О российских мистиках-сектантах начала 19 века - 10
(продолжение)
III.
Краткая характеристика духовенства. - Его воспитание, положение в обществе и отношение к церкви.
Резкая грань, издавна положенная между черным и белым духовенством, делила его на две части, совершенно непохожие друг на друга в имущественном, правовом и общественном отношениях. Белое духовенство было бедно, черное же пользовалось относительным благосостоянием: священники едва не просили милостыни, архиереи жили богато и славились роскошным угощением. «Архиерею на Волге жить хорошо, записал князь И.М.Долгоруков [1], - рыба всегда живая и добрая».
Отделенное от других сословий и замкнутое в самом себе, белое духовенство составляло как бы отдельное племя, не имевшее никакого значения в народе. Познаниями духовных лиц никто не пользовался, голос священника был слышен только в церкви, и по своему положению духовенство не было принято ни в каком обществе.
Вся администрация находилась в руках черного духовенства, а белое не имело никаких прав и до 1802 года не было даже избавлено от телесного наказания. Попов и дьяконов секли кнутом на площади, не только за уголовные преступления, но их подвергали телесному наказанию и с целью исправительною. В первой половине 1800 года были наказаны кнутом два священника: Данилов, Костромской губернии Юрьевецкого уезда [2] и Иванов - Нижегородской губернии села Окинина [3]. Оба они были наказаны по приговору суда, но за маловажные преступления провинившегося священника архиереи без суда сажали на цепь, заковывали в кандалы или ножные колодки, бросали в подвальные тюрьмы и секли плетьми. «Наказываемый укладывался так, пишет Д.И.Ростиславов [4], чтобы владыка не вставая с дивана мог своими глазами видеть, плотно ли плети прилегают к телу. Больше всего секли причетников, затем дьяконов, но не давали спуску и священникам, особенно молодым. Наказание было жестокое; дедушка, которому не одного человека приходилось держать за руку или ногу, говаривал: У! жарко, бывало, дрожь пробегала по телу. Таким образом очень нередко священник, за несколько дней приносивший бескровную жертву, бывал высечен сам до крови».
Дело это было самое обыкновенное, никто не удивлялся и не возмущался. В некоторых архиерейских домах был устроен каменный не толстый столб, покрытый овальною чугунною крышкою, на которую и сажали провинившегося, руки привязывали к веревкам, другие концы которых прикреплялись к кольцам, вделанным в стены. Оставленный на таком неудобном сиденье в течение нескольких суток, наказанный должен был стараться сохранить равновесие, не мог спать, переносил страшные мучения, и бывали случаи, что подвергнутые такому истязанию сходили с ума и даже умирали. Впрочем, не одни архиереи расправлялись так с подчиненным им духовенством, но настоятели монастырей и даже благочинные употребляли такие же средства [5].
В октябре 1802 года черниговский губернский прокурор донес министру юстиции, что по распоряжению первоприсутствующего в Конотопском духовном правлении протопопа Щербатского, священник Николай Андреевский был посажен за пьянство на цепь, оставлен в течение долгого времени без всякого присмотра и скоропостижно скончался от пострела. «Из сих обстоятельств усматривается, - доносил прокурор [6], - что по духовной власти, вместо долженствующей быть к удержанию преступлений умеренной строгости, употребляется жестокость без всякого исследования о преступлении и приговора для духовного правительства существующих».
Нередко исправительным и даже телесным наказанием духовные лица подвергались и от светского начальства, хотя это было совершенно незаконно [7]. Прокуроры и вообще светская власть не имела права вмешиваться в дела духовенства, и оно управлялось само собою, преимущественно единоличным произволом архиерея.
В 1805 году анонимный белгородский житель, в письме к князю A.Н.Голицыну, так характеризовал духовную власть, состоявшую из архиереев, консистории, духовного правления и благочинных. Он говорил, что архиерей - это губернатор, консистория - губернское правление и, вместе с тем, палаты гражданская и духовная; духовное правление - уездный суд и полиция, и наконец, благочинные - городские и земские комиссары.
По светской части стряпчий следил за исполнением обязанностей уездного суда, полиции и магистрата; он наблюдал за соблюдением законов во всей их точности, заступался за утесненных, обязан был отвращать взятки и поборы; о преступниках стряпчий доносил высшему начальству и извещал губернского прокурора. Последний сам и через губернских стряпчих наблюдал, чтобы законы были исполняемы везде в точности, и давал заключения по предложениям губернаторским. По духовной же части должности стряпчего и прокурора соединялись в лице секретаря консистории, находившегося в полной власти архиерея и консисторских членов. Эта зависимость делала секретаря безгласным исполнителем всех приказаний начальства, хотя бы приказания явно противоречили законам [8]. Он не смел даже возражать благочинным потому, что некоторые, по особенной связи с архиереем, а другие с его келейником, могли оговорить секретаря и лишить его места.
