Об иллюминатах-9
(продолжение)
Для отвлечения католиков от их церкви выписан Линдель, пламеннейший методист, под одеждою католического священника.
Он учредил насильственным образом, в самой католической церкви, свои дни для открытого проповедания против догматов католицизма.- Церковь в сии дни наполнялась одними методистами всех наций. Духовенство католическое, долго и тщетно жаловалось на сие насильственное водворение у самых алтарей его, раскольника, стремящегося их низвергнуть. Угрозы изгнания, по примеру иезуитов, заставили его прибегнуть к покровительству значительных лиц того же исповедания, и, наконец, с успехом, ибо пылкий и простерший слишком далеко самонадеянную свою дерзость Линдель определен в Одессу, в надежде, что там, вдали и не так гласно, пропаганда его учения пойдет успешнее; но, вместо того, встретив там итальянцев, столь же горячих к защите папы, как он к его ниспровержению, он возбудил совершенное смятение в церкви, где начали бросать в него яблоками, и сей шум, а особливо личная его опасность, заставили удалить его за границу.
Но на месте его, в Петербурге, явился Госнер, гораздо образованнейший и, хотя не менее враждебный к своей Церкви, но коварнейший и, наружно, более умеренный.
Немецкая лютеранская церковь, равным образом, не оставлена в покое. Приехал Беттигер, супер-интендент новороссийский, друг и единомышленник Линделя (тот самый, который после, украв казенную сумму, бежал в Саксонию, где, года два тому назад, по требованию нашего правительства, пойман и посажен в тюрьму). Он в реформатской церкви Св. Анны завладел большой залой и начал проповедовать методизм.
Таким образом, в одно и то же время, все положительные вероисповедания испытали систематическое нападение методистов, т. е. духовного иллюминатства, и можно ли представить, чтоб сие так вышло случайно?
Все духовные иерархии сих законных иностранных церквей протестовали против сего потрясения положительных их исповеданий, признанных и покровительствуемых правительством; но тщетно, ибо жалобы их устрашали высшие их начальства, поклонявшиеся случайности и, по сей причине, ничто не доходило до государя. Я могу о сем, ежели будет нужно, рассказать много удивительного.
Одно английское духовенство, поддерживаемое посольством сей нации, в ответ на опубликованный в английских газетах отчет об успехах миссионеров методистской пропаганды в Петербурге, отвечало весьма сильною и основательною статьею сей самой газеты, изъяснив, что безумно в успехах миссионерств, для идолопоклонников и диких учреждаемых, помещать Петербург и живущую в нем английскую факторию. Не знаю, кто писал статью сию, но она очень примечательна и была, кажется, написана менее для Лондона, чем для Петербурга, дабы сим средством довести сведение сие до государя; но вероятно никто не смел, по преобладавшему тогда духу, поместить ее в газетной для его величества выписке.
Все сии обстоятельства, ежели бы нужно было еще прояснить их, могут весьма сильно быть доказаны-и особливо подтверждены духовенствами всех упомянутых мною иностранных исповеданий, кои имели важную выгоду замечать ход сего гонения.
То же общество завело тюремные, поставив в цели их, под благовидным предлогом занятия нравственностью заключенных, чтение и толкование им Евангелия членами общества и раздачу в тюрьмах тех назидательных книжек, которые издают методисты; их переводила на русский-княгиня Мещерская; а в книжках сих, самым заманчивым, для простолюдинов, образом, под видом чудесных повестей, толковался непрестанно один, следующий догмат методизма: «к обращению и спасению самого ожесточенного грешника не нужна ни церковь, ни ее таинства, а одно чудесное действие Божие», и сие подкреплялось разными примерами.
Пропаганда сия имела так положительно сию цель, что когда один из директоров тюремного общества предложил, в полном его собрании, о необходимости священников всех христианских исповеданий для духовной помощи заключенным; то один из членов Синода возразил ему публично: «а члены-то общества на что?»-«Я не знал, что они могут исповедовать»,- отвечал директор и после сего ответа предложение его принято.
