в Сите Солей в Порт-о-Пренсе. Они говорят, что это самый опасный «район» на Земле. Местная мудрость гласит: «ты можешь войти, но ты никогда не выйдешь живым». Я въехал туда на грузовике с двумя вооружёнными охранниками, но они так перепугались, что просто убежали и бросили меня посреди улицы, а у меня были большие камеры и другие дорогие вещи. Я продолжил снимать район, так как у меня просто не было выбора. Потом я увидел длинную очередь перед окружённым стеной зданием. Я вошёл внутрь. Вдруг я увидел нечто шокирующее: несколько местных жителей лежали на деревянных столах, повсюду кровь и несколько американских военных медиков делают хирургическую операцию под открытым небом. Жара, мухи и грязь… Мужчина сказал, что у его жены большая опухоль. Медики, даже не проверяя его слова, просто кладут её на стол, вводят местный наркоз и начинают резать. Сразу после операции муж и жена пешком побрели на автобусную остановку, чтобы поехать домой. В паре километров оттуда я увидел хорошо оснащённый американский госпиталь, но он был только для американских военных. Я спросил врачей, чем они, в действительности, занимаются на Гаити, и они прямо сказали: «мы обучаемся по военному сценарию… Эта обстановка приближена к боевой, лучшего мы не можем найти». Они экспериментируют на людях. Учатся, как действовать в боевых условиях…
Г. А-С.: Да, разница в точках зрения.
А. В.: Как хирург, проработавший по всему Ближнему Востоку, а также в других частях мира, как ты оцениваешь здешний конфликт, по сравнению с конфликтами в Азии, Африке и других местах?
Г. А-С.: На Ближнем Востоке до сих пор есть люди, которые помнят, что такое больницы. Иракцы, которые приезжают к нам, помнят 80-е. Они понимают, что жизнь отличается от того, что было. Они помнят, что такое настоящая медицина. Другая проблема - только в 2014 году 30 тысяч иракцев обратились в больницы с огнестрельными ранениями. Цифры поразительны. У нас нет точных цифр из Ливии, множество людей убиты во время этнических чисток и массовых расстрелов, происходящих сейчас в Ливии. С точки зрения чисел, они велики, но с точки зрения последствий, мы в начале фазы уничтожения медицины. Таким образом, эти медицинские системы не развиваются. Они деградируют. Они движутся вспять.
А. В.: Ты обвиняешь западный империализм в этой ситуации?
Г. А-С.: Если посмотреть на санкции, и что они сделали с медицинской системой, то конечно! Если посмотреть на Ливию, то конечно! Идея в том, что разложение этих государств - ложь. Мы знаем, что сделали санкции в Ираке, и что с ним сделали после 2003 года. Мы знаем, что случилось в Ливии.
Афганский ребёнок.
А. В.: Или в Афганистане…
Г. А-С.: Первое, что приказали моджахедам в Афганистане или контрас в Никарагуа - это напасть на клиники. Американцы всегда понимали, что для разрушения государства, надо помешать ему исполнять ненасильственные функции, о которых я говорил.
А. В.: Ты считаешь эту часть мира наиболее пострадавшей, разрушенной?
Г. А-С.: В данный момент, эпоху, да, конечно. И статистика показывает это. Думаю, около 60% погибших от войн - в этом регионе…
А. В.: Как определить этот регион географически?
Г. А-С.: От Афганистана до Мавритании. Включая алжиро-малийскую границу. Ливийскую границу… Катастрофа разделила Судан. Посмотри, что происходит в Южном Судане, Сомали, Ливии, Египте, Синайской пустыне, Сирии, Йемене, Афганистане, даже Пакистане, включая людей, убитых беспилотниками…
А. В.: Но тогда у нас есть порядка 10 миллионов человек, умерших в Демократической республике Конго, начиная с руандийского вторжения в 1995 году…
Г. А-С.: Теперь немного по-другому. Это «более продвинутая фаза»: они полностью захватывают государства… В арабском мире Ливия - самый свежий сценарий. Нефтяные компании захватили эту страну. Горнодобывающие корпорации оккупировали ДРК. И они напрямую руководят войнами, западные армии тоже подчиняются им. Они разрушают государство, до нуля, пока оно не исчезнет, а затем корпорации непосредственно становятся властелинами, как было при колониализме - Ост-Индская Компания и датские компании.