Вторым лицом при архиерее, часто еще большим по значению, чем секретарь, был келейник. Некоторые из них пользовались таким влиянием, что им давали название приказно-служителей и даже вице-архиереев. Взятки, неслыханные поборы, притеснения - вот действия келейника. При участии его провинившиеся наказывались не по мере вины, а по количеству взноса; в духовный чин производились не по достоинству, а потому, сколько заплачено. «Бездельники - в чести, говорит белгородский житель, честные люди - в гонении, все по прихотям и кого же? - келейника. Архиерей иногда одумается, но келейник, зная его слабости, пристрастие, недостатки, зная его сквозь, умеет оставить его спокойным. Притом же архиерей сидит всегда в четырех стенах и не может ничего сам собою видеть и слышать, а видит и слышит келейником, - словом, все чувства архиерея заключаются в келейнике: если скажет, что солнце черное, он и тому поверит».
По словам Иосифа Самчевского [9], келейнику, стоявшему всегда на запятках архиерея и исполнявшему обязанности лакея, предоставлялись лучшие священнические места, которые он продавал желающим. Отсюда происходило то, что богатые, но безграмотные дьячки получали лучшие приходы, а окончившие успешно курс семинарии ожидали их и получали худшие.
Келейники наживали огромные капиталы, были горды своим положением, хитры и до крайности мстительны, люди без раскаяния, если можно назвать их людьми. «От таких неустройств, говорит белгородский житель в конце своей записки [10], не только низшей степени духовные здесь в презрении y нас, но и о самых владыках говорят с малым уважением... Беспорядки духовных действуют и на самую веру. О Святейшем Синоде не так думают, по попущению таких злоупотреблений, как надобно чтить сие важное и знатное место».
Белое духовенство было в полном загоне, грубо и не образовано. Причиною тому было отсутствие духовных училищ, из коих многие получили существование только в начале XIX века. Так семинарии Пензенская, Оренбургская, Пермская и другие учреждены только в 1800 году. «Если по тогдашнему воспитанию, - говорит московский митрополит Филарет [11], - положить десять лет на совершение полного учебного курса и принять в рассуждение, что надобно было время приучить родителей отдавать детей в семинарии, то должно заключить, что только 10 или 16 лет тому назад (т.е. в начале десятых годов), как в сих епархиях начало родиться по небольшому числу ученых священников; следственно, продолжает служить еще великое число священников, получивших только домашнее причетническое образование».
К этому надо прибавить, что некоторые епархиальные архиереи ставили священниками исключенных из семинарий рослых учеников философского и риторического классов, попросту гайдуков, предпочитая их причетникам совсем неучившимся в семинариях, и забывая, что они исключены из этих заведений как неспособные или порочные и следовательно люди не благонадежные для священства. Такое ставление священников было воспрещено указом Синода только 8-го октября 1815 года и разрешено доводить исключенных из семинарий не выше диаконского чина.
Самое воспитание в семинариях и даже духовных академиях не было применено к потребностям духовного служения. В начале XIX столетия в России было четыре духовные академии (Петербургская, Московская, Киевская и Казанская), 36 семинарий, 115 низших духовных училищ, в которых обучалось 29 т. человек, а на содержание их отпускалось всего 185 тысяч рублей или по 6 руб. 40 коп. в год на человека [12]. Сумма эта была, конечно, недостаточна, и своекоштные семинаристы содержались на счет родителей, смотря по достатку их. Поэтому ни в одежде, ни в постелях формы не было: одевались кто во что мог. «Иные не имели лучшей одежды, как затрапезный сюртук, иногда не нашивали брюк; постели бывали разные, от тюфяка до войлока, с подушками, набитыми сеном». Казенно-коштным семинаристам выдавали набитые шерстью тюфяки, шерстяные одеяла и подушки, набитые перьями. Суконный сюртук выдавался на три года, старый отбирался и, перешитый, шел на одежду младших учеников. Кормили очень плохо, и семинаристы были почти всегда голодны; пища приготовлялась небрежно и до отвратительности грязно; печеный картофель считался лакомством, да и тот покупался на свои деньги. Семинаристы сами мыли комнаты, чистили подсвечники, топили печи. В некоторых семинариях классы не топились совсем, и зимою было так холодно, что рта открыть было невозможно. Полы мылись раза два в год, белье менялось через две недели, и редкий из учеников был свободен от насекомых, развивавшихся в голове и белье. «Был один товарищ у меня, говорит П.С.Казанский [13], - который имел одну только рубашку и ту в лохмотьях. Поэтому не ходил и в баню, не имея чем переменить белья. Другой товарищ, сын сельского дьячка, обременного семейством, чтобы иметь возможность внести деньги за свое содержание в семинарии, в вакацию нанимался возить камень на шоссе». Некоторые зарабатывали себе деньги пением и чтением в приходских церквах, уроками чистописания, произношением по домам праздничных стихов, речей и диалогов. Были и такие, которые нанимались y хозяев носить воду, рубить дрова и служили вместо чернорабочих поденщиков [14]. «Часто от глада томимый, Фотий запасал на случай недостатка дубовые орехи, или желуди, ел сырые, и печеные» [15].
