Восточный вопрос в британской внутренней политике - Дизраэли vs Гладстон
Главными актёрами этой драмы, как и множества других политических противостояний той эпохи, стали два ярчайших политика тогдашней Британии - занимавший кресло премьер-министра Бенджамин Дизраэли и неофициальный лидер либеральной оппозиции, бывший и будущий премьер-министр Уильям Юэрт Гладстон.
Трудно было представить более разных людей. В 1858-м, отвечая на предложение Дизраэли войти во второй кабинет лорда Дерби, Гладстон написал, что различия между ними "значительно больше, чем Вы можете себе представить".
Либерал и истово-верующий христианин Гладстон - и консерватор и крещённый еврей Дизраэли, не имевший религиозных чувств.
Самоучка Дизраэли, писавший романы о необходимости наведения мостов между разными классам общества - и получивший классическое оксфордское образование Гладстон, тративший свободное время на сочинение трёхтомного труда о предвосхищении Гомером концепции Троицы в христианстве.
Щёголь Дизраэли, постоянно впутанный в долги и бесчисленные романтические связи - и Гладстон, чью умеренность в финансовых делах и строгость морали не могли оспорить даже самые яростные его противники.
Противоположны они были и в политике. Оппортунист Дизраэли и человек непоколебимых убеждений Гладстон.
Первый начал карьеру в большой политике, разрушив единство своей партии из-за вопроса хлебных законов, а фактически по причине личной антипатии к тогдашнему лидеру тори Роберту Пилю и честолюбивого стремления к власти.
Второй закончил карьеру, разрушив единство своей партии из-за вопроса гомруля для Ирландии, который считал принципиальным в "восстановлении доброго имени, чести Англии и ее политического гения, запятнанных старинным позором, и в укреплении, возвеличении и подъеме могущества, блеска, славы и единства Империи".
Сын богатого плантатора, которому папаша купил место в палате общин, едва тому исполнилось 20-ть, Гладстон начинал свою политическую карьеру как безнадёжно-упёртый тори, защищавший рабство, голосовавший против билля о Великой Реформе и отмены продажи офицерских патентов. Закончил же карьеру он общепризнанным Моисеем современного либерализма.
В основе такой эволюции Гладстона лежала мораль, проистекавшая из его непоколебимой Веры. Как хорошо написал историк Тэйлор, он был "уникален среди британских политиков в том, что верил в Промысел Божий, и как только он [то есть Промысел Божий] становился для него очевиден, он стремился к его воплощению, ни перед чем не останавливаясь".
Он верил во фритред и сбалансированный бюджет с религиозной убеждённостью и отстаивал принципы морали в вопросах внешней политики - "Итальянский вопрос", "Ирландский вопрос", "Восточный вопрос".
Простых людей, конечно, слабо волновали подобные вопросы, но их привлекала его истовая вера. Частично благодаря образцовой морали, частично благодаря фактам его биографии (его предки были шотландцами, его домом был Уэльс, много внимания он уделял ирландским делам) провинциальная (и индустриальная) Британия подсознательно противопоставляла его циничным лондонским политикам, он стал воистину "Народным Вильямом", собиравшим многотысячные митинги.
Образцом же "циничного лондонского политика" в глазах британцев был как раз Дизраэли. Нет, он то же в кое-что верил. В политику силы, имперское величие и безоговорочный патриотизм. А также:
"Чтобы управлять людьми, вы должны или превосходить их интеллектуально, или презирать их" - так написал молодой Бенджамин в одном письме домой.
Дизраэли принадлежит ряд больших открытий в политике. Он обнаружил, что консерваторы могут успешно действовать в демократической системе, завоёвывая голоса среднего и даже рабочего класса.
И делать это можно не только реформ, направленных на улучшение народного благосостояния (надо отдать ему должное - Дизраэли был активным социальным реформатором), но и привлекательной презентацией себя на публике и красивыми обещаниями. Иными словами он первым понял важность имиджа в политике.
Дизраэли был "белой вороной" среди викторианских премьеров - за его плечами не было ни денег, ни земель, ни университета, да ещё и еврейское происхождение в явный минус. Не доставало ему и высокой морали викторианцев.
В 1820-е годы он играл на бирже, писал романы, пробовал издавать журнал, много путешествовал - правда, не удосужился при этом изучить иностранные языки. Его блестящее красноречие и поразительные способности в деле политического маневрирования и сделали Дизраэли несомненным лидером тори.
Гладстон признавал за Дизраэли определённые таланты, хотя и полагал, что использует их он в узко-эгоистичных интересах.
"Мистер Дизраэли стоит в центре трёх кругов - его партии, которую он совершенно понимает и великолепно управляет; палаты общин, которую он хорошо знает; и страны, которую он не знает совсем".
Последнее замечание не совсем справедливо - трудно упрекнуть в незнании страны человека, который ещё в молодости в романе "Сибил" (1845 год) верно смог отметить существование в Англии двух наций (богатых и бедных), "между которыми нет ни сотрудничества, ни взаимопонимания, которые не признают обычаев, мыслей и чувств друг друга, поскольку живут в разных краях, на разных планетах".
А прагматик Дизраэли просто не понимал идеалиста Гладстона. Он колебался между "взглядом королевы Виктории на Гладстона как на сумасшедшего и более распространённым взглядом тори, считавшими его чудовищным лицемером".
Для Дизраэли Гладстон был "витийствующий оратор, отравляющий всю жизнерадостность своим собственным многословием".
Больше же всего Дизраэли раздражала в Гладстоне апелляция к морали в тех делах, где Дизраэли полагал необходимым исходить из практических нужд: "Я не против, что Гладстон постоянно извлекает тузов из рукавов в свою пользу, но я возражаю против его веры в то, что туда их положил сам Господь".
Вот такие два абсолютно-разных человека и вышли на британскую общественную сцену в драме Восточного вопроса.