Свщмч. Валентин Свенцицкий. Война и Церковь
Печатается по изданию: Свенцицкий В., свящ. Война и Церковь. Ростов на Дону, 1919
I.
Кто из священников, особенно военных, не встречался с вопросом:
- В Евангелии сказано: «Не убий», «взявшие меч от меча и погибнут», «любите врагов ваших», - а вы, батюшка, молитесь о «даровании победы», благословляете убийство и войну?
И кто из священников сам не смущался этими вопросами?
В Катехизисе Филарета сказано:
«В[опрос]: Всякое ли отнятие жизни есть законопреступное убийство?
О[твет]: Не есть беззаконное убийство, когда отнимают жизнь по должности, как-то:
1) Когда преступника наказывают смертию по правосудию.
2) Когда убивают неприятеля на войне за государя и отечество».
И больше ни слова!
У духовных писателей вы можете прочесть похвальные статьи героям, умирающим на поле брани. Но сами по себе «похвалы» еще не есть доказательства. И сколько бы таких похвал ни писалось - вопрос о христианском отношении к войне по существу остается нерешенным. Великий философ русской земли Владимир Соловьев писал о смысле войны, но многие ли средние интеллигенты, не говоря уж о людях малообразованных, читали его нравственную философию («Оправдание Добра») или «Три разговора»?
В общем, вопрос о христианском отношении к войне замалчивается. Его считают «щекотливым».
В лучшем случае готовы «простить» священникам, что они по житейской слабости идут на «компромисс», благословляя войну: «Жена... дети...» В худшем случае - заподозревают с их стороны злостный обман.
Отказывающиеся «по религиозным убеждениям» от военной службы вызывают общее сочувствие: в них готовы видеть более последовательных христиан.
Заповедь «не убий» так категорична, что всякие попытки примирить ее с допустимостью для христиан войны кажутся неискренней софистикой, направленной к оправданию заведомого зла.
А между тем не подлежит никакому сомнению, что Православная Церковь глубоко права в своем отношении к войне.
Христианство принципиально войны не отрицает.
Не всякая война является злом с христианской точки зрения.
Может быть такая война, благословить которую не только не есть «компромисс», а прямой долг Христианской Церкви.
II.
Все, самое живое, самое одухотворенное можно превратить в мертвую букву закона.
- «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас»...
Эти слова сожгли языческий мир. Ибо они были не только «заповедью», но и выражением Божественной любви к людям.
Так говорил Тот, Кто добровольно взял на Себя все грехи мира. Так говорили ученики Его, для которых эта любовь была не отвлеченным «правилом», а живой действительностью.
В наши дни даже здесь оказался возможен мертвый догматизм, превращающий дух животворящий в мертвящую букву отвлеченной догмы.
Лев Толстой - один из самых опасных врагов Христианской Церкви.
По двум причинам:
Во-первых, он абсолютно искренен в своих ошибках.
Во-вторых, самые антихристианские его заблуждения в области теоретической и нравственной переплетаются с подлинно христианскими писаниями. В результате истина покоряет сердце, а вместе с истиной неподготовленными людьми жадно воспринимается лживое, «упрощенное» Евангелие от Толстого, опустошающее душу, отрывающее верующих от Христианской Церкви.
Что же получается в результате?
А вот что.
Толстовские ученики не имеют души Толстого. Он не мог передать им своего сердца, своей совести, своего гения. Он передал им учение. Это учение отвергает Божественность Христа и Церковь с ее таинствами, пытаясь все заменить заповедью о любви и непротивлении злу.
Но живое чувство любви встречает на пути своего возрастания непреоборимые препятствия в злой, греховной нашей природе и в злой, греховной окружающей нас среде, представляющей из себя «собирательное зло», накапливавшееся веками.
Эти препятствия могут быть преодолены только соборными усилиями Церкви. Вот почему всякий, оторвавшийся от Церкви, преграждает себе путь и к заповеди о любви, понимаемой не как отвлеченное правило, а как достигнутое состояние духа, которое апостол определяет словами «совокупность совершенств». Не получая благодатного питания от церковного организма через таинства, человек остается одиноким со своими индивидуальными силами в борьбе против мирового и природного зла. В результате жизнь его замирает. И все призывы к «любви» неминуемо вырождаются в безумное «учение».
Громадная разница: сделать что-нибудь, потому что любишь человека, или сделать что-нибудь, потому что надо любить человека.
В первом случае живое чувство, во втором - «правило», «долг», «догма».