А. В.: Какова цель вашего исследования, огромного проекта под названием «экология войны»?
Г. А-С.: Мы настаиваем, что должен быть целостный подход. Разделение - это цензура. «Ты - микробиолог, поэтому смотри только на то, что происходит с бактериями… Ты - хирург-ортопед, поэтому смотри только на раны от бомб и мин…» Разделение мешает людям видеть полную картину. Поэтому мы подключаем к этой программе социологов, политологов, антропологов, микробиологов, хирургов… Иначе, мы просто увидим только часть. Мы пытаемся объединить науки, чтобы видеть всю картину. Мы пытаемся соединить все части головоломки.
А. В.: И теперь у вас будет большая конференция 15 мая…
Г. А-С.: Да, большая конференция, первый конгресс, который рассмотрит все аспекты конфликтов и здравоохранения, от хирургии до восстановления изуродованных тел, проблем устойчивости бактерий, инфекционных заболеваний и других важных проблем. Например, до войны в Йемене было 30 тысяч почечных больных. Большинство пациентов могли прожить пару недель без лечения. То есть возникает вопрос, как обеспечивается лечение во время конфликтов? Что сделать для обеспечения централизации оказания услуг? Перемещение пациентов затруднено, и санкции… Одной из тем станет «рак и война»… Эта конференция рассмотрит максимум вопросов о конфликтах и медицине. Мы ожидаем более 300 делегатов из Индии, Йемена, Палестины, Сирии, СК, у нас есть люди из гуманитарного сектора, из МККК, которые работали в Африке и на Ближнем Востоке, которые работали во время различных современных войн, т.е. у нас будут люди из различных областей.
А. В.: Какова конечная цель программы?
Г. А-С.: Мы должны рассмотреть здравоохранение в регионе, где нет государств. На принципиальном уровне мы должны попробовать выяснить, что происходит? Мы видим некоторые примеры. Один из них - регионализация медицины. Реальность состоит в том, что ливийцев лечат в Тунисе, иракцев и сирийцев - в Бейруте, йеменцев - в Иордании. Мы видим распад этих государств и миграцию людей в региональные центры. Государство перестало быть крупным игроком, потому что разрушено. Мы чувствуем, что это болезнь ближайшего будущего, а также долгосрочного будущего. Поэтому мы должны понять это, чтобы лучше понимать механизмы передачи знаний в медицинскую образовательную систему для увеличения числа медицинских профессионалов. Мы должны убедиться, что люди понимают все нюансы конфликтов, помимо бомб и пуль. Чем больше исследований мы проведём в этой области военной медицины, тем более гибкие технологии мы сможем разработать - лучшие медицинские практики, лучшее образование для студентов и лучшая работа медиков в нашем регионе в ближайшие 10-15 лет.
А. В.: И, надеюсь, будет спасено больше жизней.
Источник: Middle Eastern Surgeon Speaks About The ‘Ecology Of War’, Andre Vltchek, countercurrents.org, popularresistance.org, May 1, 2017.
Интифада в Секторе Газа.
Военная медицина.