В общем семинарии и прочие духовные училища не имели ни систематической организации, ни правильной постановки учебных курсов. Каждая семинария управлялась по-своему, и преподавание в ней шло по желанию и указанию местного архиерея. Заботился он об училищах, - дело шло удовлетворительно, не заботился, - и учителя и ученики, ничего не делая, вместе пьянствовали. Старые риторы, т.е. ученики - оставшиеся на 2-й год, всем обществом, человек по 40 и по 50, отправлялись в кабак, выносили на лужайку четверку и распивали ее с самодовольствием.
В 1805 году псковский губернатор Ламздорф жаловался архиерею Иринею, что по обнаружившимся покражам в Пскове и по другим развратным действиям «участие в них семинаристов было несомненно» [16]. Бегство из семинарий, воровство и кулачные бои случались нередко. Бежавших учеников отыскивали через полицию, заковывали в ножные железа и присылали в консисторию под караулом. Из «Истории Рязанской епархии» можно видеть, что беглецы считались десятками, а иногда в семинарии оставалась только половина, а другая находилась в бегах.
Сами родители утаивали y себя бежавших из семинарии детей, конечно, не от хорошей жизни, а от дурного содержания и сурового обращения. Семинаристов били по щекам и подвергали жестоким телесным наказаниям. «Розги из березовых или ивовых прутьев, - говорит Д.И.Ростиславов [17], - считались недостаточными; в каждом из правлений семинарских всегда висело несколько ременных плетей с двумя и тремя хвостами; эти плети в случае надобности были приносимы в классы и при по-мощи опытной и крепкой руки покрывали обнаженные части тела рубцами, которые оставались видными иногда спустя даже несколько недель после операции. При том, одну плеть, одну лозу находили недостаточными; часто в даже очень часто на наказываемого сыпались удары с двух сторон; а чтобы он своими движениями не мешал плети или лозе падать на те именно места, на которые метил экзекутор, или, как обыкновенно их называли, секутор, наказываемого держали не только двое, а даже четверо и пятеро сторожей или товарищей».
Собственно говоря в наказаниях была своего рода постепенность; за первые две вины ограничивались выговорами, за третью наказывали «шелепами», то есть палками, за четвертую плетьми, за пятую - тюремным заключением на неделю и т.д.; за воровство заковывали в кандалы, сажали в семинарскую тюрьму и наказывали плетьми. Самыми легкими наказаниями, по словам преосвященного Макария, считалось стояние на коленах с истязанием для рук в ног, голодный стол, карцер, пали [18] и розги. Суровое обращение с семинаристами было причиною того, что родители не охотно отдавали в «науку» своих детей и провожали их в бурсу с горькими слезами. В семинарии забирали тогда силою, и многие отцы считали счастьем для своего сына, если он, избегая школы, успевал остаться в числе церковников или приписаться к крестьянскому сословию. «На школьное учение, - говорит преосвященный Макарий [19], - смотрели как на повинность, как на военную службу, как на место истязаний. Только невольное и усиленное принуждение могло собрать в семинарию детей. Потому весьма редкие с любовью к наукам проходили все классы; большая часть учащихся с первого же года смотрела вон из семинарии».
Семинаристы весьма часто были таких солидных лет, что наука не шла им в голову. Чтобы расположить их окончить курс и вместе с тем заставить поступить в духовное звание начальство разрешало им жениться и даже посвящало в священники с тем, чтобы они в этом звании докончили свое семинарское образование. Некоторые женились без позволения начальства, за долго до окончания курса, и бывали случаи, что засидевшийся отец выходил из семинарии, а старший сын его поступал в нее.