Живое чувство любви никогда не ошибается. Оно всегда истинно. Его «внутренняя логика» может служить проверкой для теоретических рассуждений.
«Правило», основанное на рассудке, легко может оказаться ложью, потому что достаточно одной логической ошибки в начале, чтобы в конечных выводах уйти в совершенно противоположную сторону от истины.
Ни в чем это не сказывается с такой очевидностью, как в рассуждениях «толстовцев» о войне.
Не любя людей по-христиански, а лишь признавая учение об этой любви, они решили вопрос о войне по букве закона, по мертвой догме и хотя, по видимости, как будто бы отвергая войну в принципе и отказываясь от воинской повинности «по религиозным убеждениям», исполняют заповедь о любви к врагам, по духу, по внутреннему живому смыслу христианства искажают его настолько же, насколько являются искажением живого образа человека «восковые» фигуры в музеях.
Как же христианин должен относиться к войне, решая этот вопрос по совести и духу, а не по мертвой догме?
III.
Война - великое бедствие.
И все доказывающие невозможность для христиан участвовать в войне любят говорить об ее ужасах.
Выходит так:
Оправдывающие войну не понимают, как она ужасна, - если бы понимали, тогда бы не оправдывали. И всячески силятся разбудить «черствое сердце» рассказами о насилиях, жестокостях и «море человеческой крови»...
Трудно измерять страдания человеческие. И право, я не берусь решать, кому больнее «ужасы войны» - Гаршину, идущему на войну «убивать», или какому-нибудь сектанту, бросающему винтовку и отказывающемуся от воинской повинности «по религиозным убеждениям».
Но во всяком случае надо установить твердо:
- Принципиальный вопрос о допустимости или недопустимости войны для христианской совести не стоит ни в какой связи с различием в оценке «ужасов». Ужасы эти признают все - значит и распространяться о них нечего.
Ведь если война допустима, то вовсе не потому, что она причиняет «одно удовольствие». И если недопустима, то вовсе не потому, что люди видят, до какой степени она ужасна.
Вопрос о войне решается совсем в другой плоскости.
IV.
Основная ошибка отрицающих войну заключается в том, что они считают равнозначащими два совершенно неодинаковых слова:
Война и убийство.
Подставляя вместо слова «война» якобы «то же самое слово» “убийство”, по точному слову Евангелия объявляют всякую войну грехом, ибо «убийство» грех.
Но надо вдуматься, почему убийство грех. И тогда станет ясно, что «убийство» и «война» далеко не одно и то же.
Заповедь «не убий» дана в Ветхом Завете. И рядом с этой заповедью в том же Ветхом Завете перечисляется великое множество преступлений, за которые полагается «смертная казнь»! Совершенно ясно, что под убийством, запрещенным Богом, разумелось такое убийство, которое было выражением злой воли человека, - его «нелюбви» к ближнему. Христос, расширив понятия «ближнего», включив в него и «врагов», естественно, расширил и содержание заповеди «не убий». Но, однако, расширил все же на основе принципа любви. Убийство и с христианской точки зрения осталось грехом исключительно как нарушение всеобъемлющей заповеди о любви к ближним.
В громадном большинстве случаев убийство действительно является нарушением заповеди о любви, и потому мы привыкли обобщать эту заповедь настолько, что она получила категорический характер. Мы говорим:
Всякое убийство грех.
Но если мы делаем ошибку в отношении содержания заповеди «не убий», когда придаем ей столь безусловный характер - то тем более усугубляем эту ошибку, когда включаем в рамки этой заповеди и войну, т. е. понятие, существенно отличное от понятия «убийства». В убийстве всегда предполагается цель: «уничтожение человеческой личности».
На войне целью является победа, а уничтожение жизни далеко не всегда обязательное средство для достижения этой цели.
Например, если врагу предлагают сдаться на капитуляцию, он соглашается на предъявленные требования и сдается - «убийства» не произойдет, потому что победа будет уже достигнута.
Отсюда ясно, что в войне, как в действии, не ставящем себе целью именно убийство человека, вопрос об этом убийстве должен быть перенесен с абсолютной почвы на относительную. Если «убийство» грех, потому что нарушает заповедь о любви, то тем более только та война грех, которая нарушает этот высший принцип любви. Другими словами: не всякая война грех, а лишь та война, которая преследует злую цель, ибо моральное значение войны определяется тем, во имя чего стремятся к победе.
V.
