Про скважины и корабли
Когда-то я уже делилась здесь своими туркменскими впечатлениями ( Жара, Хребет Большой Балхаш). Это была студенческая производственная практика. Но профессиональную тему я тогда не решилась трогать - слишком специфично, технологично, и вообще, кому оно надо. И не стала бы к этому возвращаться, если бы в журнале m-petra не родилась идея, провести Конкурс-фестиваль "Не кочегары мы, не плотники"!, основная идея которого рассказать о своей профессии, так сказать - взгляд изнутри.
Без кратенького технологического пояснения обойтись, думаю, не получится. Из опыта знаю, что представления о нефтедобыче в народе несколько искажены штампами СМИ о подземных кладовых нефти в виде озер/морей. Из чего логично вытекает предположение, что достаточно попасть скважиной в такой "водоем", как нефть фонтаном фуганет на поверхность, только успевай подставлять трубы.
На самом деле, конечно же, все не так просто. Нефть не плавает под землей сама по себе, а газ не клубится облаками. Они заполняют крошечные пустотки в твердой породе. Представьте себе песок, зерна которого упаковались, утрамбовались, склеились под действием времени и огромного давления. Но поскольку песчинки по форме близки к шарикам, сложиться в монолит у них не всегда получается. Вот эти промежутки между шариками - это и есть тот объем, который, при самом благоприятном стечении геологических обстоятельств, может оказаться в распоряжении нефти/газа. Чтобы найти драгоценный пласт, оценить, чем хорошим он располагает, и можно ли что-то из этого выжать, и нужны геофизические исследования, в просторечии именуемые каротажом. В скважину спускают на кабеле прибор, длинную сигарообразную дуру с электронной начинкой, замеряющий одно из многих физических свойств горных пород или характеристики самого ствола скважины. Методов много, но что-то определенное можно сказать только по их совокупности. Потом, если пласт покажет себя как перспективный, скважину обсадят эксплуатационной колонной - до самого дна спустят трубу из самой высококачественной стали, промежуток между трубой и породой зальют нечеловечески крепким цементом (марки 800-900), а напротив продуктивного пласта геофизики прострелят крошечные дырочки, диаметром с копеечную монету, обычно по 10 штук на метр. И только после этого скважина готова к работе.
Тут надо отметить еще одну деталь: в каротаже существует достаточно четкое гендерное разделение труда - мужчины занимаются добычей материалов непосредственно из скважин, женщины обрабатывают и интерпретируют огромное количество данных, после чего выдают заключение в предельно лаконичной и всем понятной форме. Работа кропотливая, происходит в совершенно неромантичной кабинетной обстановке.
Прекрасно зная об этом последнем обстоятельстве, и имея большой заряд профессионального романтизма в заднице, я решила воспользоваться студенческой производственной практикой для того, чтобы поработать непосредственно на скважине, поскольку другой возможности соприкоснуться с истоками не будет. Признаться, я и раньше слышала, что техника женщин не любит, но мне эта сентенция сильно не нравилась. В какой-то мере хотелось сломать стереотип. А еще я даже предположить не могла, насколько коллективный разум взрослых солидных мужчин с высшим и средним техническим образованиям подвержен суеверным забобонам! Эта их дурь про женщин, корабли и приметы стала лейтмотивом всей нашей практики. До такой степени, что даже я в это почти поверила.
Прибыв к месту прохождения производственной практики, мы с подружками, такими же романтичками, решительно заявили начальнику экспедиции, что хотим работать в каротажных партиях.
- На скважины? Зачем? - сильно удивился начальник. - Там пустыня, жарища, буровики. Сидите лучше в интерпретации - тихо, спокойно, кондиционеры работают…
- Хотим в партии! - мы были непреклонны.
- Так "женщина на корабле"... - робко выдвинул начальник самый убойный аргумент.
- Нам необходимо постичь суть своей будущей профессии! - поперли в атаку мы. - Вы хотели бы получить себе на работу молодых специалистов, которые, закончив институт, представления не имеют о полном производственном цикле?!
Начальник посмотрел на нас косо и в дальнейшие препирательства мудро решил не вступать. Обломать такой трудовой энтузиазм словами невозможно. На месте сами обломаемся.