Ланкастерские школы обращены также в механическое содействие методизму. По следующему случаю: Греч, при заведении одной из сих школ в Петербурге, в виде спекуляции, для своей типографии, составил общество для распространения сих школ и особенно таблиц им для того напечатанных, по всей России, для деревень и войск, начиная с гвардейских до поселенных и армейских. При министерстве учрежден особенный комитет для содействия сему делу. Председатель сего комитета, заявленный враг иллюминатства, рассматривая таблицы Греча, приметил, что не только в складах, ничего по-видимому не могущих вмещать опасного, есть неприличное соединение слов, напр.: императрица-перепелица-патриарх-шут. Удивленный сею странностью, он обратил уже особенное внимание на таблицы чтения и нашел: сила солому ломит. Воды и царь не удержит. Где сила там закон ничто. Сие показалось ему, ежели не злонамеренным, то, по крайней мере, не безопасным в школах для народа и солдат. Он представил сии усмотрения. Они одобрены и по высочайшему повелению приказано запретив таблицы сии и отобрав их из всех школ, военных и других, заменить приличнейшими; но тут, замечанием сего противоборника методистов воспользовались методисты. Их собственные таблицы переведены и одобрены к повсеместному употреблению. Между тем, как заметить надобно, что то, чего не допустила y себя церковь англиканская, допускалось y нас; ибо две есть методы взаимного обучения: Ланкастера (квакера) и Беля (епископальной церкви). Первая имеет свои таблицы, которые состоят из мест, выбранных из Евангелия и приноровленных к учению квакеров и методистов; а вторая-таблицы, согласные с догматическим учением, не секты, а положительного англиканского исповедания.
Тщетно сей председатель комитета, столь грубо обманутый, кричал и писал, что ежели уже непременно нужно спешить обучением народа нашего и солдат чтению (между тем, как и читать еще мало для них безвредного), то возьмите один механизм ланкастерский и вставьте букварь и катехизис, в которых бы затверживались, по всей Империи, в селах и полках те святые догматы, которые посевают страх Божий, почтение и любовь к его помазанникам, покорность властям. Не только напрасны были вопли сии, но и обратили на него, хотя еще не явное гонение, но последнюю попытку к обращению сего несносного уже обличителя-в методисты!
Сам Попов приступил к сему миссионерству. После многих приветливостей и доверенных откровений, он сказал ему, что есть одно благочестивое общество, вооружающееся повсюду против неверия обуревающего Европу (он не подозревал, что сей профан знал тогда совершенно хорошо методизм и связь его с иллюминатством), что общество сие истинных христиан есть методистское, что оно имеет разные степени друзей и искреннейших (amis et intimes)-но вероятно o высших степенях каких-либо главных водителей он умолчал; что по особенному уважению к благочестию и отличным дарованиям значительных лиц можно быть приняту прямо в высшую (будто бы) степень des intimes, но что сие не иначе возможно, как присягнув и в чем же? «в том, что и тогда, когда присягающий переменил бы свой образ мыслей насчет методистов, то не перестанет он, согласно с видами их общества, противно собственному убеждению, в исполнение своей присяги действовать». Скрыв удивление от сей фанатической и неслыханной присяги его поразившее, обращаемый отвечал, что он никому, по догматам веры своей, кроме законной власти и в случаях ею определяемых, присягать не может. Разговор кончился, но и кончилась терпимость методистов. Началось тайное преследование, которое ожидало только случая к совершенному погублению человека тем более опасного, что ему доверены уже некоторые тайны общества, которых он хранить не обязался.
Линдель возвещал, что за ним идет тот, кому недостоин он развязать сапога. Он выписан и прибыл. То был Госнер. Для проповеди его против папы и католицизма, силою отворили для него двери обеих католических церквей, приходской и мальтийской, где я сам его слышал, при величайшем стечении лютеран, методистов всех наций и в том числе русских. Сим неудовольствовались: в доме графа Завадовского, на казенный счет нанята для него огромная квартира, за 4.000 рублей в год. Над кафедрою поставлена в ознаменование, что и сей апостол есть еще только предтеча, большая картина Иоанна Крестителя, и около двух тысяч слушателей, по подписке, по 25 руб. с каждого (50.000 р. в год), собраны для услышания таких проповедей, в которых, под предлогом католических, опровергались существенные догматы церкви господствующей.
Наконец, лжеучитель сей, от часу более предприимчивый, напечатал, на немецком языке, свое толкование на Евангелие, во многих местах противное христианскому учению, a в иных открыто опровергающее божественность Спасителя. Изъяснение его на Евангелие Св. Матфея, переведенное, сколько помню теперь, Бирюковым, служившим тогда в департаменте просвещения, и выправленное Поповым, на казенный счет напечатано, в очень большом количестве, вероятно, для рассылки по училищам, но в сие самое время обличено пред государем, по несчастью, такими людьми, которые, видя один отрывок сего обширного дела, всей связи его не обнимали, а изучить ее в порядке и с трудом не хотели, обращая таким образом дело Божие и государственное в некоторый род личности и интриги. Книга, до появления ее из типографии, остановлена и по высочайшему повелению сожжена. Госнер выслан за границу и, после многих похождений, занимает теперь какое-то место в Берлине. Попов и Бирюков преданы суду сената, обвинены и дело о них, как я слышал тогда, поступило в Государственный Совет[6].