Г. А-С.: Военная хирургия выросла из наполеоновских войн. Во время этих войн встречались две армии; обычно они встречались на линии фронта. Они атаковали друг друга, стреляли друг в друга и кололи друг друга. Большинство раненных были военными, и их лечили в военных госпиталях. Так развивалась военная хирургия. В нашем регионе другая картина - эти войны и конфликты не временные битвы, они не начинаются и не кончаются. Они постоянны и изменяют биологическую экологию, в которой живут люди. Так формируется экология войны. Эта экология распространяется намного дальше обычной стрельбы, потому что она изменяет окружающую обстановку, в которой живут люди. Раны - физические, психологические и социальные. Окружающая среда изменяется и становится враждебной, и к здоровым и к раненным. Мы знаем о росте количества бактерий, устойчивых к различным лекарствам, и это большая проблема во всём мире. 85% раненных в иракской войне столкнулись с устойчивыми к лекарствам бактериям, 70% раненных в сирийской войне - то же самое…
Мы говорим: это экология, это биосфера, которую создают конфликты; изменяются даже ДНК бактерий. У нас есть несколько теорий об этом. Отчасти это роль тяжёлых металлов в современной артиллерии, которые могут вызывать мутации устойчивых к антибиотикам бактерий. Итак, ваша биосфера, ваш пузырь, ваш экологический пузырь, в котором вы живёте, постоянно меняется. И это не прекращается после окончания бомбардировок. От этого нужно избавиться, но для этого нужно понять динамику экологии войны. Вот почему наша программа разрабатывалась в университете, который был главным высшим учебным заведением во время гражданской войны и израильского вторжения в 1982 году. И когда началась война в Ираке и Сирии, к нам начали поступать пациенты из этих стран, и мы стали их лечить. Мы поняли, что нам нужно понимать динамику военной медицины и экологию войны; как выражаются физические, биологические, психические и социальные проявления военных ранений, и как формируется экология войны. Это касается всего: от бактерий до снабжения водой, ядовитых военных воспоминаний, последствий для организма человека… У многих моих иракских пациентов есть множество раненных и пострадавших родственников.
А. В.: Медицинский центр Бейрута стал теперь пионером в этих исследованиях - экологии войны?
Г. А-С.: Да, из-за наследия гражданской войны… региональных войн.
А. В.: Это не что иное, как бесконечный региональный конфликт…
Г. А-С.: Бесконечный конфликт, да; сначала домашний, затем региональный. Мы - медицинский центр для иракского Министерства здравоохранения, иракского Министерства внутренних дел, поэтому мы действуем как региональный центр, и цель нашей программы заключается в увеличении времени, пространства и энергии для понимания экологии войны.
А. В.: В своих очерках и фильмах я часто провожу параллель между войной и крайней нищетой. Я работал в самых худших трущобах на Земле: в Африке, Центральной Америке, на Карибах, в Южной Азии, на Филиппинах и в других местах. Я пришёл к выводу, что многие страны, официально живущие в мире, на самом деле живут в условиях длительных и даже бесконечных войн. Нищета - это разновидность войны, хотя нет никакого «объявления войны», и нет никакой линии фронта. Я писал о множестве войн, о страданиях нищеты, и параллель, особенно физическое, психологическое и социальное воздействие на людей, кажется поразительной. С точки зрения ваших исследований, ты согласен с этим? Ты считаешь, что страдание - разновидность войны?
Г. А-С.: Полностью. Да. В основе этого лежит «дегуманизация» людей. Крайняя нищета - это разновидность насилия. Чем хуже нищета, тем ближе она к физической форме насилия. Война - ускоренная деградация человеческой жизни до полной нищеты. Но крайняя нищета может появиться и постепенно. Война только ускоряет этот процесс.
А. В.: Бесконечная нищета похожа на бесконечную войну.
Г. А-С.: Определённо. И это война, главным образом, против тех, кто вынужден жить в этих условиях. Это война против бедных и Юга. Это война против бедняков в западных странах.
А. В.: Когда вы изучаете экологию войны, вы рассматриваете то, что мы сейчас обсуждаем? Вы исследуете воздействие крайней нищеты на организм и жизнь человека? В этом регионе нищета сосредоточена в огромных лагерях беженцев, а в других частях мира она поразила бесчисленные трущобы.
Г. А-С.: Крайняя нищета - это часть экологии, о которой мы говорим. Один из элементов экологии - когда берётся раненный человек и помещается в суровую окружающую среду, и он снова и снова получает повторные раны, и эта суровая окружающая среда становится продолжением поля боя из-за постоянного процесса поражения. Не потому, что он всё ещё воюет в Сирии, а потому, что его дети живут в палатке с 8 чужими людьми, и рискуют заболеть различными болезнями, например, мы часто сталкиваемся с массовыми ожогами из-за пожаров в плохих жилищах.