- Ладно, хоть диаграммы проявите… - буркнул он и отправил нас в отдел кадров.
Весть о том, что студенток распределили по каротажным партиям, мгновенно разнеслась по базе. Работники «пострадавших» партий ходили понурыми и принимали соболезнования коллег - на их корабль попали женщины. Познакомиться и, возможно, задружиться с заезжими «столичными штучками» пробовали только те, кто оказался в безопасности.
Первый выезд на скважину - всё окружающее до того ново, необычно, просто невероятно! Пустыня, гигантские барханы (я-то раньше думала, что это обычные кучки песка, вроде тех, что разгружают из кузова грузовика, а на самом деле это настоящие горы с трёх- а то и пяти-этажный дом, да еще и блуждающие). На раскаленной серой ленте асфальта стояли небольшие группы задумчивых верблюдов и кое-где у обочины затихли одинокие трактора.
- А зачем трактора?
- Расчищать дорогу, если на неё наползет бархан.
- А если бархан наползёт на трактор?
- Тут еще есть…
На скважине всё было безумно интересно. В натуре оно выглядело значительно интересней, чем в учебниках. Но я решила сразу не особенно наседать с расспросами, учитывая стресс, который переживали не только мои новые коллеги, но и местные буровики. Я быстро поняла, что на своём корабле без женщин они чувствуют себя вольготно и не особенно следят за чистотой лексики. Да и гражданские названия оборудования они, похоже, успели подзабыть. Присутствие молодой интересной барышни обязало их напрягаться, и тщательно подбирать слова и выражения.
Начальник и оператор в моей партии оказались хорошими мужиками, и вскоре даже взялись объяснять смысл того, что они делают, назначение многочисленных окружающих железяк, и всего остального происходящего на буровой. К примеру, зачем буровики открывают чан с технической водой, завидев вдали верблюдов? Верблюды придут попить воды, а бурилы обдерут им бока от линяющей старой шерсти, а потом их жены сделают из этой шерсти новые кошмы. Вообще-то, ничейных верблюдов в пустыне не бывает, все они имеют хозяев. Поэтому обдирание шерсти является воровством. Но пропадет же добро! Вон оно, уже клочьями свисает, сейчас отвалится!
В тот день партии предстояло выполнить большой комплекс работ. По делу, как и предполагал начальник экспедиции, мне доверили только проявлять диаграммы. Запись тогда шла на фотобумагу, поэтому процесс ничем не отличался от проявки обычных фотографий, только надо было мотать в растворах несколькометровые рулоны. А до приборов, оборудования, кабеля или еще какого-либо железа я не дотронулась даже пальцем! И всё уже благополучно подходило к концу. Были записаны все заказанные методы. Мужики расслабились, подобрели, начали укладываться к отъезду, пока лебедка тянула из скважины последний прибор - инклинометр. Я хозяйничала в станции, все вытирая, убирая, подметая. Начальник пошел принимать прибор. И вдруг я услышала с улицы чрезвычайно эмоциональный вскрик. Выглянула из будки. Картинка, скажем так, была неприятная: над устьем скважины печально раскачивался кабель. Инклинометра на нём не было. Утоп инклинометр. И навеки упокоился на глубине больше двух километров.
Так в мой первый выезд партия вернулась на базу без прибора и, соответственно, без премии. И как бы я не старалась делать вид, что я здесь ни при чем, коллеги даже не старались скрыть, кого они считают виновником ущерба. И это никак не те из них, кто прикручивал прибор к головке кабеля.