Второе заблуждение, тесно связанное с первым, заключается в том, что войну противопоставляют «любви к врагам», упуская из виду, что иногда война может быть неизбежным и единственно возможным проявлением деятельной любви.
Этот вопрос классически решен Владимиром Соловьевым в «Оправдании Добра».
Прочтите следующие строки:
«Смысл войны не исчерпывается ее отрицательным определением, как зла и бедствий. В ней есть и нечто положительное - не в том смысле, чтобы она была сама по себе нормальна, а лишь в том, что она бывает реально необходимою при данных условиях...»
- «Так, например, хотя всякий согласится, что выбрасывать детей из окошка на мостовую есть само по себе дело безбожное, бесчеловечное и противоестественное, однако если во время пожара не представляется другого средства извлечь несчастных младенцев из пылающего дома, то это ужасное дело становится не только позволительным, но и обязательным. Очевидно, правило бросать детей из окошка в крайних случаях не есть самостоятельный принцип наравне с нравственным принципом спасения погибающих; напротив, это последнее нравственное требование остается и здесь единственным побуждением действий: никакого отступления от нравственной нормы здесь нет, а есть только прямое ее приложение способом, хотя неправильным и опасным, но таким, однако, который, в силу реальной необходимости, оказывается единственно возможным при данных условиях. Не зависит ли и война от такой необходимости, в силу которой этот ненормальный сам по себе способ действий становится позволительным и даже обязательным при известных обстоятельствах».*
Другими словами, по Соловьеву «опасный» способ действенно выразить свою любовь в данном случае заключался в выбрасывании младенцев на мостовую, с риском убить их. «Убийство» здесь не было «злою волей». В основе его лежала любовь, желание спасти. Точно так же, когда спасать из пламени приходится целый народ, может быть такое положение, при котором придется употреблять меры, диктуемые любовью, но влекущие за собой неизбежные жертвы, без которых, при данных условиях, обойтись нельзя.
«Убивать людей на войне», точно так же, как «выбрасывать детей на мостовую» (коль скоро иного способа спасения нет) - не является «самостоятельным принципом нравственности», напротив, и здесь требования любви остаются «единственным побуждением».
Таким образом, и здесь моральное содержание «злого убийства» и войны во имя спасения ближних совершенно различно. А потому заповедь «не убий» нельзя распространять и на войну, далеко не всегда противоречащую заповеди любви к врагам.
VI.
И, наконец, третья и едва ли не самая роковая ошибка принципиально осуждающих войну заключается в том, что вопрос о войне сводят к выбору:
- Или «убий» (это идущие на войну).
- Или «не убий» (отказывающиеся от воинской повинности).
На самом же деле такой выбор совершенно не исчерпывает вопроса. Могут быть войны, при которых христианину приходится решать совсем другое, а именно вопрос:
Кого убить?
Может быть положение, при котором выбирать приходится между двумя неизбежными убийствами. Так сказать, из двух зол - выбирать меньшее.
И тогда христианин, идущий на войну, как бы говорит:
- Если это неизбежно, пусть лучше убит будет преступник, а невинный останется жив.
И отказывающийся от войны выбирает другое:
- Пусть будет убит невинный, а преступник живет.
В самом деле, представьте себе такой пример: полк солдат защищает мирных жителей от наступающих большевиков.
И мирные жители, и защищающие их солдаты прекрасно знают, что в случае победы большевиков почти все население будет уничтожено. Опыт прошлого делает это предположение абсолютно достоверным фактом. После нашествия большевиков женщин находили обесчещенными и изуродованными, стариков и детей расстрелянными. При таких условиях, скажите по совести, отказ от продолжения войны можно ли назвать отказом от убийства? Разве полк солдат, бросивший винтовки на основании заповеди «не убий», действительно не убил бы? Разве солдаты, отказавшись защищать ни в чем не повинных людей и тем самым предавшие их на расправу большевиков, не явились бы участниками тех убийств, которые были бы совершены чужими руками?
Надо вооружаться всей недобросовестностью фанатически настроенной мысли, чтобы на вопрос этот ответить отрицательно. И надо совершенно погасить в своем сердце живое чувство любви и подменить его совершенно бездушною догмою, чтобы при таких условиях бросить оружие и воображать, что именно такой «отказ от военной службы» диктуется христианской любовью!
Противники войны спросят:
- Что же: воевать? Убивать?
