О российских мистиках-сектантах начала 19 века - 15
(продолжение)
В Петербург Лабзин приехал хотя и 22-х лет от роду, но с совершенно установившимся характером и убеждениями. Это был человек среднего роста, с продолговатым лицом, толстый и хромоногий. Он говорил бойко и обладал прекрасным даром слова [13]. В.И.Панцев говорит, что, прийдя однажды в гости к Державину, y которого собралось до 30 человек, он был поражен даром слова одного из гостей, заставлявшим всех его слушать [14].
- Кто это? спросил Панаев своего соседа.
- Лабзин, отвечал спрошенный.
Своим красноречием и обширными познаниями он оказывал громадное влияние на лиц, его окружающих, и на тех, с которыми приходилось ему сталкиваться. «Судьба послала мне человека, говорит M.А.Дмитриев в своих записках [15], который впоследствии имел большое влияние на настроение души моей и вообще на мой образ мыслей. Это был А.Ф.Лабзин».
Страстный по природе, он не мог любить в половину, предавался человеку весь, но за то требовал и себе всего человека. Многие считали его таким хитрецом, который проведет кого угодно [16]. Деспот в душе, Лабзин был горд, самолюбив, имел необыкновенно твердый, хотя и строптивый, характер. Постигшая его впоследствии невзгода (ссылка) не смутила и не опечалила его: он остался таким же непреклонным в своих мнениях, каким был и прежде. Сознавая сам недостатки своего характера, Лабзин часто говорил: «если бы не вера и не благодать Господа, то я был бы подобен сатане» [17]. С низшими себя он обходился вежливо и ласково, но всех, кто стоял выше его, терпеть не мог и держал себя с такими лицами грубо, за что и пострадал впоследствии. Впрочем, «его неукротимый характер нисколько не влиял на прекрасные качества его сердца и еще менее на чистоту его стремлений» [18]. Он искренно любил Россию и все русское; будучи человеком талантливым и образованным и притом отлично владея пером, Лабзин неутомимо и бескорыстно трудился на пользу своего отечества, которому несомненно принес значительную пользу. «Он оставил множество трудов и переводов, которые в значительной степени способствовали обогащению стиля и прибавили в русском языке много научных терминов, созданных им или истолкованных яснее» [19]. Заслуги Лабзина были оценены современниками, и впоследствии он был избран почетным членом Московского университета.
Прослуживши в почтамте десять лет, Лабзин 17-го апреля 1799 года, в чине статского советника, был переведен в государственную коллегию иностранных дел и вместе с тем 6-го сентября того же года назначен конференц-секретарем Императорской академии художеств. В то же время ему было поручено, вместе с Александром Вахрушевым, составление истории державного ордена св. Иоанна Иерусалимского, которая и издана была в пяти частях, в промежуток времени с 1799-1801 г. Император Павел I, особенно следивший за этим изданием, пожаловал Лабзину две тысячи рублей, две табакерки с брильянтами и 1-го января 1801 года назначил его историографом этого ордена.
Рядом с литературною деятельностью Лабзин уделял часы и для педагогической. Как конференц-секретарь, он приглашал к себе по воскресеньям воспитанников, учил и заставлял их петь русские песни [20], устраивал для них домашние спектакли и беседы религиозно-нравственного характера. Бывая у Лабзина, воспитанники, среди его христианских бесед, проводили время с большим удовольствием.
- Внешняя свобода наша, - говорил им Лабзин [21], - зависит от обстоятельств и от общества, в котором мы живем, от людей, с коими имеем дело, и потому не всегда во власти нашей; внутренняя состоит в освобождении ума от неправильных мыслей и понятий, сердца - от неправильных чувствований и склонностей. Человек завистливый, раздраженный не так вещи видит; человек предубежденный не верит самым очевидностям; в мутном источнике едва видно самое солнце в полудни.
Итак, для достижения сей свободы нужно уму просвещение, сердцу - очищение. К первому содействуют науки, ко второму - нравоучение и религия.
«Я видел в Лабзине, - говорит А.Л.Витберг, - очень умного и пламенного человека. Предметы религиозные весьма занимали меня. Часто суждения его об обрядах греко-российской церкви имели на меня большое влияние, и я решительно увидел, что ежели для церкви обряды нужны, то они всего лучше в греческой церкви, ибо заключают столь много глубоких указаний» [22].
Оставаясь конференц-секретарем, Александр Федорович 26-го октября 1804 года был переведен из коллегии иностранных дел к министру военных морских сил директором департамента, и в апреле 1806 года назначен членом в государственный адмиралтейский департамент. Служба по двум ведомствам не мешала Лабзину, по его выражению, служить и Богу, и он деятельно занимался переводом и изданием сочинений религиозного содержания [23]. Но в числе книг, трактующих о благочестии и религии, он не находил ни одной, которая была бы сообразна с духом св. писания, исключая книг мистических. В них он нашел все, что нужно для внутренней жизни человека, все, что говорит сердцу, «научает соединяться внутренне с Богом, входить в самого себя, отрекаться от всего, не слегка перевязывать рану, но доходить до корня зла [24].