Второй выезд пошел криво сразу за воротами базы. У ГАЗ-66 полетел ремень в двигателе. Водитель прожег дыру у меня в щеке и сбегал за запасным - благо, недалеко уехали. Я попыталась себя утешить тем, что неприятность на сегодня уже отметилась, больше ничего такого быть не должно. Угу…
Снова предстояло выполнить большой комплекс. Жарища стояла несусветная. На не помню каком спуске, когда надо просто тупо ждать, что прибор опустится до забоя (запись идет на подъеме), моих мужичков сморил сон. Я сидела в станции у аппаратуры и присматривала за датчиками. Ну, тоже чуть отвлеклась - стала листать журнальчик, который начальник прихватил с собой на работу. Краем уха услышала, что мерный звук, идущий от лебедки, как-то изменился. Глянула на приборную панель и обомлела - датчик глубин остановился. Еще не разобравшись, что это значит, я сообщила об этом начальнику. Несколько заполошно сообщила, признаю. Да еще и рядом с матюгальником, который соединяет обе машины геофизической партии - станцию и подъемник - внутренней связью. Со стороны подъемника что-то рявкнуло, квакнуло и всё затихло. Зловеще так затихло…
Начальник буквально вывалился из станции. Вернулся через несколько минут как из бани, схватил какие-то инструменты и так категорично приказал мне сидеть тихо и не высовываться, что я догадалась - только принадлежность к прекрасному полу только что уберегла меня от жестокой расправы. Последующие несколько часов я тише мыши просидела, забившись за панели приборов и умирая от ужаса - что же такого я натворила?
Потом-то всё прояснилось. Прибор бодро шёл на забой, моторист установил лебедку на максимальную скорость спуска, а сам задремал. Тем временем прибор в скважине прихватило - он застрял, перестал спускаться и тянуть за собой кабель. А лебедка продолжала его разматывать, и всё это хозяйство укладывалось фигурными петлями под подъемником (машина Урал). Когда я гаркнула в матюгальник - моторист проснулся, увидел, что кабель не натянут, и с перепугу, не разбираясь в ситуации, рванул лебедку на подъем. Тут все петли, которые лежали в песке, заплелись в такое макраме, что мама дорогая! Пока распутывали, кабель помяли, изогнули, еще и повредили ему изоляцию, да в нескольких местах. Потом еще и пришлось искать, где утекает сигнал.
Надо ли говорить, что во всем виновата оказалась истерическая практикантка. Всё правильно - неча было орать. Мужчин надо будить деликатно: сначала нашептать им на ушко, какие они умные и сильные, потом напоить ароматным свежесваренным кофе. А только после этого начинать жаловаться на датчик глубин.
Третий выезд - то вообще песня. Длинная и заунывная. Заказ получили совсем маленький - только один метод, кавернометрия, да еще и в небольшом интервале глубин. Мужики были просто счастливы, потому что с хорошим запасом времени успевали вечером вернуться к какому-то страшно важному футбольному матчу по телевизору. Они все были просто в предвкушении этого матча. О работе думали как о коротком досадном эпизоде, запланированном на утро футбольного дня.
Каверномер позволил себе с ними не согласиться.
Сразу по прибытию на место стало ясно, что наземная панель, управляющая работой прибора, сдохла намертво. Начальник хватанул тестер и паяльник, в надежде по-быстренькому это исправить. Но через пару часов ему пришлось обратиться на базу с тем, чтобы нам подвезли другую панель. Когда, наконец, дело дошло до спуска прибора, оказалось, что скважина заполнена буровым раствором неимоверной вязкости. Скважины во время бурения и исследований всегда заполнены буровым раствором - это такая глиняная болтушка, иногда с какими-то добавками. Но обычно она жиденькая, прибор в ней за полчаса-час погружается до забоя. А в эту скважину была залита какая-то каша - здоровенный стальной прибор в ней плавал и тонуть не хотел.
Каверномер - такая штука, предназначенная для измерения диаметра скважины. У неё в нижней части приделаны лапы-рычаги. В сложенном состоянии прибор спускают на забой, потом по сигналу с земли лапы раскрываются, упираются в стенки скважины. Каверномер тянут вверх, лапы повторяют силуэт ствола. Всё просто…
Да не просто. 2,5 часа прибор мучился, прежде чем смог доползти до дна. А времени до начала футбольного матча - как-нибудь записать кавернометрию и мчаться домой. Начальник торжественно подал сигнал подготовиться к майне, нажал на кнопку раскрытия лап… Но ничего не произошло. Прибор лежит на забое и помалкивает. Чуть поднимем его, снова на заветную кнопку - и снова ничего не происходит. Еще чуть поднимаем, начальник сидит верхом на кнопке, уже понимая, что футбольный матч проехал мимо, а гадский прибор слипся и молчит. Я деликатно пропускаю мимо ушей мысли вслух начальника о каверномере. И про себя благодарю его за то, что про корабль там ничего не сказано. Прибор потихоньку, чтобы не оборвать в этом месиве, поднимем. В висячем над устьем скважины состоянии он по сигналу послушно раскрывается.