Да, воевать, и если иначе нельзя победить - убивать. Потому что выбор неизбежен. Выбор не между «убий» и «не убий», - а между «убий» злодейски нападающих большевиков и «убий» ни в чем неповинных мирных жителей, которые будут расстреляны из большевистских винтовок.
В моральном смысле соучастник, попускающий свершиться преступлению, даже виновнее в убийстве чужими руками, чем тот, кто делает это за свой страх и риск. Ведь убийство свершает и тот и другой, но первый рискует при этом своею собственною жизнью и берет на себя всю ответственность за содеянное, - другой «умывает руки» и, уклоняясь от смертельного столкновения, уклоняется и от моральной ответственности.
Говорят:
- Надо любить врагов. Как же я буду убивать того, кого люблю? Если я люблю - он уже не враг. Если не враг - нельзя убивать.
Да! Надо любить врагов! Но где сказано, что не надо любить мирных, ни в чем неповинных жителей? А если вы будете любить и их - тогда отпадает вопрос о враге. Не потому вы должны защитить беззащитного оружием, что должны «ненавидеть» злодея, а потому, что у вас нет иного способа защитить жертву, которую вы любите по-христиански, от злодея, которого вы тоже любите по-христиански.
Военный полевой храм. Открытка времен Первой Мировой войны
Вы знаете, что убийство неизбежно - и только потому делаете выбор.
Умыть руки и сказать - я люблю и того и другого одинаково - это значит впасть в такой догматизм, который граничит с самым безнадежным фарисейским лицемерием. Во-первых, такая одинаковая любовь фактически невозможна, но если бы и была возможна - остается еще, кроме любви, чувство справедливости - и оно должно было бы заставить сделать выбор в пользу невинной жертвы.
Нельзя отмахиваться от вопроса и говорить:
- Я знаю одно: не убий! Это заповедь Божия. Пусть убивает злодей - я заповеди не нарушу.
Нет, нарушишь! Потому что сколько бы ты ни оправдывался «формальной отпиской», что ты не взводил курка винтовки, значит, не убивал - для совести, «по существу», останется непреложным, что всякий, имевший возможность защитить от убийцы и не сделавший этого - сам участник убийства.
Что за оправдание, что ты «любишь врагов» и потому не мог убить злодея, - когда ты мог допустить убийство невинной жертвы? Вы вместе с злодеем убивали ее - один спускал курок, другой, имея возможность убить преступника, не помешал ему свершить преступление.
Ссылаться на волю Божию и искать в ней оправдания своему попустительству невозможно!
Нельзя говорить:
- Я исполню заповедь «не убий» - это мой долг, - а там пусть будет воля Божия!
Ведь не без воли Божией и жизнь создает такие условия, при которых приходится христианам делать этот страшный выбор между двумя неизбежными убийствами. Не без воли Божией попускаются и злодейские нашествия и, конечно, не без воли Божией поднимают христиане свой меч на защиту невинных людей, точно так же, как не без воли Божией и некоторые отказываются «от воинской повинности». Значит, «воля Божия» не снимает с нас моральной ответственности за то или иное решение вопроса:
- Как поступить в данном случае?
На формальном основании отказывать в защите и вместо того, чтобы слушаться голоса любви, побуждающего взяться за оружие, повиноваться мертвой букве, приказывающей его бросить, - а потом ссылаться на «волю Божию», это значит - проповедовать моральное самоубийство.
Итак, при неизбежности выбора между двумя убийствами вопрос сводится к тому, кого считать в данном столкновении злодеем и кого невинною жертвой. Другими словами, вопрос переносится совсем в другую плоскость. Речь идет уже не о том: допустима или недопустима война в принципе, а какая именно война допустима. Здесь христианин стоит перед оценкой не самой войны, а тех целей, которые она преследует. Отсюда ясно, что христианство допускает войну во имя тех задач, которые совпадают с христианскими идеалами. В несправедливой войне «нехристианским» является не самая война, а та несправедливость, во имя которой она ведется. И напротив, война благословляется Церковью только в той мере, в какой может быть благословенна ее конечная цель.
Подведем итог.
Анализ сущности войны приводит нас к выводу, что с христианской точки зрения война не только допустима, но иногда может быть нравственно обязательной.
Допустима потому, что она не исключает возможности подлинно христианской любви к врагам. И обязательна потому, что иногда она может быть единственной возможной формой для выражения деятельной любви. Это в тех случаях, когда на войне предоставляется выбор не между пролитием и непролитием крови, а между двумя неизбежными убийствами, из которых одно убийство злодея, а другое убийство невинной жертвы.