В конце прошлого и в начале настоящего столетия читающей публики было так мало и число русских книг для чтения так ограничено, что библиотеку каждого легко было выучить наизусть.
«В целой Москве, - говорит Лабзин [25], - существовала одна только университетская типография и та стояла почти без дела; книжные не лавки, но лавочки были только на Спасском мосту. Новая книга была тогда редкость, и, наконец, весь запас чтения состоял из одних романов и нескольких исторических книжек, так что предприятие печатания книг духовного содержания не только не представляло никаких выгод, но еще вело к явным убыткам, ибо надлежало родить прежде в читателях новый вкус. Я помню, как один любитель чтения, пришедши в университетскую книжную лавку купить новеньких хорошеньких книжек и находя в оной (только) творения Августина, Фомы Кемпийского и подобные, с досадою вышел вон и пошел к содержателю типографии с выговором, для чего ныне не печатаются хорошие книги.
- Какие под сим названием вы разумеете? спросил скромно хозяин гостя.
- Например: «Маркиз Глаголь», «Клевеланд», «Железная маска», «Девица Гарви», отвечал посетитель.
- Что делать, отвечал смиренно содержатель типографии, - мы печатаем то, что переводчики нам принесут, а ныне таких книг они к нам не приносят».
При таких условиях издание духовных книг было сопряжено с большою жертвою и убытком, тем более, что их осуждали и никто не читал. Любителям духовного просвещения приходилось выдерживать насмешки, нести издержки на плату переводчикам, на печатание и затем дарить эти книги даже богатым людям, чтобы только приучить их к чтению религиозных сочинений. Упорно преследуя цель, Новиков и его последователи, в том числе и Лабзин, достигли однако же того, что книги духовного содержания стали выходить на русском языке одна за другою. Такое насильственное, так сказать, распространение их произвело некоторый переворот в обществе: явились охотники переводить, явились и читатели, но нельзя было не сознать, что распространение христианских истин производилось все-таки без системы, при помощи издания случайных сочинений. Их читали лишь немногие; большинство же общества или оставалось равнодушным, или злобно подсмеивалось над ними. Молодой писатель Пнин напечатал стихи, в которых подсмеивался над истинами веры, говоря просвещенному своему другу: «Ты не мыслишь, как невежды, будто небо смеживается с землею, как глазам простолюдина кажется; для тебя не нужно, чтобы кто сходил с неба, дабы сделать тебя добродетельным и благополучным».
[13] Моя жизнь и художественно-археологические труды. Рассказы академика Ф.Г.Солнцева. „Русская Старина" 1876 г. № 1, стр. 118.
[14] „Вестник Европы" 1867 г. т. III, 248.
[15] Из записок M.А.Дмитриева. „Русский Архив" 1866 г. № 6, стр. 837.
[16] „Встреча с мартинистами" С.Аксакова. „Русская Беседа" 1859 г. т. I, стр. 52.
[17] Воспомин. о пережитом и перечувствованном А.П.Беляева. „Pyсская Старина" 1880 г. т. XXIX, № 9, стр. 4.
[18] Записки Д.П.Рунича. „Русское Обозрение" 1890 г.№ 8, стр. 246.
[19] Записки Д.П.Рунича. „Русское Обозрение" 1890 г. № 9 стр. 246.
[20] Записки Ф.Г.Солнцева. „Русская Старина" 1876 г. № 1, стр. 118.
[21] В речи 1-го сентября 1803 года. - „Московские Bедомости" 1803 г. № 73.
[22] Записки академика Витберга. „Русская Старина", т. V, 521, 548.
[23] В 1803 году он перевел из сочинений Эккартсгаузена: „Отрывки"; „Путешествие молодого Костиса от востока к полудню", выдержавшее три издания; „Наставление мудрого испытанному другу", выдержавшее два издания. В 1804 году - „Ночи или беседы мудрого с другом"; „Облако над святилищем или нечто такое, о чем гордая философия и грезить не смеет"; „Ключ в таинствам натуры"; „Важнейшие иероглифы для человеческого сердца"; „Дифирамб на бессмертие души", соч. Делиля. В 1805 году он приступил к переводу сочинений Штиллинга и прежде всего появились: „Краткие нравоучительные правила на каждый день для друзей христианства" и „Приключения по смерти".
[24] „Сионский Вестник" 1817 г., т. VI, стр. 173.
[25] „Сионский Вестник" 1818 г., февраль, 224, 225.