Попов, сверх того вел обширную, на немецком языке, переписку со всеми духовными иллюминатами из славнейших в Германии, от Пестолоци до Бадера, который особенно забавлял петербургских своих корреспондентов разными чудесностями магнетизма. Я видел, как при отбытии Попова в Англию, перевозили для надежнейшего сохранения два шкафа сего, по-видимому, важного архива в такое место, где он казался безопасным.
Из сей переписки составлял он своеручные выписки, кои представлялись на дальнейшее усмотрение.
Мне показаны были две из них для устрашения силою сей партии. Я могу наименовать их, ежели будет нужно.
С великими предприятиями на правительство и лучшее общество Петербурга приехала, отовсюду выгнанная, m-me Krüdner - предшествуемая славою претерпенных ею гонений, за проповедывание истины и особенно известностью статьи одной из немецких газет, в которой был напечатан справедливый или подложный разговор ее, о принятом ею участии в заключении священного союза-ручались за успехи ее в России. И действительно, едва она явилась, как множество к ней поехало, особливо сектаторы всех родов. Она рассказывала посетителям довольно однообразно о высоких особах, y ней бывших, указывала, весьма гордо и напыщено, те места, где стоя (якобы на коленях) они с нею молились. Говорила, с жаром и красноречиво, о наступлении дней последних и утверждала, что Наполеон есть антихрист, так настоятельно, что даже когда было объявлено о его смерти, она не хотела ей верить, и говорила, что он бежал к туркам и от них, предводительствуя всею Азиею, опять явится.
С нею жил зять ее Беркгейм и жена его, которая и теперь, с главной ее ученицей, княгиней Голицыной (сестрой княгини Мещерской, урожденной Всеволожской) в имении коей, в Крыму, умерла m-me Krüdner, живут еще там, как слышал я, вместе. Беркгейм сей, тотчас определенный в службу, по рассказам сектаторов (последователей?) m-me Krüdner, был одним из примечательнейших примеров ее чудотворений, получив исцеление от смертной болезни, ее молитвою.
Вера в нее была так сильна, что когда государь (неизвестно мне почему) приказал выслать ее из города, то люди, к нему самые приближенные, не устрашились выставить ее портреты в своих кабинетах и открыто ездить посещать ее, в месте изгнания, за городом. Никогда иначе не мог я изъяснить себе сего сектаторского фанатизма многих, самых добрых из них, как тем, что не изучив основательно ни истории религии и церкви своей, ни ее догматов и чувствуя, в последней половине жизни, нужду в пище духовной, обращались они с сею потребностью к первому из окружавших их обманщику, который, злоупотребляя неведение и доверенность их, ловил их в сети своей секты, обольщая, между тем, гордость их легким переходом от жизни совершенно чувственной и порочной к высокой степени святости, ничего не расстраивая в привычках их. Много примечательных наблюдений имел я случай сделать в сем отношении потому только, что разные сектаторы, зная во мне человека им неприязненного, в течение семи лет трудились над зазывом меня в свои союзы, рассказывая многое, как о себе, так и о других.
Сверх того Попова, о котором говорил я подробно, было еще два, того же имени, сектатора: брат его Григорий Попов, откуда-то им выписанный, и Гавриил Попов, приставленный им к Кошелеву и служивший опорою сему духовному и телесному слепцу, в Царском Селе, на его прогулках.
Время, о котором говорю я теперь, от 1815 г. до 1824 г., было самое блистательное в владычестве сектаторства. Все пути были им заграждены, все главнейшие места в министерствах духовном и просвещения заняты. Царство его так было твердо, что оно не устрашилось открыто знаменовать свою силу грозными ударами гонения.