(окончание следует)
I.
Кто из священников, особенно военных, не встречался с вопросом:
- В Евангелии сказано: «Не убий», «взявшие меч от меча и погибнут», «любите врагов ваших», - а вы, батюшка, молитесь о «даровании победы», благословляете убийство и войну?
И кто из священников сам не смущался этими вопросами?
В Катехизисе Филарета сказано:
«В[опрос]: Всякое ли отнятие жизни есть законопреступное убийство?
О[твет]: Не есть беззаконное убийство, когда отнимают жизнь по должности, как-то:
1) Когда преступника наказывают смертию по правосудию.
2) Когда убивают неприятеля на войне за государя и отечество».
И больше ни слова!
У духовных писателей вы можете прочесть похвальные статьи героям, умирающим на поле брани. Но сами по себе «похвалы» еще не есть доказательства. И сколько бы таких похвал ни писалось - вопрос о христианском отношении к войне по существу остается нерешенным. Великий философ русской земли Владимир Соловьев писал о смысле войны, но многие ли средние интеллигенты, не говоря уж о людях малообразованных, читали его нравственную философию («Оправдание Добра») или «Три разговора»?
В общем, вопрос о христианском отношении к войне замалчивается. Его считают «щекотливым».
В лучшем случае готовы «простить» священникам, что они по житейской слабости идут на «компромисс», благословляя войну: «Жена... дети...» В худшем случае - заподозревают с их стороны злостный обман.
Отказывающиеся «по религиозным убеждениям» от военной службы вызывают общее сочувствие: в них готовы видеть более последовательных христиан.
Заповедь «не убий» так категорична, что всякие попытки примирить ее с допустимостью для христиан войны кажутся неискренней софистикой, направленной к оправданию заведомого зла.
А между тем не подлежит никакому сомнению, что Православная Церковь глубоко права в своем отношении к войне.
Христианство принципиально войны не отрицает.
Не всякая война является злом с христианской точки зрения.
Может быть такая война, благословить которую не только не есть «компромисс», а прямой долг Христианской Церкви.
II.
Все, самое живое, самое одухотворенное можно превратить в мертвую букву закона.
- «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас»...
Эти слова сожгли языческий мир. Ибо они были не только «заповедью», но и выражением Божественной любви к людям.
Так говорил Тот, Кто добровольно взял на Себя все грехи мира. Так говорили ученики Его, для которых эта любовь была не отвлеченным «правилом», а живой действительностью.
В наши дни даже здесь оказался возможен мертвый догматизм, превращающий дух животворящий в мертвящую букву отвлеченной догмы.
Лев Толстой - один из самых опасных врагов Христианской Церкви.
По двум причинам:
Во-первых, он абсолютно искренен в своих ошибках.
Во-вторых, самые антихристианские его заблуждения в области теоретической и нравственной переплетаются с подлинно христианскими писаниями. В результате истина покоряет сердце, а вместе с истиной неподготовленными людьми жадно воспринимается лживое, «упрощенное» Евангелие от Толстого, опустошающее душу, отрывающее верующих от Христианской Церкви.
Что же получается в результате?
А вот что.
Толстовские ученики не имеют души Толстого. Он не мог передать им своего сердца, своей совести, своего гения. Он передал им учение. Это учение отвергает Божественность Христа и Церковь с ее таинствами, пытаясь все заменить заповедью о любви и непротивлении злу.
Но живое чувство любви встречает на пути своего возрастания непреоборимые препятствия в злой, греховной нашей природе и в злой, греховной окружающей нас среде, представляющей из себя «собирательное зло», накапливавшееся веками.
Эти препятствия могут быть преодолены только соборными усилиями Церкви. Вот почему всякий, оторвавшийся от Церкви, преграждает себе путь и к заповеди о любви, понимаемой не как отвлеченное правило, а как достигнутое состояние духа, которое апостол определяет словами «совокупность совершенств». Не получая благодатного питания от церковного организма через таинства, человек остается одиноким со своими индивидуальными силами в борьбе против мирового и природного зла. В результате жизнь его замирает. И все призывы к «любви» неминуемо вырождаются в безумное «учение».
Громадная разница: сделать что-нибудь, потому что любишь человека, или сделать что-нибудь, потому что надо любить человека.
В первом случае живое чувство, во втором - «правило», «долг», «догма».