Давай посмотрим на это с разных сторон: что такое военная рана или ранение в результате конфликта? Основная военная рана - огнестрельное ранение или от взрыва. Что произойдёт, если раненного бросить в палатку? Каковы осложнения для раненного, оказавшегося в такой суровой обстановке - это тоже связанная с войной рана? Если разорить население до черты, когда дети получают травмы из-за плохого жилья - это военная рана? Вот сейчас есть дети, которые получают производственные травмы, потому что они должны работать с малых лет и кормить всю семью, работая в автомастерских или швейцарами или ещё кем-нибудь. Или возьмём такой факт: человек приезжает из страны, где раньше его болезнь лечилась легко, а теперь медицинская система так разрушена, что эту болезнь больше не могут лечить из-за нехватки больниц, врачей, лекарств - это тоже военная рана? То есть мы должны рассматривать всю экологию, не только пули и бомбы.
А. В.: Ваши исследования, видимо, актуальны для большинства стран.
Г. А-С.: Конечно. Ведь мы знаем, что все эти гуманитарные кризисы существуют только в воображении СМИ и ООН. Нет никаких кризисов.
А. В.: Это постоянное состояние.
Г. А-С.: Да, у этого нет конца. Нет перерыва. Это происходит всё время. Поэтому нет такого явления - «временные кризисы» - мы доказываем это. Нет судьи, который свистит в конце кризиса. Когда камеры отворачиваются, СМИ и весь мир думают, что кризис закончился. Но мы знаем, что в Лаосе, например, до сих пор самый высокий уровень ампутаций в мире.
А. В.: Я знаю, я там был, в Долине Кувшинов, которая, на самом деле, до сих пор - огромное минное поле.
Г. А-С.: Или Вьетнам, с самым высоким в мире уровнем детских уродств из-за Agent Orange.
А. В.: Ты работал в этих странах?
Г. А-С.: Да.
А. В.: Я тоже. Раньше я жил во Вьетнаме. Целый регион всё ещё страдает от так называемой «тайной войны». В Лаосе бедность столь сурова, что люди вынуждены продавать неразорвавшиеся американские бомбы в металлолом. Они часто взрываются. В Камбодже, даже между Сиемреапом и тайской границей, есть деревни, где люди до сих пор гибнут и теряют конечности.
Г. А-С.: Теперь многое зависит от точки зрения. Часто это просто игра слов.
А. В.: Индия - это военная зона, от Кашмира на северовосток, до Бихара и трущоб Мумбаи.
Г. А-С.: Если взять грубый способ оценки конфликта, т.е. число убитых людей во время войны, то в Гватемале и Сальвадоре самый высокий уровень убийств во время войны. Но поскольку природа насилия меняется, то в отсутствии политической окраски, это не обсуждается. Но, на самом деле, картина та же - одни люди выступают против других людей.
Медицинские эксперименты на Гаити.
А. В.: Я писал и снимал фильмы о Сальвадоре, Гондурасе и Никарагуа. Чрезвычайное насилие - прямой результат навязанного конфликта, сфабрикованного, развязанного Западом, особенно США. То же самое можно сказать о многих местах: Ямайка, Доминиканская республика, Гаити. Это привело почти к полному социальному коллапсу.
Г. А-С.: Да, на Ямайке ЦРУ сыграло большую роль в 70-х.
А. В.: В этой части мира мы говорим не просто о бедности…
Г. А-С.: Нет, нет. Мы говорим об AK-47!
А. В.: Точно. Однажды я снимал в Сан-Сальвадоре, в преступном мире… Мой друг, местный либеральный священник любезно провёз меня по местным районам. Мы сделали две петли. Первая петля была прекрасна. На второй они открыли стрельбу по нашему внедорожнику. Пулевые отверстия остались в дверях нашей машины, и пули пробили две шины. Мы уехали только на дисках. В деревнях бандиты просто приезжают, грабят и насилуют. Они забирают всё, что хотят. Это война.