И снова 2,5 часа идет долгий путь к забою. И снова там, внизу, каверномер не раскрывает лап. Я ухожу в барханы, чтобы дать всем, при сем присутствующим, излить накопившееся на душе. Сверху с тихим недоумением наблюдаю, как начальник роется в мусорном баке буровиков.
А потом во второй раз извлеченному на поверхность каверномеру раскрывают лапы. Четверо могучих мужчин злорадно хватают за них и стягивают вместе, прижав к брюшку прибора. Начальник с нехорошей усмешкой натягивает на всю эту конструкцию снизу пустую консервную банку со срезанной крышкой. Через 2,5 часа со спущенного на забой счетырехноженного каверномера, потянутого вверх, сваливаются путы, и упрямцу ничего не остается, кроме как открыть свои поганые лапы и начать работать. Футбол уже давно закончился, о нём уже никто и не вспоминает. На дворе глубокая ночь. Добраться бы до дому.
На базу нам удалось вернуться только утром, таща станцию ГАЗ-66 на буксире у подъемника Урал. А той ночью, когда газушка гавкнулась посреди пустыни, у меня было время подумать и разобраться с ролью женщины в геофизических исследованиях скважин. Опуская всякие глупости про корабли и приметы. Я поняла степень своей беспомощности перед лицом капризной и загадочной техники. И осознала свою бесполезность в деле её усмирения. В общем, всем надо заниматься тем, что получается.
А потом то ли техника поняла, что я всё поняла, то ли она просто исчерпала лимит гадостей на ближайшие полтора месяца, но дальше моя практика пошла гладко, спокойно и деловито, без всяких эксцессов. И оставила самые полезные и приятные воспоминания.
Надо отметить, что на следующий год производственная практика снова завела меня в каротажный отряд, но в другом регионе. Там мужчины не страдали суевериями, поэтому всё сразу сложилось чинно и благородно. Иногда, конечно, случались какие-то мелкие накладки. Но разве ж бывает такая техника, которая никогда не ломается?
Без кратенького технологического пояснения обойтись, думаю, не получится. Из опыта знаю, что представления о нефтедобыче в народе несколько искажены штампами СМИ о подземных кладовых нефти в виде озер/морей. Из чего логично вытекает предположение, что достаточно попасть скважиной в такой "водоем", как нефть фонтаном фуганет на поверхность, только успевай подставлять трубы.
На самом деле, конечно же, все не так просто. Нефть не плавает под землей сама по себе, а газ не клубится облаками. Они заполняют крошечные пустотки в твердой породе. Представьте себе песок, зерна которого упаковались, утрамбовались, склеились под действием времени и огромного давления. Но поскольку песчинки по форме близки к шарикам, сложиться в монолит у них не всегда получается. Вот эти промежутки между шариками - это и есть тот объем, который, при самом благоприятном стечении геологических обстоятельств, может оказаться в распоряжении нефти/газа. Чтобы найти драгоценный пласт, оценить, чем хорошим он располагает, и можно ли что-то из этого выжать, и нужны геофизические исследования, в просторечии именуемые каротажом. В скважину спускают на кабеле прибор, длинную сигарообразную дуру с электронной начинкой, замеряющий одно из многих физических свойств горных пород или характеристики самого ствола скважины. Методов много, но что-то определенное можно сказать только по их совокупности. Потом, если пласт покажет себя как перспективный, скважину обсадят эксплуатационной колонной - до самого дна спустят трубу из самой высококачественной стали, промежуток между трубой и породой зальют нечеловечески крепким цементом (марки 800-900), а напротив продуктивного пласта геофизики прострелят крошечные дырочки, диаметром с копеечную монету, обычно по 10 штук на метр. И только после этого скважина готова к работе.