Живое чувство любви никогда не ошибается. Оно всегда истинно. Его «внутренняя логика» может служить проверкой для теоретических рассуждений.
«Правило», основанное на рассудке, легко может оказаться ложью, потому что достаточно одной логической ошибки в начале, чтобы в конечных выводах уйти в совершенно противоположную сторону от истины.
Ни в чем это не сказывается с такой очевидностью, как в рассуждениях «толстовцев» о войне.
Не любя людей по-христиански, а лишь признавая учение об этой любви, они решили вопрос о войне по букве закона, по мертвой догме и хотя, по видимости, как будто бы отвергая войну в принципе и отказываясь от воинской повинности «по религиозным убеждениям», исполняют заповедь о любви к врагам, по духу, по внутреннему живому смыслу христианства искажают его настолько же, насколько являются искажением живого образа человека «восковые» фигуры в музеях.
Как же христианин должен относиться к войне, решая этот вопрос по совести и духу, а не по мертвой догме?
III.
Война - великое бедствие.
И все доказывающие невозможность для христиан участвовать в войне любят говорить об ее ужасах.
Выходит так:
Оправдывающие войну не понимают, как она ужасна, - если бы понимали, тогда бы не оправдывали. И всячески силятся разбудить «черствое сердце» рассказами о насилиях, жестокостях и «море человеческой крови»...
Трудно измерять страдания человеческие. И право, я не берусь решать, кому больнее «ужасы войны» - Гаршину, идущему на войну «убивать», или какому-нибудь сектанту, бросающему винтовку и отказывающемуся от воинской повинности «по религиозным убеждениям».
Но во всяком случае надо установить твердо:
- Принципиальный вопрос о допустимости или недопустимости войны для христианской совести не стоит ни в какой связи с различием в оценке «ужасов». Ужасы эти признают все - значит и распространяться о них нечего.
Ведь если война допустима, то вовсе не потому, что она причиняет «одно удовольствие». И если недопустима, то вовсе не потому, что люди видят, до какой степени она ужасна.
Вопрос о войне решается совсем в другой плоскости.
IV.
Основная ошибка отрицающих войну заключается в том, что они считают равнозначащими два совершенно неодинаковых слова:
Война и убийство.
Подставляя вместо слова «война» якобы «то же самое слово» “убийство”, по точному слову Евангелия объявляют всякую войну грехом, ибо «убийство» грех.
Но надо вдуматься, почему убийство грех. И тогда станет ясно, что «убийство» и «война» далеко не одно и то же.
Заповедь «не убий» дана в Ветхом Завете. И рядом с этой заповедью в том же Ветхом Завете перечисляется великое множество преступлений, за которые полагается «смертная казнь»! Совершенно ясно, что под убийством, запрещенным Богом, разумелось такое убийство, которое было выражением злой воли человека, - его «нелюбви» к ближнему. Христос, расширив понятия «ближнего», включив в него и «врагов», естественно, расширил и содержание заповеди «не убий». Но, однако, расширил все же на основе принципа любви. Убийство и с христианской точки зрения осталось грехом исключительно как нарушение всеобъемлющей заповеди о любви к ближним.
В громадном большинстве случаев убийство действительно является нарушением заповеди о любви, и потому мы привыкли обобщать эту заповедь настолько, что она получила категорический характер. Мы говорим:
Всякое убийство грех.
Но если мы делаем ошибку в отношении содержания заповеди «не убий», когда придаем ей столь безусловный характер - то тем более усугубляем эту ошибку, когда включаем в рамки этой заповеди и войну, т. е. понятие, существенно отличное от понятия «убийства». В убийстве всегда предполагается цель: «уничтожение человеческой личности».
На войне целью является победа, а уничтожение жизни далеко не всегда обязательное средство для достижения этой цели.
Например, если врагу предлагают сдаться на капитуляцию, он соглашается на предъявленные требования и сдается - «убийства» не произойдет, потому что победа будет уже достигнута.
Отсюда ясно, что в войне, как в действии, не ставящем себе целью именно убийство человека, вопрос об этом убийстве должен быть перенесен с абсолютной почвы на относительную. Если «убийство» грех, потому что нарушает заповедь о любви, то тем более только та война грех, которая нарушает этот высший принцип любви. Другими словами: не всякая война грех, а лишь та война, которая преследует злую цель, ибо моральное значение войны определяется тем, во имя чего стремятся к победе.
V.