Во главе духовного воспитания должна стоять прежде всего нравственность потому, что и глубокое изучение догматов не принесет пользы, если человек останется безнравственным. Догматы должны служить только опорою для нравственных потребностей совести и сердца каждого, обряды же только в том случае имеют значение, когда ими развивается и поддерживается религиозное настроение. Этого-то и не было в семинариях. «Если сохранились в ком-нибудь из нас залоги добра, - говорит П.С.Казанский [20], - если вышел из воспитанников нашей семинарии какой-нибудь добрый священник, то единственно обязан он первоначальному воспитанию, молитвам родителей, действию благодати и урокам жизни, а не попечению начальства. Оно ничем не возбуждало религиозного чувства».
[1] Журнал путешествия из Москвы в Нижний. „Чтения" 1870 г. Кн. I стр. 42
[2] Отношение генерал-прокурора Обольянинова обер-прокурору Синода Д.И.Хвостову 2 июня 1800 г.
[3] Тоже, 17 мая 1800 г.
[4] В своих записках. „Русская Старина" 1880 г. Т. 27, № 1, стр. 9.
[5] „Из прошлого" П.М. „Русский Вестник" 1868 г. № 4, стр. 451.
[6] От 31 октября 1802 г. Препровождая этот рапорт митрополиту Амвросию, министр юстиции Г.Р.Державин сообщил ему высочайшую волю, „относительно умеренного обхождения с духовными чинами".
[7] Своеволие светских властей относительно наказаний духовных лиц не всегда проходило даром. „Александр, протопоп в Володимире Дмитриевского собора, - записал кн. И.М.Долгоруков, - человек, от которого я сильно пострадал в моей жизни. Это тот самый поп, который зашел однажды ко жне на бал мертвецки пьян и которого я велел посадить на съезжу, пока вытрезвится, потому что архиерея в то время в городе не было. Сие пустое обстоятельство, не заслуживающее ничьего внимания, так горячо было принято у двора, потому что поп Александр был в родстве с сильным и знаменитым Сперанским, что наряжено следствие, которое рассматриваемо было в Сенате Московском. В оном приговорили отдать меня под суд за оскорбление святыни; но при докладе о сем государю, ему угодно было без суда написать в конфирмации, чтобы меня отставить. И так история негодного этого попа, которого, ни мало не оскорбляя религию, всегда назову таким по его худому поведению, будет мне так же, как и он сам, во всю жизнь памятна". (Капище моего сердца. „Русский Архив" 1890 г. № 1. Приложение, стр. 10 и 11).
[8] Если секретарь был с характером и ему удавалось приобрести доверенность архиерея, то он пользовался всеми благами мира. В начале двадцатых годов секретарь Черниговской консистории, Васниевский, нажил себе прекрасное состояние, приобрел земли и крестьян. Говорили, что он имел секретную лавку, в которой продавались подарки искателей его милости. (Воспоминания Иосифа Самчевского. „Киевская Старина" 1894 г., № 1, стр. 24 и 25).
[9] Воспоминания И.Самчевского. „Киевская Старина" 1891 г., № 1, стр. 24 и 25.
[10] Архив Синода.
[11] В записке, представленной при всеподданнейшем письме от 23 ноября 1826 года.
[12] По этой расценке родители платили и за своекоштных. Отец Фотия платил за него в Новгородскую семинарию шесть рублей за помещение, пищу и учение. (Автобиография. „Русская Старина" 1894 г. № 4, стр. 100).
[13] Воспоминания семинариста. „Православное Обозрение" 1879 года № 9, стр. 118 и 119.
[14] Из прошлого. „Русский Вестник" 1868 г. № 4, стр. 447.
[15] Автобиография Фотия. „Русская Старина" 1394 г. № 4, стр. 104.
[16] Чтения в обществе истории и древностей 1866 г. кн. I. „Смесь", стр. 71 и 72.
[17] В своих записках. „Русская Старина" 1880 г. т. XXVII, № 1, стр. 15.
[18] Пали - это удар из всей силы линейкой по концам всех пяти пальцев руки, сложенных вместе.
[19] „Нижегородские губернские ведомости" 1849 г. Из прошлого. „Русский Вестник" 1868 г. № 4, стр. 450.
[20] В своих воспоминаниях. „Православное Обозрение" 1879 г. № 9.