Тут надо отметить еще одну деталь: в каротаже существует достаточно четкое гендерное разделение труда - мужчины занимаются добычей материалов непосредственно из скважин, женщины обрабатывают и интерпретируют огромное количество данных, после чего выдают заключение в предельно лаконичной и всем понятной форме. Работа кропотливая, происходит в совершенно неромантичной кабинетной обстановке.
Прекрасно зная об этом последнем обстоятельстве, и имея большой заряд профессионального романтизма в заднице, я решила воспользоваться студенческой производственной практикой для того, чтобы поработать непосредственно на скважине, поскольку другой возможности соприкоснуться с истоками не будет. Признаться, я и раньше слышала, что техника женщин не любит, но мне эта сентенция сильно не нравилась. В какой-то мере хотелось сломать стереотип. А еще я даже предположить не могла, насколько коллективный разум взрослых солидных мужчин с высшим и средним техническим образованиям подвержен суеверным забобонам! Эта их дурь про женщин, корабли и приметы стала лейтмотивом всей нашей практики. До такой степени, что даже я в это почти поверила.
Прибыв к месту прохождения производственной практики, мы с подружками, такими же романтичками, решительно заявили начальнику экспедиции, что хотим работать в каротажных партиях.
- На скважины? Зачем? - сильно удивился начальник. - Там пустыня, жарища, буровики. Сидите лучше в интерпретации - тихо, спокойно, кондиционеры работают…
- Хотим в партии! - мы были непреклонны.
- Так "женщина на корабле"... - робко выдвинул начальник самый убойный аргумент.
- Нам необходимо постичь суть своей будущей профессии! - поперли в атаку мы. - Вы хотели бы получить себе на работу молодых специалистов, которые, закончив институт, представления не имеют о полном производственном цикле?!
Начальник посмотрел на нас косо и в дальнейшие препирательства мудро решил не вступать. Обломать такой трудовой энтузиазм словами невозможно. На месте сами обломаемся.
- Ладно, хоть диаграммы проявите… - буркнул он и отправил нас в отдел кадров.
Весть о том, что студенток распределили по каротажным партиям, мгновенно разнеслась по базе. Работники «пострадавших» партий ходили понурыми и принимали соболезнования коллег - на их корабль попали женщины. Познакомиться и, возможно, задружиться с заезжими «столичными штучками» пробовали только те, кто оказался в безопасности.
Первый выезд на скважину - всё окружающее до того ново, необычно, просто невероятно! Пустыня, гигантские барханы (я-то раньше думала, что это обычные кучки песка, вроде тех, что разгружают из кузова грузовика, а на самом деле это настоящие горы с трёх- а то и пяти-этажный дом, да еще и блуждающие). На раскаленной серой ленте асфальта стояли небольшие группы задумчивых верблюдов и кое-где у обочины затихли одинокие трактора.
- А зачем трактора?
- Расчищать дорогу, если на неё наползет бархан.
- А если бархан наползёт на трактор?
- Тут еще есть…
На скважине всё было безумно интересно. В натуре оно выглядело значительно интересней, чем в учебниках. Но я решила сразу не особенно наседать с расспросами, учитывая стресс, который переживали не только мои новые коллеги, но и местные буровики. Я быстро поняла, что на своём корабле без женщин они чувствуют себя вольготно и не особенно следят за чистотой лексики. Да и гражданские названия оборудования они, похоже, успели подзабыть. Присутствие молодой интересной барышни обязало их напрягаться, и тщательно подбирать слова и выражения.
Начальник и оператор в моей партии оказались хорошими мужиками, и вскоре даже взялись объяснять смысл того, что они делают, назначение многочисленных окружающих железяк, и всего остального происходящего на буровой. К примеру, зачем буровики открывают чан с технической водой, завидев вдали верблюдов? Верблюды придут попить воды, а бурилы обдерут им бока от линяющей старой шерсти, а потом их жены сделают из этой шерсти новые кошмы. Вообще-то, ничейных верблюдов в пустыне не бывает, все они имеют хозяев. Поэтому обдирание шерсти является воровством. Но пропадет же добро! Вон оно, уже клочьями свисает, сейчас отвалится!