Второе заблуждение, тесно связанное с первым, заключается в том, что войну противопоставляют «любви к врагам», упуская из виду, что иногда война может быть неизбежным и единственно возможным проявлением деятельной любви.
Этот вопрос классически решен Владимиром Соловьевым в «Оправдании Добра».
Прочтите следующие строки:
«Смысл войны не исчерпывается ее отрицательным определением, как зла и бедствий. В ней есть и нечто положительное - не в том смысле, чтобы она была сама по себе нормальна, а лишь в том, что она бывает реально необходимою при данных условиях...»
- «Так, например, хотя всякий согласится, что выбрасывать детей из окошка на мостовую есть само по себе дело безбожное, бесчеловечное и противоестественное, однако если во время пожара не представляется другого средства извлечь несчастных младенцев из пылающего дома, то это ужасное дело становится не только позволительным, но и обязательным. Очевидно, правило бросать детей из окошка в крайних случаях не есть самостоятельный принцип наравне с нравственным принципом спасения погибающих; напротив, это последнее нравственное требование остается и здесь единственным побуждением действий: никакого отступления от нравственной нормы здесь нет, а есть только прямое ее приложение способом, хотя неправильным и опасным, но таким, однако, который, в силу реальной необходимости, оказывается единственно возможным при данных условиях. Не зависит ли и война от такой необходимости, в силу которой этот ненормальный сам по себе способ действий становится позволительным и даже обязательным при известных обстоятельствах».*
Другими словами, по Соловьеву «опасный» способ действенно выразить свою любовь в данном случае заключался в выбрасывании младенцев на мостовую, с риском убить их. «Убийство» здесь не было «злою волей». В основе его лежала любовь, желание спасти. Точно так же, когда спасать из пламени приходится целый народ, может быть такое положение, при котором придется употреблять меры, диктуемые любовью, но влекущие за собой неизбежные жертвы, без которых, при данных условиях, обойтись нельзя.
«Убивать людей на войне», точно так же, как «выбрасывать детей на мостовую» (коль скоро иного способа спасения нет) - не является «самостоятельным принципом нравственности», напротив, и здесь требования любви остаются «единственным побуждением».
Таким образом, и здесь моральное содержание «злого убийства» и войны во имя спасения ближних совершенно различно. А потому заповедь «не убий» нельзя распространять и на войну, далеко не всегда противоречащую заповеди любви к врагам.
VI.
И, наконец, третья и едва ли не самая роковая ошибка принципиально осуждающих войну заключается в том, что вопрос о войне сводят к выбору:
- Или «убий» (это идущие на войну).
- Или «не убий» (отказывающиеся от воинской повинности).
На самом же деле такой выбор совершенно не исчерпывает вопроса. Могут быть войны, при которых христианину приходится решать совсем другое, а именно вопрос:
Кого убить?
Может быть положение, при котором выбирать приходится между двумя неизбежными убийствами. Так сказать, из двух зол - выбирать меньшее.
И тогда христианин, идущий на войну, как бы говорит:
- Если это неизбежно, пусть лучше убит будет преступник, а невинный останется жив.
И отказывающийся от войны выбирает другое:
- Пусть будет убит невинный, а преступник живет.
В самом деле, представьте себе такой пример: полк солдат защищает мирных жителей от наступающих большевиков.
И мирные жители, и защищающие их солдаты прекрасно знают, что в случае победы большевиков почти все население будет уничтожено. Опыт прошлого делает это предположение абсолютно достоверным фактом. После нашествия большевиков женщин находили обесчещенными и изуродованными, стариков и детей расстрелянными. При таких условиях, скажите по совести, отказ от продолжения войны можно ли назвать отказом от убийства? Разве полк солдат, бросивший винтовки на основании заповеди «не убий», действительно не убил бы? Разве солдаты, отказавшись защищать ни в чем не повинных людей и тем самым предавшие их на расправу большевиков, не явились бы участниками тех убийств, которые были бы совершены чужими руками?
Надо вооружаться всей недобросовестностью фанатически настроенной мысли, чтобы на вопрос этот ответить отрицательно. И надо совершенно погасить в своем сердце живое чувство любви и подменить его совершенно бездушною догмою, чтобы при таких условиях бросить оружие и воображать, что именно такой «отказ от военной службы» диктуется христианской любовью!
Противники войны спросят:
- Что же: воевать? Убивать?
Да, воевать, и если иначе нельзя победить - убивать. Потому что выбор неизбежен. Выбор не между «убий» и «не убий», - а между «убий» злодейски нападающих большевиков и «убий» ни в чем неповинных мирных жителей, которые будут расстреляны из большевистских винтовок.