Некто Станевич (теперь, кажется, где-то директором гимназии), служивший тогда в канцелярии статс-секретаря Кикина, издал книгу: «Плач над гробом младенца». Сочинение довольно ничтожное, по весьма посредственному дарованию и тяжелому его слогу, но примечательное только по некоторым истинам в пользу православия и сильным выходкам против духовных сект. Места сии немедленно примечены сектаторскою полициею и указаны ею Кошелеву. Духовный цензор, архимандрит Иннокентий призван к высшему начальству для допроса: «по недосмотрению или намеренно он пропустил сию книгу?» Бедный инок сей (сочинитель лучшей истории нашей церкви) чрезвычайно немощный от примерно строгой жизни, слишком верующий и добродетельный, чтобы предать истину, которой святость в сии времена гонений для друзей ее наиболее дорога, отвечал небоязненно: «с намерением, ибо сам убежден в том же мнении». В тот же день Станевич схвачен полициею и послан в изгнание. Книга его из лавок и даже из частных домов, как самое опасное сочинение, отобрана и так истреблена под личным надзором Тургенева, что когда, по миновании сего времени, в 1824 году Станевич вызван государем, вознагражден и опять определен в службу, a книгу его приказано на счет его величества напечатать, то в целом городе не могли найти ни одного экземпляра. Архимандрит Иннокентий наречен епископом в Оренбург, для ссылки его туда и потом, по многим просьбам и в виде помилования, назначен в Пензу; но сраженный сими насилиями занемог в Москве, нуждаясь в самых необходимых потребностях, коих бы и не имел без призрения графини Орловой. Доехав до Пензы и вследствие сей болезни скоро скончался, жертвою гонений такой секты, которая непрестанно проповедует терпимость. Не буду упоминать здесь ни о квакерах, заведших в Петербурге свои училища, ни о поселении их на царскосельской дороге, под особенным покровительством и начальством тайного советника Джунковского, давнишнего методиста, но должен говорить о самой вредной и нелепой сектаторке Татариновой. Ей позволено жить в тогдашнем Михайловском замке, дабы могла безопаснее от полиции распространять свое общество. Занятие его состояло в каком-то особенном роде магнетизма. Люди, к нему приготовленные, входили в собрание и помощью быстрого кружения поодиночке, а иногда и вместе, до пены у рта и беспамятства, изнемогая в каком-то странном роде исступления, пророчествовали для знатных посетителей вещи, самые для них приятныя, a для прочих, что случится. Славнейшим из сих вещyнов был какой-то барабанщик. Кошелев с друзьями и племянницею (Татищевой), Галахов, Попов и один из племянников графа Милорадовича, который чуть было не сошел с ума от углубления в гнусные тайны сего общества, в которое вовлечен он был усерднейшим помощником и другом Татариновой, Пилецким, который был тогда секретарем тюремного общества. Отец Милорадовича, узнав о несчастном положении сына, прискакал из Малороссии (он зять графа Кочубея), хотел увезти его с собой, но, кажется, не успел в том, и сей молодой человек, ежели не ошибаюсь, вскоре умер. Священник Малов, весьма покровительствуемый тогда Кошелевым, был членом сего общества.
Старинный учитель Татариновой, какой-то престарелый скопец, живший где-то в предместиях Петербурга, почитался вначале патриархом сей секты. Попов и прочие почитатели его ездили принимать от него благословение, целовали руку и получали какие-то просвирки. У него были также собрания. Он назывался в обществе своем искупителем. Пели духовные песни и какая-то женщина пророчествовала. Он поссорился с Татариновой и до того был гоним сею случайною сектаторкою, что, наконец, схвачен и отвезен в Соловецкий или другой монастырь. (Дело сие весьма известно бывшему тогда обер-полицеймейстеру Горголи)[7].
В то время, как Феслер жил в своем саратовском изгнании, канцлер граф Румянцев случайно его там увидел. Возвратясь в Петербург и величая его пред государем великим и славным в Европе человеком, он успел склонить его величество на позволение ему приехать в Петербург. Таким образом все прошлое забыто и он явился опять на зрелище публичной деятельности. Иллюминат его ложи, бывший тогда директором царскосельского пансиона Гогеншильд, ввел его в милость Кошелева и в самое короткое время, сей опасный сектатор определен супер-интендентом в Саратов над всеми тамошними колониями, над их 120-ю училищами и 10-ю губерниями. Он ввел там самовольно особенного рода обряды, состоящие из литургии его сочинения, напечатанной в Германии, которой в лютеранском исповедании совсем нет. Протестантское духовенство вверенных ему губерний много на сие роптало, но не смело жаловаться, зная связи его в высшем правительстве.
Он, кажется, сохраняет сношение свое с германскими иллюминатами чрез сына, который ежели не живет теперь, то недавно жил в Германии.
Сим закрылось для меня зрелище духовного иллюминатства в течение пяти лет.
Сообщ [составитель] H. К Шильдер.
[6] Сообщаемые Магницким сведения не точны. Ред.
[7] В рассказе этом много неточностей. О Татариновой см. „Русскую Старину" 1895 г., № 10-12; 1896 г. № 1 и № 2.