(продолжение следует)
В Петербург Лабзин приехал хотя и 22-х лет от роду, но с совершенно установившимся характером и убеждениями. Это был человек среднего роста, с продолговатым лицом, толстый и хромоногий. Он говорил бойко и обладал прекрасным даром слова [13]. В.И.Панцев говорит, что, прийдя однажды в гости к Державину, y которого собралось до 30 человек, он был поражен даром слова одного из гостей, заставлявшим всех его слушать [14].
- Кто это? спросил Панаев своего соседа.
- Лабзин, отвечал спрошенный.
Своим красноречием и обширными познаниями он оказывал громадное влияние на лиц, его окружающих, и на тех, с которыми приходилось ему сталкиваться. «Судьба послала мне человека, говорит M.А.Дмитриев в своих записках [15], который впоследствии имел большое влияние на настроение души моей и вообще на мой образ мыслей. Это был А.Ф.Лабзин».
Страстный по природе, он не мог любить в половину, предавался человеку весь, но за то требовал и себе всего человека. Многие считали его таким хитрецом, который проведет кого угодно [16]. Деспот в душе, Лабзин был горд, самолюбив, имел необыкновенно твердый, хотя и строптивый, характер. Постигшая его впоследствии невзгода (ссылка) не смутила и не опечалила его: он остался таким же непреклонным в своих мнениях, каким был и прежде. Сознавая сам недостатки своего характера, Лабзин часто говорил: «если бы не вера и не благодать Господа, то я был бы подобен сатане» [17]. С низшими себя он обходился вежливо и ласково, но всех, кто стоял выше его, терпеть не мог и держал себя с такими лицами грубо, за что и пострадал впоследствии. Впрочем, «его неукротимый характер нисколько не влиял на прекрасные качества его сердца и еще менее на чистоту его стремлений» [18]. Он искренно любил Россию и все русское; будучи человеком талантливым и образованным и притом отлично владея пером, Лабзин неутомимо и бескорыстно трудился на пользу своего отечества, которому несомненно принес значительную пользу. «Он оставил множество трудов и переводов, которые в значительной степени способствовали обогащению стиля и прибавили в русском языке много научных терминов, созданных им или истолкованных яснее» [19]. Заслуги Лабзина были оценены современниками, и впоследствии он был избран почетным членом Московского университета.
Прослуживши в почтамте десять лет, Лабзин 17-го апреля 1799 года, в чине статского советника, был переведен в государственную коллегию иностранных дел и вместе с тем 6-го сентября того же года назначен конференц-секретарем Императорской академии художеств. В то же время ему было поручено, вместе с Александром Вахрушевым, составление истории державного ордена св. Иоанна Иерусалимского, которая и издана была в пяти частях, в промежуток времени с 1799-1801 г. Император Павел I, особенно следивший за этим изданием, пожаловал Лабзину две тысячи рублей, две табакерки с брильянтами и 1-го января 1801 года назначил его историографом этого ордена.
Рядом с литературною деятельностью Лабзин уделял часы и для педагогической. Как конференц-секретарь, он приглашал к себе по воскресеньям воспитанников, учил и заставлял их петь русские песни [20], устраивал для них домашние спектакли и беседы религиозно-нравственного характера. Бывая у Лабзина, воспитанники, среди его христианских бесед, проводили время с большим удовольствием.
- Внешняя свобода наша, - говорил им Лабзин [21], - зависит от обстоятельств и от общества, в котором мы живем, от людей, с коими имеем дело, и потому не всегда во власти нашей; внутренняя состоит в освобождении ума от неправильных мыслей и понятий, сердца - от неправильных чувствований и склонностей. Человек завистливый, раздраженный не так вещи видит; человек предубежденный не верит самым очевидностям; в мутном источнике едва видно самое солнце в полудни.
Итак, для достижения сей свободы нужно уму просвещение, сердцу - очищение. К первому содействуют науки, ко второму - нравоучение и религия.
«Я видел в Лабзине, - говорит А.Л.Витберг, - очень умного и пламенного человека. Предметы религиозные весьма занимали меня. Часто суждения его об обрядах греко-российской церкви имели на меня большое влияние, и я решительно увидел, что ежели для церкви обряды нужны, то они всего лучше в греческой церкви, ибо заключают столь много глубоких указаний» [22].
Оставаясь конференц-секретарем, Александр Федорович 26-го октября 1804 года был переведен из коллегии иностранных дел к министру военных морских сил директором департамента, и в апреле 1806 года назначен членом в государственный адмиралтейский департамент. Служба по двум ведомствам не мешала Лабзину, по его выражению, служить и Богу, и он деятельно занимался переводом и изданием сочинений религиозного содержания [23]. Но в числе книг, трактующих о благочестии и религии, он не находил ни одной, которая была бы сообразна с духом св. писания, исключая книг мистических. В них он нашел все, что нужно для внутренней жизни человека, все, что говорит сердцу, «научает соединяться внутренне с Богом, входить в самого себя, отрекаться от всего, не слегка перевязывать рану, но доходить до корня зла [24].