(продолжение следует)
III.
Краткая характеристика духовенства. - Его воспитание, положение в обществе и отношение к церкви.
Резкая грань, издавна положенная между черным и белым духовенством, делила его на две части, совершенно непохожие друг на друга в имущественном, правовом и общественном отношениях. Белое духовенство было бедно, черное же пользовалось относительным благосостоянием: священники едва не просили милостыни, архиереи жили богато и славились роскошным угощением. «Архиерею на Волге жить хорошо, записал князь И.М.Долгоруков [1], - рыба всегда живая и добрая».
Отделенное от других сословий и замкнутое в самом себе, белое духовенство составляло как бы отдельное племя, не имевшее никакого значения в народе. Познаниями духовных лиц никто не пользовался, голос священника был слышен только в церкви, и по своему положению духовенство не было принято ни в каком обществе.
Вся администрация находилась в руках черного духовенства, а белое не имело никаких прав и до 1802 года не было даже избавлено от телесного наказания. Попов и дьяконов секли кнутом на площади, не только за уголовные преступления, но их подвергали телесному наказанию и с целью исправительною. В первой половине 1800 года были наказаны кнутом два священника: Данилов, Костромской губернии Юрьевецкого уезда [2] и Иванов - Нижегородской губернии села Окинина [3]. Оба они были наказаны по приговору суда, но за маловажные преступления провинившегося священника архиереи без суда сажали на цепь, заковывали в кандалы или ножные колодки, бросали в подвальные тюрьмы и секли плетьми. «Наказываемый укладывался так, пишет Д.И.Ростиславов [4], чтобы владыка не вставая с дивана мог своими глазами видеть, плотно ли плети прилегают к телу. Больше всего секли причетников, затем дьяконов, но не давали спуску и священникам, особенно молодым. Наказание было жестокое; дедушка, которому не одного человека приходилось держать за руку или ногу, говаривал: У! жарко, бывало, дрожь пробегала по телу. Таким образом очень нередко священник, за несколько дней приносивший бескровную жертву, бывал высечен сам до крови».
Дело это было самое обыкновенное, никто не удивлялся и не возмущался. В некоторых архиерейских домах был устроен каменный не толстый столб, покрытый овальною чугунною крышкою, на которую и сажали провинившегося, руки привязывали к веревкам, другие концы которых прикреплялись к кольцам, вделанным в стены. Оставленный на таком неудобном сиденье в течение нескольких суток, наказанный должен был стараться сохранить равновесие, не мог спать, переносил страшные мучения, и бывали случаи, что подвергнутые такому истязанию сходили с ума и даже умирали. Впрочем, не одни архиереи расправлялись так с подчиненным им духовенством, но настоятели монастырей и даже благочинные употребляли такие же средства [5].
В октябре 1802 года черниговский губернский прокурор донес министру юстиции, что по распоряжению первоприсутствующего в Конотопском духовном правлении протопопа Щербатского, священник Николай Андреевский был посажен за пьянство на цепь, оставлен в течение долгого времени без всякого присмотра и скоропостижно скончался от пострела. «Из сих обстоятельств усматривается, - доносил прокурор [6], - что по духовной власти, вместо долженствующей быть к удержанию преступлений умеренной строгости, употребляется жестокость без всякого исследования о преступлении и приговора для духовного правительства существующих».
Нередко исправительным и даже телесным наказанием духовные лица подвергались и от светского начальства, хотя это было совершенно незаконно [7]. Прокуроры и вообще светская власть не имела права вмешиваться в дела духовенства, и оно управлялось само собою, преимущественно единоличным произволом архиерея.
В 1805 году анонимный белгородский житель, в письме к князю A.Н.Голицыну, так характеризовал духовную власть, состоявшую из архиереев, консистории, духовного правления и благочинных. Он говорил, что архиерей - это губернатор, консистория - губернское правление и, вместе с тем, палаты гражданская и духовная; духовное правление - уездный суд и полиция, и наконец, благочинные - городские и земские комиссары.
По светской части стряпчий следил за исполнением обязанностей уездного суда, полиции и магистрата; он наблюдал за соблюдением законов во всей их точности, заступался за утесненных, обязан был отвращать взятки и поборы; о преступниках стряпчий доносил высшему начальству и извещал губернского прокурора. Последний сам и через губернских стряпчих наблюдал, чтобы законы были исполняемы везде в точности, и давал заключения по предложениям губернаторским. По духовной же части должности стряпчего и прокурора соединялись в лице секретаря консистории, находившегося в полной власти архиерея и консисторских членов. Эта зависимость делала секретаря безгласным исполнителем всех приказаний начальства, хотя бы приказания явно противоречили законам [8]. Он не смел даже возражать благочинным потому, что некоторые, по особенной связи с архиереем, а другие с его келейником, могли оговорить секретаря и лишить его места.