(продолжение следует)
Для отвлечения католиков от их церкви выписан Линдель, пламеннейший методист, под одеждою католического священника.
Он учредил насильственным образом, в самой католической церкви, свои дни для открытого проповедания против догматов католицизма.- Церковь в сии дни наполнялась одними методистами всех наций. Духовенство католическое, долго и тщетно жаловалось на сие насильственное водворение у самых алтарей его, раскольника, стремящегося их низвергнуть. Угрозы изгнания, по примеру иезуитов, заставили его прибегнуть к покровительству значительных лиц того же исповедания, и, наконец, с успехом, ибо пылкий и простерший слишком далеко самонадеянную свою дерзость Линдель определен в Одессу, в надежде, что там, вдали и не так гласно, пропаганда его учения пойдет успешнее; но, вместо того, встретив там итальянцев, столь же горячих к защите папы, как он к его ниспровержению, он возбудил совершенное смятение в церкви, где начали бросать в него яблоками, и сей шум, а особливо личная его опасность, заставили удалить его за границу.
Но на месте его, в Петербурге, явился Госнер, гораздо образованнейший и, хотя не менее враждебный к своей Церкви, но коварнейший и, наружно, более умеренный.
Немецкая лютеранская церковь, равным образом, не оставлена в покое. Приехал Беттигер, супер-интендент новороссийский, друг и единомышленник Линделя (тот самый, который после, украв казенную сумму, бежал в Саксонию, где, года два тому назад, по требованию нашего правительства, пойман и посажен в тюрьму). Он в реформатской церкви Св. Анны завладел большой залой и начал проповедовать методизм.
Таким образом, в одно и то же время, все положительные вероисповедания испытали систематическое нападение методистов, т. е. духовного иллюминатства, и можно ли представить, чтоб сие так вышло случайно?
Все духовные иерархии сих законных иностранных церквей протестовали против сего потрясения положительных их исповеданий, признанных и покровительствуемых правительством; но тщетно, ибо жалобы их устрашали высшие их начальства, поклонявшиеся случайности и, по сей причине, ничто не доходило до государя. Я могу о сем, ежели будет нужно, рассказать много удивительного.
Одно английское духовенство, поддерживаемое посольством сей нации, в ответ на опубликованный в английских газетах отчет об успехах миссионеров методистской пропаганды в Петербурге, отвечало весьма сильною и основательною статьею сей самой газеты, изъяснив, что безумно в успехах миссионерств, для идолопоклонников и диких учреждаемых, помещать Петербург и живущую в нем английскую факторию. Не знаю, кто писал статью сию, но она очень примечательна и была, кажется, написана менее для Лондона, чем для Петербурга, дабы сим средством довести сведение сие до государя; но вероятно никто не смел, по преобладавшему тогда духу, поместить ее в газетной для его величества выписке.
Все сии обстоятельства, ежели бы нужно было еще прояснить их, могут весьма сильно быть доказаны-и особливо подтверждены духовенствами всех упомянутых мною иностранных исповеданий, кои имели важную выгоду замечать ход сего гонения.
То же общество завело тюремные, поставив в цели их, под благовидным предлогом занятия нравственностью заключенных, чтение и толкование им Евангелия членами общества и раздачу в тюрьмах тех назидательных книжек, которые издают методисты; их переводила на русский-княгиня Мещерская; а в книжках сих, самым заманчивым, для простолюдинов, образом, под видом чудесных повестей, толковался непрестанно один, следующий догмат методизма: «к обращению и спасению самого ожесточенного грешника не нужна ни церковь, ни ее таинства, а одно чудесное действие Божие», и сие подкреплялось разными примерами.
Пропаганда сия имела так положительно сию цель, что когда один из директоров тюремного общества предложил, в полном его собрании, о необходимости священников всех христианских исповеданий для духовной помощи заключенным; то один из членов Синода возразил ему публично: «а члены-то общества на что?»-«Я не знал, что они могут исповедовать»,- отвечал директор и после сего ответа предложение его принято.
