лисао
«Свой путь не взвесил я,
как говорится,
остановлюсь -
не возвратиться ль мне?
Но вижу,
выглянув из колесницы,
что заблудился
в дальней стороне».
(Цюй Юань, «Ли Cao»)
-
По дороге осклизлой двигаясь
двадцатипятиградусной,
в ледяных соплей наплывах,
под углом коварного пандуса,
где если не перелом,
то вывих,
под размеренными движениями
наждака ветра
туда, где в глухой стене
подворотни зудит каверна.
Куда еще, в шубу кутаясь драную,
тесемками уши соединяя,
речь заначив пространную,
носом красным сияя,
мог спешить Глеб Козлов затемно
в грудь коробок вжимая
где кольцом свернулась живая
пятиграммовая платина?
Вот и подъезд
в игривых надписях,
краска вспучилась глазурью пряника,
хотел отдышаться, а накося,
не кислород - органика.
Утро воскресное, томное.
Ну, куда тебя черти выгнали?
Сердце они бездомное
в бездонное не заныкали?
Но гость уже давит на кнопку
звонка, вынося за скобку
себя, и давясь тишиной:
- Ты будешь моей женой?
- Глеб, твою мать, Козлов!
ну что ты еще там выдумал?
Опять слетел с тормозов?
Опять надышался битума?
Ну ладно, давай на кухню...
Козлов на колени рухнул,
но только в воображении,
впрочем, того довольно -
в ума и воли брожении
пробулькал команду вольно.
Разглядывала колечко -
похоже на оловянное.
Из-под халата плечико.
Печенье крошит овсяное -
выкладывает крошки
затейливою дугой:
- А если ты понарошку?
А если опять - к другой?
Ты знаешь, Козлов, я добрая,
но недоверчивая,
уж если я стану дробная,
твоя - не червивая?
Половинка, имею ввиду.
- Червей всех повыведу!
Она же лишь рассмеялась,
и крошки смахнув на пол,
сказала:
- Утихни малость,
я не люблю напор.
Козлов промолчал:
- Так как?
Но видит -
дело
табак.
Тапок нет, зато ботфорты по плиткам звонко,
кружева прозрачней стекла, воздуха легче.
И пусть, дурилка, не та у тебя картонка,
дотянулся, схватил за плечи.
Колесница несет, кони почти как тени.
- Ну, скажи, скажи, мы же вот так хотели?
Колесо обручальное как иллюминатор
сквозь него туман, звезды от страсти щурятся,
вот созвездие Веника, вот Сковородка, Курица,
небо - лучший низменного имитатор.
Приподнимает механику до демонологии музыки,
и качается мостик над пропастью лучиком узенький.
Солнце оранжевым кругом в окно кухни
закатилось до уровня форточки и зырит.
Но восторги утра ночного уже протухли,
не отчистит это и Big Bang Cillit.
- Может ты,
Глебушка,
хочешь хлебушка?
С кофе?
И соната ползет из динамика, фа минор, Прокофьев.
как говорится,
остановлюсь -
не возвратиться ль мне?
Но вижу,
выглянув из колесницы,
что заблудился
в дальней стороне».
(Цюй Юань, «Ли Cao»)
-
По дороге осклизлой двигаясь
двадцатипятиградусной,
в ледяных соплей наплывах,
под углом коварного пандуса,
где если не перелом,
то вывих,
под размеренными движениями
наждака ветра
туда, где в глухой стене
подворотни зудит каверна.
Куда еще, в шубу кутаясь драную,
тесемками уши соединяя,
речь заначив пространную,
носом красным сияя,
мог спешить Глеб Козлов затемно
в грудь коробок вжимая
где кольцом свернулась живая
пятиграммовая платина?
Вот и подъезд
в игривых надписях,
краска вспучилась глазурью пряника,
хотел отдышаться, а накося,
не кислород - органика.
Утро воскресное, томное.
Ну, куда тебя черти выгнали?
Сердце они бездомное
в бездонное не заныкали?
Но гость уже давит на кнопку
звонка, вынося за скобку
себя, и давясь тишиной:
- Ты будешь моей женой?
- Глеб, твою мать, Козлов!
ну что ты еще там выдумал?
Опять слетел с тормозов?
Опять надышался битума?
Ну ладно, давай на кухню...
Козлов на колени рухнул,
но только в воображении,
впрочем, того довольно -
в ума и воли брожении
пробулькал команду вольно.
Разглядывала колечко -
похоже на оловянное.
Из-под халата плечико.
Печенье крошит овсяное -
выкладывает крошки
затейливою дугой:
- А если ты понарошку?
А если опять - к другой?
Ты знаешь, Козлов, я добрая,
но недоверчивая,
уж если я стану дробная,
твоя - не червивая?
Половинка, имею ввиду.
- Червей всех повыведу!
Она же лишь рассмеялась,
и крошки смахнув на пол,
сказала:
- Утихни малость,
я не люблю напор.
Козлов промолчал:
- Так как?
Но видит -
дело
табак.
Тапок нет, зато ботфорты по плиткам звонко,
кружева прозрачней стекла, воздуха легче.
И пусть, дурилка, не та у тебя картонка,
дотянулся, схватил за плечи.
Колесница несет, кони почти как тени.
- Ну, скажи, скажи, мы же вот так хотели?
Колесо обручальное как иллюминатор
сквозь него туман, звезды от страсти щурятся,
вот созвездие Веника, вот Сковородка, Курица,
небо - лучший низменного имитатор.
Приподнимает механику до демонологии музыки,
и качается мостик над пропастью лучиком узенький.
Солнце оранжевым кругом в окно кухни
закатилось до уровня форточки и зырит.
Но восторги утра ночного уже протухли,
не отчистит это и Big Bang Cillit.
- Может ты,
Глебушка,
хочешь хлебушка?
С кофе?
И соната ползет из динамика, фа минор, Прокофьев.