Вторым лицом при архиерее, часто еще большим по значению, чем секретарь, был келейник. Некоторые из них пользовались таким влиянием, что им давали название приказно-служителей и даже вице-архиереев. Взятки, неслыханные поборы, притеснения - вот действия келейника. При участии его провинившиеся наказывались не по мере вины, а по количеству взноса; в духовный чин производились не по достоинству, а потому, сколько заплачено. «Бездельники - в чести, говорит белгородский житель, честные люди - в гонении, все по прихотям и кого же? - келейника. Архиерей иногда одумается, но келейник, зная его слабости, пристрастие, недостатки, зная его сквозь, умеет оставить его спокойным. Притом же архиерей сидит всегда в четырех стенах и не может ничего сам собою видеть и слышать, а видит и слышит келейником, - словом, все чувства архиерея заключаются в келейнике: если скажет, что солнце черное, он и тому поверит».
По словам Иосифа Самчевского [9], келейнику, стоявшему всегда на запятках архиерея и исполнявшему обязанности лакея, предоставлялись лучшие священнические места, которые он продавал желающим. Отсюда происходило то, что богатые, но безграмотные дьячки получали лучшие приходы, а окончившие успешно курс семинарии ожидали их и получали худшие.
Келейники наживали огромные капиталы, были горды своим положением, хитры и до крайности мстительны, люди без раскаяния, если можно назвать их людьми. «От таких неустройств, говорит белгородский житель в конце своей записки [10], не только низшей степени духовные здесь в презрении y нас, но и о самых владыках говорят с малым уважением... Беспорядки духовных действуют и на самую веру. О Святейшем Синоде не так думают, по попущению таких злоупотреблений, как надобно чтить сие важное и знатное место».
Белое духовенство было в полном загоне, грубо и не образовано. Причиною тому было отсутствие духовных училищ, из коих многие получили существование только в начале XIX века. Так семинарии Пензенская, Оренбургская, Пермская и другие учреждены только в 1800 году. «Если по тогдашнему воспитанию, - говорит московский митрополит Филарет [11], - положить десять лет на совершение полного учебного курса и принять в рассуждение, что надобно было время приучить родителей отдавать детей в семинарии, то должно заключить, что только 10 или 16 лет тому назад (т.е. в начале десятых годов), как в сих епархиях начало родиться по небольшому числу ученых священников; следственно, продолжает служить еще великое число священников, получивших только домашнее причетническое образование».
К этому надо прибавить, что некоторые епархиальные архиереи ставили священниками исключенных из семинарий рослых учеников философского и риторического классов, попросту гайдуков, предпочитая их причетникам совсем неучившимся в семинариях, и забывая, что они исключены из этих заведений как неспособные или порочные и следовательно люди не благонадежные для священства. Такое ставление священников было воспрещено указом Синода только 8-го октября 1815 года и разрешено доводить исключенных из семинарий не выше диаконского чина.
Самое воспитание в семинариях и даже духовных академиях не было применено к потребностям духовного служения. В начале XIX столетия в России было четыре духовные академии (Петербургская, Московская, Киевская и Казанская), 36 семинарий, 115 низших духовных училищ, в которых обучалось 29 т. человек, а на содержание их отпускалось всего 185 тысяч рублей или по 6 руб. 40 коп. в год на человека [12]. Сумма эта была, конечно, недостаточна, и своекоштные семинаристы содержались на счет родителей, смотря по достатку их. Поэтому ни в одежде, ни в постелях формы не было: одевались кто во что мог. «Иные не имели лучшей одежды, как затрапезный сюртук, иногда не нашивали брюк; постели бывали разные, от тюфяка до войлока, с подушками, набитыми сеном». Казенно-коштным семинаристам выдавали набитые шерстью тюфяки, шерстяные одеяла и подушки, набитые перьями. Суконный сюртук выдавался на три года, старый отбирался и, перешитый, шел на одежду младших учеников. Кормили очень плохо, и семинаристы были почти всегда голодны; пища приготовлялась небрежно и до отвратительности грязно; печеный картофель считался лакомством, да и тот покупался на свои деньги. Семинаристы сами мыли комнаты, чистили подсвечники, топили печи. В некоторых семинариях классы не топились совсем, и зимою было так холодно, что рта открыть было невозможно. Полы мылись раза два в год, белье менялось через две недели, и редкий из учеников был свободен от насекомых, развивавшихся в голове и белье. «Был один товарищ у меня, говорит П.С.Казанский [13], - который имел одну только рубашку и ту в лохмотьях. Поэтому не ходил и в баню, не имея чем переменить белья. Другой товарищ, сын сельского дьячка, обременного семейством, чтобы иметь возможность внести деньги за свое содержание в семинарии, в вакацию нанимался возить камень на шоссе». Некоторые зарабатывали себе деньги пением и чтением в приходских церквах, уроками чистописания, произношением по домам праздничных стихов, речей и диалогов. Были и такие, которые нанимались y хозяев носить воду, рубить дрова и служили вместо чернорабочих поденщиков [14]. «Часто от глада томимый, Фотий запасал на случай недостатка дубовые орехи, или желуди, ел сырые, и печеные» [15].