Ланкастерские школы обращены также в механическое содействие методизму. По следующему случаю: Греч, при заведении одной из сих школ в Петербурге, в виде спекуляции, для своей типографии, составил общество для распространения сих школ и особенно таблиц им для того напечатанных, по всей России, для деревень и войск, начиная с гвардейских до поселенных и армейских. При министерстве учрежден особенный комитет для содействия сему делу. Председатель сего комитета, заявленный враг иллюминатства, рассматривая таблицы Греча, приметил, что не только в складах, ничего по-видимому не могущих вмещать опасного, есть неприличное соединение слов, напр.: императрица-перепелица-патриарх-шут. Удивленный сею странностью, он обратил уже особенное внимание на таблицы чтения и нашел: сила солому ломит. Воды и царь не удержит. Где сила там закон ничто. Сие показалось ему, ежели не злонамеренным, то, по крайней мере, не безопасным в школах для народа и солдат. Он представил сии усмотрения. Они одобрены и по высочайшему повелению приказано запретив таблицы сии и отобрав их из всех школ, военных и других, заменить приличнейшими; но тут, замечанием сего противоборника методистов воспользовались методисты. Их собственные таблицы переведены и одобрены к повсеместному употреблению. Между тем, как заметить надобно, что то, чего не допустила y себя церковь англиканская, допускалось y нас; ибо две есть методы взаимного обучения: Ланкастера (квакера) и Беля (епископальной церкви). Первая имеет свои таблицы, которые состоят из мест, выбранных из Евангелия и приноровленных к учению квакеров и методистов; а вторая-таблицы, согласные с догматическим учением, не секты, а положительного англиканского исповедания.
Тщетно сей председатель комитета, столь грубо обманутый, кричал и писал, что ежели уже непременно нужно спешить обучением народа нашего и солдат чтению (между тем, как и читать еще мало для них безвредного), то возьмите один механизм ланкастерский и вставьте букварь и катехизис, в которых бы затверживались, по всей Империи, в селах и полках те святые догматы, которые посевают страх Божий, почтение и любовь к его помазанникам, покорность властям. Не только напрасны были вопли сии, но и обратили на него, хотя еще не явное гонение, но последнюю попытку к обращению сего несносного уже обличителя-в методисты!
Сам Попов приступил к сему миссионерству. После многих приветливостей и доверенных откровений, он сказал ему, что есть одно благочестивое общество, вооружающееся повсюду против неверия обуревающего Европу (он не подозревал, что сей профан знал тогда совершенно хорошо методизм и связь его с иллюминатством), что общество сие истинных христиан есть методистское, что оно имеет разные степени друзей и искреннейших (amis et intimes)-но вероятно o высших степенях каких-либо главных водителей он умолчал; что по особенному уважению к благочестию и отличным дарованиям значительных лиц можно быть приняту прямо в высшую (будто бы) степень des intimes, но что сие не иначе возможно, как присягнув и в чем же? «в том, что и тогда, когда присягающий переменил бы свой образ мыслей насчет методистов, то не перестанет он, согласно с видами их общества, противно собственному убеждению, в исполнение своей присяги действовать». Скрыв удивление от сей фанатической и неслыханной присяги его поразившее, обращаемый отвечал, что он никому, по догматам веры своей, кроме законной власти и в случаях ею определяемых, присягать не может. Разговор кончился, но и кончилась терпимость методистов. Началось тайное преследование, которое ожидало только случая к совершенному погублению человека тем более опасного, что ему доверены уже некоторые тайны общества, которых он хранить не обязался.
Линдель возвещал, что за ним идет тот, кому недостоин он развязать сапога. Он выписан и прибыл. То был Госнер. Для проповеди его против папы и католицизма, силою отворили для него двери обеих католических церквей, приходской и мальтийской, где я сам его слышал, при величайшем стечении лютеран, методистов всех наций и в том числе русских. Сим неудовольствовались: в доме графа Завадовского, на казенный счет нанята для него огромная квартира, за 4.000 рублей в год. Над кафедрою поставлена в ознаменование, что и сей апостол есть еще только предтеча, большая картина Иоанна Крестителя, и около двух тысяч слушателей, по подписке, по 25 руб. с каждого (50.000 р. в год), собраны для услышания таких проповедей, в которых, под предлогом католических, опровергались существенные догматы церкви господствующей.
Наконец, лжеучитель сей, от часу более предприимчивый, напечатал, на немецком языке, свое толкование на Евангелие, во многих местах противное христианскому учению, a в иных открыто опровергающее божественность Спасителя. Изъяснение его на Евангелие Св. Матфея, переведенное, сколько помню теперь, Бирюковым, служившим тогда в департаменте просвещения, и выправленное Поповым, на казенный счет напечатано, в очень большом количестве, вероятно, для рассылки по училищам, но в сие самое время обличено пред государем, по несчастью, такими людьми, которые, видя один отрывок сего обширного дела, всей связи его не обнимали, а изучить ее в порядке и с трудом не хотели, обращая таким образом дело Божие и государственное в некоторый род личности и интриги. Книга, до появления ее из типографии, остановлена и по высочайшему повелению сожжена. Госнер выслан за границу и, после многих похождений, занимает теперь какое-то место в Берлине. Попов и Бирюков преданы суду сената, обвинены и дело о них, как я слышал тогда, поступило в Государственный Совет[6].