В моральном смысле соучастник, попускающий свершиться преступлению, даже виновнее в убийстве чужими руками, чем тот, кто делает это за свой страх и риск. Ведь убийство свершает и тот и другой, но первый рискует при этом своею собственною жизнью и берет на себя всю ответственность за содеянное, - другой «умывает руки» и, уклоняясь от смертельного столкновения, уклоняется и от моральной ответственности.
Говорят:
- Надо любить врагов. Как же я буду убивать того, кого люблю? Если я люблю - он уже не враг. Если не враг - нельзя убивать.
Да! Надо любить врагов! Но где сказано, что не надо любить мирных, ни в чем неповинных жителей? А если вы будете любить и их - тогда отпадает вопрос о враге. Не потому вы должны защитить беззащитного оружием, что должны «ненавидеть» злодея, а потому, что у вас нет иного способа защитить жертву, которую вы любите по-христиански, от злодея, которого вы тоже любите по-христиански.
Военный полевой храм. Открытка времен Первой Мировой войны
Вы знаете, что убийство неизбежно - и только потому делаете выбор.
Умыть руки и сказать - я люблю и того и другого одинаково - это значит впасть в такой догматизм, который граничит с самым безнадежным фарисейским лицемерием. Во-первых, такая одинаковая любовь фактически невозможна, но если бы и была возможна - остается еще, кроме любви, чувство справедливости - и оно должно было бы заставить сделать выбор в пользу невинной жертвы.
Нельзя отмахиваться от вопроса и говорить:
- Я знаю одно: не убий! Это заповедь Божия. Пусть убивает злодей - я заповеди не нарушу.
Нет, нарушишь! Потому что сколько бы ты ни оправдывался «формальной отпиской», что ты не взводил курка винтовки, значит, не убивал - для совести, «по существу», останется непреложным, что всякий, имевший возможность защитить от убийцы и не сделавший этого - сам участник убийства.
Что за оправдание, что ты «любишь врагов» и потому не мог убить злодея, - когда ты мог допустить убийство невинной жертвы? Вы вместе с злодеем убивали ее - один спускал курок, другой, имея возможность убить преступника, не помешал ему свершить преступление.
Ссылаться на волю Божию и искать в ней оправдания своему попустительству невозможно!
Нельзя говорить:
- Я исполню заповедь «не убий» - это мой долг, - а там пусть будет воля Божия!
Ведь не без воли Божией и жизнь создает такие условия, при которых приходится христианам делать этот страшный выбор между двумя неизбежными убийствами. Не без воли Божией попускаются и злодейские нашествия и, конечно, не без воли Божией поднимают христиане свой меч на защиту невинных людей, точно так же, как не без воли Божией и некоторые отказываются «от воинской повинности». Значит, «воля Божия» не снимает с нас моральной ответственности за то или иное решение вопроса:
- Как поступить в данном случае?
На формальном основании отказывать в защите и вместо того, чтобы слушаться голоса любви, побуждающего взяться за оружие, повиноваться мертвой букве, приказывающей его бросить, - а потом ссылаться на «волю Божию», это значит - проповедовать моральное самоубийство.
Итак, при неизбежности выбора между двумя убийствами вопрос сводится к тому, кого считать в данном столкновении злодеем и кого невинною жертвой. Другими словами, вопрос переносится совсем в другую плоскость. Речь идет уже не о том: допустима или недопустима война в принципе, а какая именно война допустима. Здесь христианин стоит перед оценкой не самой войны, а тех целей, которые она преследует. Отсюда ясно, что христианство допускает войну во имя тех задач, которые совпадают с христианскими идеалами. В несправедливой войне «нехристианским» является не самая война, а та несправедливость, во имя которой она ведется. И напротив, война благословляется Церковью только в той мере, в какой может быть благословенна ее конечная цель.
Подведем итог.
Анализ сущности войны приводит нас к выводу, что с христианской точки зрения война не только допустима, но иногда может быть нравственно обязательной.
Допустима потому, что она не исключает возможности подлинно христианской любви к врагам. И обязательна потому, что иногда она может быть единственной возможной формой для выражения деятельной любви. Это в тех случаях, когда на войне предоставляется выбор не между пролитием и непролитием крови, а между двумя неизбежными убийствами, из которых одно убийство злодея, а другое убийство невинной жертвы.
(окончание следует)