В общем семинарии и прочие духовные училища не имели ни систематической организации, ни правильной постановки учебных курсов. Каждая семинария управлялась по-своему, и преподавание в ней шло по желанию и указанию местного архиерея. Заботился он об училищах, - дело шло удовлетворительно, не заботился, - и учителя и ученики, ничего не делая, вместе пьянствовали. Старые риторы, т.е. ученики - оставшиеся на 2-й год, всем обществом, человек по 40 и по 50, отправлялись в кабак, выносили на лужайку четверку и распивали ее с самодовольствием.
В 1805 году псковский губернатор Ламздорф жаловался архиерею Иринею, что по обнаружившимся покражам в Пскове и по другим развратным действиям «участие в них семинаристов было несомненно» [16]. Бегство из семинарий, воровство и кулачные бои случались нередко. Бежавших учеников отыскивали через полицию, заковывали в ножные железа и присылали в консисторию под караулом. Из «Истории Рязанской епархии» можно видеть, что беглецы считались десятками, а иногда в семинарии оставалась только половина, а другая находилась в бегах.
Сами родители утаивали y себя бежавших из семинарии детей, конечно, не от хорошей жизни, а от дурного содержания и сурового обращения. Семинаристов били по щекам и подвергали жестоким телесным наказаниям. «Розги из березовых или ивовых прутьев, - говорит Д.И.Ростиславов [17], - считались недостаточными; в каждом из правлений семинарских всегда висело несколько ременных плетей с двумя и тремя хвостами; эти плети в случае надобности были приносимы в классы и при по-мощи опытной и крепкой руки покрывали обнаженные части тела рубцами, которые оставались видными иногда спустя даже несколько недель после операции. При том, одну плеть, одну лозу находили недостаточными; часто в даже очень часто на наказываемого сыпались удары с двух сторон; а чтобы он своими движениями не мешал плети или лозе падать на те именно места, на которые метил экзекутор, или, как обыкновенно их называли, секутор, наказываемого держали не только двое, а даже четверо и пятеро сторожей или товарищей».
Собственно говоря в наказаниях была своего рода постепенность; за первые две вины ограничивались выговорами, за третью наказывали «шелепами», то есть палками, за четвертую плетьми, за пятую - тюремным заключением на неделю и т.д.; за воровство заковывали в кандалы, сажали в семинарскую тюрьму и наказывали плетьми. Самыми легкими наказаниями, по словам преосвященного Макария, считалось стояние на коленах с истязанием для рук в ног, голодный стол, карцер, пали [18] и розги. Суровое обращение с семинаристами было причиною того, что родители не охотно отдавали в «науку» своих детей и провожали их в бурсу с горькими слезами. В семинарии забирали тогда силою, и многие отцы считали счастьем для своего сына, если он, избегая школы, успевал остаться в числе церковников или приписаться к крестьянскому сословию. «На школьное учение, - говорит преосвященный Макарий [19], - смотрели как на повинность, как на военную службу, как на место истязаний. Только невольное и усиленное принуждение могло собрать в семинарию детей. Потому весьма редкие с любовью к наукам проходили все классы; большая часть учащихся с первого же года смотрела вон из семинарии».
Семинаристы весьма часто были таких солидных лет, что наука не шла им в голову. Чтобы расположить их окончить курс и вместе с тем заставить поступить в духовное звание начальство разрешало им жениться и даже посвящало в священники с тем, чтобы они в этом звании докончили свое семинарское образование. Некоторые женились без позволения начальства, за долго до окончания курса, и бывали случаи, что засидевшийся отец выходил из семинарии, а старший сын его поступал в нее.