Г. А-С.: В этих странах хирургов обучает Красный крест. МККК ввёл военную хирургию в курс медицинского обучения в Колумбии и Гондурасе. Потому что эти страны живут в состоянии войны, и местные врачи должны знать, что делать. Тамошний врач принимает по 4-5 пациентов в день с огнестрельными ранениями.
А. В.: Давай я расскажу о Гаити, чтобы проиллюстрировать твои слова. Несколько лет назад я был в Сите Солей в Порт-о-Пренсе. Они говорят, что это самый опасный «район» на Земле. Местная мудрость гласит: «ты можешь войти, но ты никогда не выйдешь живым». Я въехал туда на грузовике с двумя вооружёнными охранниками, но они так перепугались, что просто убежали и бросили меня посреди улицы, а у меня были большие камеры и другие дорогие вещи. Я продолжил снимать район, так как у меня просто не было выбора. Потом я увидел длинную очередь перед окружённым стеной зданием. Я вошёл внутрь. Вдруг я увидел нечто шокирующее: несколько местных жителей лежали на деревянных столах, повсюду кровь и несколько американских военных медиков делают хирургическую операцию под открытым небом. Жара, мухи и грязь… Мужчина сказал, что у его жены большая опухоль. Медики, даже не проверяя его слова, просто кладут её на стол, вводят местный наркоз и начинают резать. Сразу после операции муж и жена пешком побрели на автобусную остановку, чтобы поехать домой. В паре километров оттуда я увидел хорошо оснащённый американский госпиталь, но он был только для американских военных. Я спросил врачей, чем они, в действительности, занимаются на Гаити, и они прямо сказали: «мы обучаемся по военному сценарию… Эта обстановка приближена к боевой, лучшего мы не можем найти». Они экспериментируют на людях. Учатся, как действовать в боевых условиях…
Г. А-С.: Да, разница в точках зрения.
А. В.: Как хирург, проработавший по всему Ближнему Востоку, а также в других частях мира, как ты оцениваешь здешний конфликт, по сравнению с конфликтами в Азии, Африке и других местах?
Г. А-С.: На Ближнем Востоке до сих пор есть люди, которые помнят, что такое больницы. Иракцы, которые приезжают к нам, помнят 80-е. Они понимают, что жизнь отличается от того, что было. Они помнят, что такое настоящая медицина. Другая проблема - только в 2014 году 30 тысяч иракцев обратились в больницы с огнестрельными ранениями. Цифры поразительны. У нас нет точных цифр из Ливии, множество людей убиты во время этнических чисток и массовых расстрелов, происходящих сейчас в Ливии. С точки зрения чисел, они велики, но с точки зрения последствий, мы в начале фазы уничтожения медицины. Таким образом, эти медицинские системы не развиваются. Они деградируют. Они движутся вспять.
А. В.: Ты обвиняешь западный империализм в этой ситуации?
Г. А-С.: Если посмотреть на санкции, и что они сделали с медицинской системой, то конечно! Если посмотреть на Ливию, то конечно! Идея в том, что разложение этих государств - ложь. Мы знаем, что сделали санкции в Ираке, и что с ним сделали после 2003 года. Мы знаем, что случилось в Ливии.
Афганский ребёнок.
А. В.: Или в Афганистане…
Г. А-С.: Первое, что приказали моджахедам в Афганистане или контрас в Никарагуа - это напасть на клиники. Американцы всегда понимали, что для разрушения государства, надо помешать ему исполнять ненасильственные функции, о которых я говорил.
А. В.: Ты считаешь эту часть мира наиболее пострадавшей, разрушенной?
Г. А-С.: В данный момент, эпоху, да, конечно. И статистика показывает это. Думаю, около 60% погибших от войн - в этом регионе…
А. В.: Как определить этот регион географически?