В тот день партии предстояло выполнить большой комплекс работ. По делу, как и предполагал начальник экспедиции, мне доверили только проявлять диаграммы. Запись тогда шла на фотобумагу, поэтому процесс ничем не отличался от проявки обычных фотографий, только надо было мотать в растворах несколькометровые рулоны. А до приборов, оборудования, кабеля или еще какого-либо железа я не дотронулась даже пальцем! И всё уже благополучно подходило к концу. Были записаны все заказанные методы. Мужики расслабились, подобрели, начали укладываться к отъезду, пока лебедка тянула из скважины последний прибор - инклинометр. Я хозяйничала в станции, все вытирая, убирая, подметая. Начальник пошел принимать прибор. И вдруг я услышала с улицы чрезвычайно эмоциональный вскрик. Выглянула из будки. Картинка, скажем так, была неприятная: над устьем скважины печально раскачивался кабель. Инклинометра на нём не было. Утоп инклинометр. И навеки упокоился на глубине больше двух километров.
Так в мой первый выезд партия вернулась на базу без прибора и, соответственно, без премии. И как бы я не старалась делать вид, что я здесь ни при чем, коллеги даже не старались скрыть, кого они считают виновником ущерба. И это никак не те из них, кто прикручивал прибор к головке кабеля.
Второй выезд пошел криво сразу за воротами базы. У ГАЗ-66 полетел ремень в двигателе. Водитель прожег дыру у меня в щеке и сбегал за запасным - благо, недалеко уехали. Я попыталась себя утешить тем, что неприятность на сегодня уже отметилась, больше ничего такого быть не должно. Угу…
Снова предстояло выполнить большой комплекс. Жарища стояла несусветная. На не помню каком спуске, когда надо просто тупо ждать, что прибор опустится до забоя (запись идет на подъеме), моих мужичков сморил сон. Я сидела в станции у аппаратуры и присматривала за датчиками. Ну, тоже чуть отвлеклась - стала листать журнальчик, который начальник прихватил с собой на работу. Краем уха услышала, что мерный звук, идущий от лебедки, как-то изменился. Глянула на приборную панель и обомлела - датчик глубин остановился. Еще не разобравшись, что это значит, я сообщила об этом начальнику. Несколько заполошно сообщила, признаю. Да еще и рядом с матюгальником, который соединяет обе машины геофизической партии - станцию и подъемник - внутренней связью. Со стороны подъемника что-то рявкнуло, квакнуло и всё затихло. Зловеще так затихло…
Начальник буквально вывалился из станции. Вернулся через несколько минут как из бани, схватил какие-то инструменты и так категорично приказал мне сидеть тихо и не высовываться, что я догадалась - только принадлежность к прекрасному полу только что уберегла меня от жестокой расправы. Последующие несколько часов я тише мыши просидела, забившись за панели приборов и умирая от ужаса - что же такого я натворила?
Потом-то всё прояснилось. Прибор бодро шёл на забой, моторист установил лебедку на максимальную скорость спуска, а сам задремал. Тем временем прибор в скважине прихватило - он застрял, перестал спускаться и тянуть за собой кабель. А лебедка продолжала его разматывать, и всё это хозяйство укладывалось фигурными петлями под подъемником (машина Урал). Когда я гаркнула в матюгальник - моторист проснулся, увидел, что кабель не натянут, и с перепугу, не разбираясь в ситуации, рванул лебедку на подъем. Тут все петли, которые лежали в песке, заплелись в такое макраме, что мама дорогая! Пока распутывали, кабель помяли, изогнули, еще и повредили ему изоляцию, да в нескольких местах. Потом еще и пришлось искать, где утекает сигнал.
Надо ли говорить, что во всем виновата оказалась истерическая практикантка. Всё правильно - неча было орать. Мужчин надо будить деликатно: сначала нашептать им на ушко, какие они умные и сильные, потом напоить ароматным свежесваренным кофе. А только после этого начинать жаловаться на датчик глубин.
Третий выезд - то вообще песня. Длинная и заунывная. Заказ получили совсем маленький - только один метод, кавернометрия, да еще и в небольшом интервале глубин. Мужики были просто счастливы, потому что с хорошим запасом времени успевали вечером вернуться к какому-то страшно важному футбольному матчу по телевизору. Они все были просто в предвкушении этого матча. О работе думали как о коротком досадном эпизоде, запланированном на утро футбольного дня.