Во главе духовного воспитания должна стоять прежде всего нравственность потому, что и глубокое изучение догматов не принесет пользы, если человек останется безнравственным. Догматы должны служить только опорою для нравственных потребностей совести и сердца каждого, обряды же только в том случае имеют значение, когда ими развивается и поддерживается религиозное настроение. Этого-то и не было в семинариях. «Если сохранились в ком-нибудь из нас залоги добра, - говорит П.С.Казанский [20], - если вышел из воспитанников нашей семинарии какой-нибудь добрый священник, то единственно обязан он первоначальному воспитанию, молитвам родителей, действию благодати и урокам жизни, а не попечению начальства. Оно ничем не возбуждало религиозного чувства».
[1] Журнал путешествия из Москвы в Нижний. „Чтения" 1870 г. Кн. I стр. 42
[2] Отношение генерал-прокурора Обольянинова обер-прокурору Синода Д.И.Хвостову 2 июня 1800 г.
[3] Тоже, 17 мая 1800 г.
[4] В своих записках. „Русская Старина" 1880 г. Т. 27, № 1, стр. 9.
[5] „Из прошлого" П.М. „Русский Вестник" 1868 г. № 4, стр. 451.
[6] От 31 октября 1802 г. Препровождая этот рапорт митрополиту Амвросию, министр юстиции Г.Р.Державин сообщил ему высочайшую волю, „относительно умеренного обхождения с духовными чинами".
[7] Своеволие светских властей относительно наказаний духовных лиц не всегда проходило даром. „Александр, протопоп в Володимире Дмитриевского собора, - записал кн. И.М.Долгоруков, - человек, от которого я сильно пострадал в моей жизни. Это тот самый поп, который зашел однажды ко жне на бал мертвецки пьян и которого я велел посадить на съезжу, пока вытрезвится, потому что архиерея в то время в городе не было. Сие пустое обстоятельство, не заслуживающее ничьего внимания, так горячо было принято у двора, потому что поп Александр был в родстве с сильным и знаменитым Сперанским, что наряжено следствие, которое рассматриваемо было в Сенате Московском. В оном приговорили отдать меня под суд за оскорбление святыни; но при докладе о сем государю, ему угодно было без суда написать в конфирмации, чтобы меня отставить. И так история негодного этого попа, которого, ни мало не оскорбляя религию, всегда назову таким по его худому поведению, будет мне так же, как и он сам, во всю жизнь памятна". (Капище моего сердца. „Русский Архив" 1890 г. № 1. Приложение, стр. 10 и 11).
[8] Если секретарь был с характером и ему удавалось приобрести доверенность архиерея, то он пользовался всеми благами мира. В начале двадцатых годов секретарь Черниговской консистории, Васниевский, нажил себе прекрасное состояние, приобрел земли и крестьян. Говорили, что он имел секретную лавку, в которой продавались подарки искателей его милости. (Воспоминания Иосифа Самчевского. „Киевская Старина" 1894 г., № 1, стр. 24 и 25).
[9] Воспоминания И.Самчевского. „Киевская Старина" 1891 г., № 1, стр. 24 и 25.
[10] Архив Синода.
[11] В записке, представленной при всеподданнейшем письме от 23 ноября 1826 года.
[12] По этой расценке родители платили и за своекоштных. Отец Фотия платил за него в Новгородскую семинарию шесть рублей за помещение, пищу и учение. (Автобиография. „Русская Старина" 1894 г. № 4, стр. 100).
[13] Воспоминания семинариста. „Православное Обозрение" 1879 года № 9, стр. 118 и 119.
[14] Из прошлого. „Русский Вестник" 1868 г. № 4, стр. 447.
[15] Автобиография Фотия. „Русская Старина" 1394 г. № 4, стр. 104.
[16] Чтения в обществе истории и древностей 1866 г. кн. I. „Смесь", стр. 71 и 72.
[17] В своих записках. „Русская Старина" 1880 г. т. XXVII, № 1, стр. 15.
[18] Пали - это удар из всей силы линейкой по концам всех пяти пальцев руки, сложенных вместе.
[19] „Нижегородские губернские ведомости" 1849 г. Из прошлого. „Русский Вестник" 1868 г. № 4, стр. 450.
[20] В своих воспоминаниях. „Православное Обозрение" 1879 г. № 9.
(продолжение следует)