Г. А-С.: От Афганистана до Мавритании. Включая алжиро-малийскую границу. Ливийскую границу… Катастрофа разделила Судан. Посмотри, что происходит в Южном Судане, Сомали, Ливии, Египте, Синайской пустыне, Сирии, Йемене, Афганистане, даже Пакистане, включая людей, убитых беспилотниками…
А. В.: Но тогда у нас есть порядка 10 миллионов человек, умерших в Демократической республике Конго, начиная с руандийского вторжения в 1995 году…
Г. А-С.: Теперь немного по-другому. Это «более продвинутая фаза»: они полностью захватывают государства… В арабском мире Ливия - самый свежий сценарий. Нефтяные компании захватили эту страну. Горнодобывающие корпорации оккупировали ДРК. И они напрямую руководят войнами, западные армии тоже подчиняются им. Они разрушают государство, до нуля, пока оно не исчезнет, а затем корпорации непосредственно становятся властелинами, как было при колониализме - Ост-Индская Компания и датские компании.
А. В.: Какова цель вашего исследования, огромного проекта под названием «экология войны»?
Г. А-С.: Мы настаиваем, что должен быть целостный подход. Разделение - это цензура. «Ты - микробиолог, поэтому смотри только на то, что происходит с бактериями… Ты - хирург-ортопед, поэтому смотри только на раны от бомб и мин…» Разделение мешает людям видеть полную картину. Поэтому мы подключаем к этой программе социологов, политологов, антропологов, микробиологов, хирургов… Иначе, мы просто увидим только часть. Мы пытаемся объединить науки, чтобы видеть всю картину. Мы пытаемся соединить все части головоломки.
А. В.: И теперь у вас будет большая конференция 15 мая…
Г. А-С.: Да, большая конференция, первый конгресс, который рассмотрит все аспекты конфликтов и здравоохранения, от хирургии до восстановления изуродованных тел, проблем устойчивости бактерий, инфекционных заболеваний и других важных проблем. Например, до войны в Йемене было 30 тысяч почечных больных. Большинство пациентов могли прожить пару недель без лечения. То есть возникает вопрос, как обеспечивается лечение во время конфликтов? Что сделать для обеспечения централизации оказания услуг? Перемещение пациентов затруднено, и санкции… Одной из тем станет «рак и война»… Эта конференция рассмотрит максимум вопросов о конфликтах и медицине. Мы ожидаем более 300 делегатов из Индии, Йемена, Палестины, Сирии, СК, у нас есть люди из гуманитарного сектора, из МККК, которые работали в Африке и на Ближнем Востоке, которые работали во время различных современных войн, т.е. у нас будут люди из различных областей.
А. В.: Какова конечная цель программы?
Г. А-С.: Мы должны рассмотреть здравоохранение в регионе, где нет государств. На принципиальном уровне мы должны попробовать выяснить, что происходит? Мы видим некоторые примеры. Один из них - регионализация медицины. Реальность состоит в том, что ливийцев лечат в Тунисе, иракцев и сирийцев - в Бейруте, йеменцев - в Иордании. Мы видим распад этих государств и миграцию людей в региональные центры. Государство перестало быть крупным игроком, потому что разрушено. Мы чувствуем, что это болезнь ближайшего будущего, а также долгосрочного будущего. Поэтому мы должны понять это, чтобы лучше понимать механизмы передачи знаний в медицинскую образовательную систему для увеличения числа медицинских профессионалов. Мы должны убедиться, что люди понимают все нюансы конфликтов, помимо бомб и пуль. Чем больше исследований мы проведём в этой области военной медицины, тем более гибкие технологии мы сможем разработать - лучшие медицинские практики, лучшее образование для студентов и лучшая работа медиков в нашем регионе в ближайшие 10-15 лет.
А. В.: И, надеюсь, будет спасено больше жизней.
Источник: Middle Eastern Surgeon Speaks About The ‘Ecology Of War’, Andre Vltchek, countercurrents.org, popularresistance.org, May 1, 2017.