В конце прошлого и в начале настоящего столетия читающей публики было так мало и число русских книг для чтения так ограничено, что библиотеку каждого легко было выучить наизусть.
«В целой Москве, - говорит Лабзин [25], - существовала одна только университетская типография и та стояла почти без дела; книжные не лавки, но лавочки были только на Спасском мосту. Новая книга была тогда редкость, и, наконец, весь запас чтения состоял из одних романов и нескольких исторических книжек, так что предприятие печатания книг духовного содержания не только не представляло никаких выгод, но еще вело к явным убыткам, ибо надлежало родить прежде в читателях новый вкус. Я помню, как один любитель чтения, пришедши в университетскую книжную лавку купить новеньких хорошеньких книжек и находя в оной (только) творения Августина, Фомы Кемпийского и подобные, с досадою вышел вон и пошел к содержателю типографии с выговором, для чего ныне не печатаются хорошие книги.
- Какие под сим названием вы разумеете? спросил скромно хозяин гостя.
- Например: «Маркиз Глаголь», «Клевеланд», «Железная маска», «Девица Гарви», отвечал посетитель.
- Что делать, отвечал смиренно содержатель типографии, - мы печатаем то, что переводчики нам принесут, а ныне таких книг они к нам не приносят».
При таких условиях издание духовных книг было сопряжено с большою жертвою и убытком, тем более, что их осуждали и никто не читал. Любителям духовного просвещения приходилось выдерживать насмешки, нести издержки на плату переводчикам, на печатание и затем дарить эти книги даже богатым людям, чтобы только приучить их к чтению религиозных сочинений. Упорно преследуя цель, Новиков и его последователи, в том числе и Лабзин, достигли однако же того, что книги духовного содержания стали выходить на русском языке одна за другою. Такое насильственное, так сказать, распространение их произвело некоторый переворот в обществе: явились охотники переводить, явились и читатели, но нельзя было не сознать, что распространение христианских истин производилось все-таки без системы, при помощи издания случайных сочинений. Их читали лишь немногие; большинство же общества или оставалось равнодушным, или злобно подсмеивалось над ними. Молодой писатель Пнин напечатал стихи, в которых подсмеивался над истинами веры, говоря просвещенному своему другу: «Ты не мыслишь, как невежды, будто небо смеживается с землею, как глазам простолюдина кажется; для тебя не нужно, чтобы кто сходил с неба, дабы сделать тебя добродетельным и благополучным».
[13] Моя жизнь и художественно-археологические труды. Рассказы академика Ф.Г.Солнцева. „Русская Старина" 1876 г. № 1, стр. 118.
[14] „Вестник Европы" 1867 г. т. III, 248.
[15] Из записок M.А.Дмитриева. „Русский Архив" 1866 г. № 6, стр. 837.
[16] „Встреча с мартинистами" С.Аксакова. „Русская Беседа" 1859 г. т. I, стр. 52.
[17] Воспомин. о пережитом и перечувствованном А.П.Беляева. „Pyсская Старина" 1880 г. т. XXIX, № 9, стр. 4.
[18] Записки Д.П.Рунича. „Русское Обозрение" 1890 г.№ 8, стр. 246.
[19] Записки Д.П.Рунича. „Русское Обозрение" 1890 г. № 9 стр. 246.
[20] Записки Ф.Г.Солнцева. „Русская Старина" 1876 г. № 1, стр. 118.
[21] В речи 1-го сентября 1803 года. - „Московские Bедомости" 1803 г. № 73.
[22] Записки академика Витберга. „Русская Старина", т. V, 521, 548.
[23] В 1803 году он перевел из сочинений Эккартсгаузена: „Отрывки"; „Путешествие молодого Костиса от востока к полудню", выдержавшее три издания; „Наставление мудрого испытанному другу", выдержавшее два издания. В 1804 году - „Ночи или беседы мудрого с другом"; „Облако над святилищем или нечто такое, о чем гордая философия и грезить не смеет"; „Ключ в таинствам натуры"; „Важнейшие иероглифы для человеческого сердца"; „Дифирамб на бессмертие души", соч. Делиля. В 1805 году он приступил к переводу сочинений Штиллинга и прежде всего появились: „Краткие нравоучительные правила на каждый день для друзей христианства" и „Приключения по смерти".
[24] „Сионский Вестник" 1817 г., т. VI, стр. 173.
[25] „Сионский Вестник" 1818 г., февраль, 224, 225.
(продолжение следует)