Попов, сверх того вел обширную, на немецком языке, переписку со всеми духовными иллюминатами из славнейших в Германии, от Пестолоци до Бадера, который особенно забавлял петербургских своих корреспондентов разными чудесностями магнетизма. Я видел, как при отбытии Попова в Англию, перевозили для надежнейшего сохранения два шкафа сего, по-видимому, важного архива в такое место, где он казался безопасным.
Из сей переписки составлял он своеручные выписки, кои представлялись на дальнейшее усмотрение.
Мне показаны были две из них для устрашения силою сей партии. Я могу наименовать их, ежели будет нужно.
С великими предприятиями на правительство и лучшее общество Петербурга приехала, отовсюду выгнанная, m-me Krüdner - предшествуемая славою претерпенных ею гонений, за проповедывание истины и особенно известностью статьи одной из немецких газет, в которой был напечатан справедливый или подложный разговор ее, о принятом ею участии в заключении священного союза-ручались за успехи ее в России. И действительно, едва она явилась, как множество к ней поехало, особливо сектаторы всех родов. Она рассказывала посетителям довольно однообразно о высоких особах, y ней бывших, указывала, весьма гордо и напыщено, те места, где стоя (якобы на коленях) они с нею молились. Говорила, с жаром и красноречиво, о наступлении дней последних и утверждала, что Наполеон есть антихрист, так настоятельно, что даже когда было объявлено о его смерти, она не хотела ей верить, и говорила, что он бежал к туркам и от них, предводительствуя всею Азиею, опять явится.
С нею жил зять ее Беркгейм и жена его, которая и теперь, с главной ее ученицей, княгиней Голицыной (сестрой княгини Мещерской, урожденной Всеволожской) в имении коей, в Крыму, умерла m-me Krüdner, живут еще там, как слышал я, вместе. Беркгейм сей, тотчас определенный в службу, по рассказам сектаторов (последователей?) m-me Krüdner, был одним из примечательнейших примеров ее чудотворений, получив исцеление от смертной болезни, ее молитвою.
Вера в нее была так сильна, что когда государь (неизвестно мне почему) приказал выслать ее из города, то люди, к нему самые приближенные, не устрашились выставить ее портреты в своих кабинетах и открыто ездить посещать ее, в месте изгнания, за городом. Никогда иначе не мог я изъяснить себе сего сектаторского фанатизма многих, самых добрых из них, как тем, что не изучив основательно ни истории религии и церкви своей, ни ее догматов и чувствуя, в последней половине жизни, нужду в пище духовной, обращались они с сею потребностью к первому из окружавших их обманщику, который, злоупотребляя неведение и доверенность их, ловил их в сети своей секты, обольщая, между тем, гордость их легким переходом от жизни совершенно чувственной и порочной к высокой степени святости, ничего не расстраивая в привычках их. Много примечательных наблюдений имел я случай сделать в сем отношении потому только, что разные сектаторы, зная во мне человека им неприязненного, в течение семи лет трудились над зазывом меня в свои союзы, рассказывая многое, как о себе, так и о других.
Сверх того Попова, о котором говорил я подробно, было еще два, того же имени, сектатора: брат его Григорий Попов, откуда-то им выписанный, и Гавриил Попов, приставленный им к Кошелеву и служивший опорою сему духовному и телесному слепцу, в Царском Селе, на его прогулках.
Время, о котором говорю я теперь, от 1815 г. до 1824 г., было самое блистательное в владычестве сектаторства. Все пути были им заграждены, все главнейшие места в министерствах духовном и просвещения заняты. Царство его так было твердо, что оно не устрашилось открыто знаменовать свою силу грозными ударами гонения.