Каверномер позволил себе с ними не согласиться.
Сразу по прибытию на место стало ясно, что наземная панель, управляющая работой прибора, сдохла намертво. Начальник хватанул тестер и паяльник, в надежде по-быстренькому это исправить. Но через пару часов ему пришлось обратиться на базу с тем, чтобы нам подвезли другую панель. Когда, наконец, дело дошло до спуска прибора, оказалось, что скважина заполнена буровым раствором неимоверной вязкости. Скважины во время бурения и исследований всегда заполнены буровым раствором - это такая глиняная болтушка, иногда с какими-то добавками. Но обычно она жиденькая, прибор в ней за полчаса-час погружается до забоя. А в эту скважину была залита какая-то каша - здоровенный стальной прибор в ней плавал и тонуть не хотел.
Каверномер - такая штука, предназначенная для измерения диаметра скважины. У неё в нижней части приделаны лапы-рычаги. В сложенном состоянии прибор спускают на забой, потом по сигналу с земли лапы раскрываются, упираются в стенки скважины. Каверномер тянут вверх, лапы повторяют силуэт ствола. Всё просто…
Да не просто. 2,5 часа прибор мучился, прежде чем смог доползти до дна. А времени до начала футбольного матча - как-нибудь записать кавернометрию и мчаться домой. Начальник торжественно подал сигнал подготовиться к майне, нажал на кнопку раскрытия лап… Но ничего не произошло. Прибор лежит на забое и помалкивает. Чуть поднимем его, снова на заветную кнопку - и снова ничего не происходит. Еще чуть поднимаем, начальник сидит верхом на кнопке, уже понимая, что футбольный матч проехал мимо, а гадский прибор слипся и молчит. Я деликатно пропускаю мимо ушей мысли вслух начальника о каверномере. И про себя благодарю его за то, что про корабль там ничего не сказано. Прибор потихоньку, чтобы не оборвать в этом месиве, поднимем. В висячем над устьем скважины состоянии он по сигналу послушно раскрывается.
И снова 2,5 часа идет долгий путь к забою. И снова там, внизу, каверномер не раскрывает лап. Я ухожу в барханы, чтобы дать всем, при сем присутствующим, излить накопившееся на душе. Сверху с тихим недоумением наблюдаю, как начальник роется в мусорном баке буровиков.
А потом во второй раз извлеченному на поверхность каверномеру раскрывают лапы. Четверо могучих мужчин злорадно хватают за них и стягивают вместе, прижав к брюшку прибора. Начальник с нехорошей усмешкой натягивает на всю эту конструкцию снизу пустую консервную банку со срезанной крышкой. Через 2,5 часа со спущенного на забой счетырехноженного каверномера, потянутого вверх, сваливаются путы, и упрямцу ничего не остается, кроме как открыть свои поганые лапы и начать работать. Футбол уже давно закончился, о нём уже никто и не вспоминает. На дворе глубокая ночь. Добраться бы до дому.
На базу нам удалось вернуться только утром, таща станцию ГАЗ-66 на буксире у подъемника Урал. А той ночью, когда газушка гавкнулась посреди пустыни, у меня было время подумать и разобраться с ролью женщины в геофизических исследованиях скважин. Опуская всякие глупости про корабли и приметы. Я поняла степень своей беспомощности перед лицом капризной и загадочной техники. И осознала свою бесполезность в деле её усмирения. В общем, всем надо заниматься тем, что получается.
А потом то ли техника поняла, что я всё поняла, то ли она просто исчерпала лимит гадостей на ближайшие полтора месяца, но дальше моя практика пошла гладко, спокойно и деловито, без всяких эксцессов. И оставила самые полезные и приятные воспоминания.
Надо отметить, что на следующий год производственная практика снова завела меня в каротажный отряд, но в другом регионе. Там мужчины не страдали суевериями, поэтому всё сразу сложилось чинно и благородно. Иногда, конечно, случались какие-то мелкие накладки. Но разве ж бывает такая техника, которая никогда не ломается?