Некто Станевич (теперь, кажется, где-то директором гимназии), служивший тогда в канцелярии статс-секретаря Кикина, издал книгу: «Плач над гробом младенца». Сочинение довольно ничтожное, по весьма посредственному дарованию и тяжелому его слогу, но примечательное только по некоторым истинам в пользу православия и сильным выходкам против духовных сект. Места сии немедленно примечены сектаторскою полициею и указаны ею Кошелеву. Духовный цензор, архимандрит Иннокентий призван к высшему начальству для допроса: «по недосмотрению или намеренно он пропустил сию книгу?» Бедный инок сей (сочинитель лучшей истории нашей церкви) чрезвычайно немощный от примерно строгой жизни, слишком верующий и добродетельный, чтобы предать истину, которой святость в сии времена гонений для друзей ее наиболее дорога, отвечал небоязненно: «с намерением, ибо сам убежден в том же мнении». В тот же день Станевич схвачен полициею и послан в изгнание. Книга его из лавок и даже из частных домов, как самое опасное сочинение, отобрана и так истреблена под личным надзором Тургенева, что когда, по миновании сего времени, в 1824 году Станевич вызван государем, вознагражден и опять определен в службу, a книгу его приказано на счет его величества напечатать, то в целом городе не могли найти ни одного экземпляра. Архимандрит Иннокентий наречен епископом в Оренбург, для ссылки его туда и потом, по многим просьбам и в виде помилования, назначен в Пензу; но сраженный сими насилиями занемог в Москве, нуждаясь в самых необходимых потребностях, коих бы и не имел без призрения графини Орловой. Доехав до Пензы и вследствие сей болезни скоро скончался, жертвою гонений такой секты, которая непрестанно проповедует терпимость. Не буду упоминать здесь ни о квакерах, заведших в Петербурге свои училища, ни о поселении их на царскосельской дороге, под особенным покровительством и начальством тайного советника Джунковского, давнишнего методиста, но должен говорить о самой вредной и нелепой сектаторке Татариновой. Ей позволено жить в тогдашнем Михайловском замке, дабы могла безопаснее от полиции распространять свое общество. Занятие его состояло в каком-то особенном роде магнетизма. Люди, к нему приготовленные, входили в собрание и помощью быстрого кружения поодиночке, а иногда и вместе, до пены у рта и беспамятства, изнемогая в каком-то странном роде исступления, пророчествовали для знатных посетителей вещи, самые для них приятныя, a для прочих, что случится. Славнейшим из сих вещyнов был какой-то барабанщик. Кошелев с друзьями и племянницею (Татищевой), Галахов, Попов и один из племянников графа Милорадовича, который чуть было не сошел с ума от углубления в гнусные тайны сего общества, в которое вовлечен он был усерднейшим помощником и другом Татариновой, Пилецким, который был тогда секретарем тюремного общества. Отец Милорадовича, узнав о несчастном положении сына, прискакал из Малороссии (он зять графа Кочубея), хотел увезти его с собой, но, кажется, не успел в том, и сей молодой человек, ежели не ошибаюсь, вскоре умер. Священник Малов, весьма покровительствуемый тогда Кошелевым, был членом сего общества.
Старинный учитель Татариновой, какой-то престарелый скопец, живший где-то в предместиях Петербурга, почитался вначале патриархом сей секты. Попов и прочие почитатели его ездили принимать от него благословение, целовали руку и получали какие-то просвирки. У него были также собрания. Он назывался в обществе своем искупителем. Пели духовные песни и какая-то женщина пророчествовала. Он поссорился с Татариновой и до того был гоним сею случайною сектаторкою, что, наконец, схвачен и отвезен в Соловецкий или другой монастырь. (Дело сие весьма известно бывшему тогда обер-полицеймейстеру Горголи)[7].
В то время, как Феслер жил в своем саратовском изгнании, канцлер граф Румянцев случайно его там увидел. Возвратясь в Петербург и величая его пред государем великим и славным в Европе человеком, он успел склонить его величество на позволение ему приехать в Петербург. Таким образом все прошлое забыто и он явился опять на зрелище публичной деятельности. Иллюминат его ложи, бывший тогда директором царскосельского пансиона Гогеншильд, ввел его в милость Кошелева и в самое короткое время, сей опасный сектатор определен супер-интендентом в Саратов над всеми тамошними колониями, над их 120-ю училищами и 10-ю губерниями. Он ввел там самовольно особенного рода обряды, состоящие из литургии его сочинения, напечатанной в Германии, которой в лютеранском исповедании совсем нет. Протестантское духовенство вверенных ему губерний много на сие роптало, но не смело жаловаться, зная связи его в высшем правительстве.
Он, кажется, сохраняет сношение свое с германскими иллюминатами чрез сына, который ежели не живет теперь, то недавно жил в Германии.
Сим закрылось для меня зрелище духовного иллюминатства в течение пяти лет.
Сообщ [составитель] H. К Шильдер.
[6] Сообщаемые Магницким сведения не точны. Ред.
[7] В рассказе этом много неточностей. О Татариновой см. „Русскую Старину" 1895 г., № 10-12; 1896 г. № 1 и № 2.
(продолжение следует)