ИЗ КАКОГО СОРА РАСТУТ СТИХИ - 2
Впрочем, нет, не одна Ахматова снова приехала в Париж. С влиятельным литературным критиком Георгием Чулковым, на чью протекцию рассчитывала и рассчитала верно: во времена НЭПа она уже член правления писательской организации. Строки поэтессы «Кто ты: брат мой или любовник» - это как раз Чулкову и про Чулкова. Как раз 1911 год. Но в том же 1911, еще до второй поездки в Париж с Чулковым, в стихотворении «Рыбак» она безумно любит еще кого-то. Отдельно взятые ахматововоеды настаивают, что та любовь была самой чистой, самой неповторимой и самой единственной. Ахматова от той любви бледна:
Щеки бледны, руки слабы,
Истомленный взор глубок…
(впрочем, это стандартная гамма в ее автопортретах)
...Все сильней биенье крови
В теле, раненном тоской.
Через два года после самой сильной любви к рыбаку, после Гумилева, Чулкова и Модильяни она уже с литературоведом Николаем Недоброво. Теперь стихи она посвящает ему, а он пишет статью о ее многогранности. И Анна таки была невероятно многогранна - еще через год она с Сергеем Анрепом, этому она посвящает уже три десятка стихов. А три десятка - это не хрен собачий. «В течение своей жизни я любила только один раз. Только один раз. Но как это было!». Да, ее любовь тянулась долгие десятилетия и была неизменна - полезные литераторы. (В хрущевские времена, благодаря этой любви, самую доходную жилу - переводы - в ленинградском отделении СП именно анемичная Анна держала в своих бледных пальцах). Кстати, о переводах. Принято считать, что лучший перевод «Слова о полку Игореве» сделал Сергей Шервинский. В 1917 году усадьбу у Шервинских разумеется отобрали, но подумав-подумав, вернули. Там жили-были многие, в том числе Ахматова. Поскольку Шервинский переводил Софокла и Овидия, Катулла и Еврипида, то пишет Шервинский об Ахматовой эпическим гекзаметром: «наше посещение Коломны… осталось в воспоминании драгоценной страницей». А вот Пильняк, тот попроще: «…В Москве будешь кататься на автомобиле и на мне. Будет очень весело, будем пить вино и каждый день делать… именины…»
В общем, ироничный Сталин назвал именниничицу монахиней, а она, печальноликая, все равно место в истории литературы застолбила - и чучелом, и тушкой.
На сохранившемся рисунке Модильяни стоит необходимый год, но нет необходимой подписи. Есть слово «Paris», написанное не рукой Модильяни. Впрочем, Модильяни год на рисунках не ставил и, тем более, не писал слова «Paris». Да и рисунков Модильяни в такой стилистике больше нет. Есть несколько близких. Но этот - абсолютно выбивается дизайнерским лаконизмом. Неужели для Ахматовой он сделал исключение? Он испытал озарение, как сказали бы хором плакучие гимназистки?
К чему изощренные гипотезы, если по поводу рисунка сама Ахматова классически путается. По воспоминаниям Наймана, она называла этот рисунок своим портретом и очень им дорожила, а в очерке обмолвилась, что с натуры Модильяни ее не рисовал.
Вероятнее всего, рисунок - как вариант оформления для первого сборника Ахматовой - сделал кто-то из русских, причем, явный профессионал. Возможно, именно тот рисунок честно висел, прикнопленный. А слово «Paris», как любые другие слова и цифры, можно вписывать по настроению. Кто мог сделать такой рисунок? Любой из мирискуссников, над которыми якобы смеялся Модильяни (даже не зная о существовании таковых). Кто? Например, Елизавета Кругликова, они были знакомы; Евгений Лансере, который, собственно, и оформлял первый сборник. А можно предположить Александру Экстер. У Ахматовой есть стихотворение, ей посвященное. Там свечи-плечи, роза в граненом бокале, дрожащая в пальцах палитра и «эти жуткие губы», что «стали смертельной отравой». Стихотворение 1910 года. Если учесть, что Экстер - амазонка русского авангарда и то, что романы у Ахматовой случались не только с мужчинами, то и тут можно выстроить захватывающую версию. В нынешние времена зайдет хорошо.
Но у Модильяни такой рисунок не получился бы, хотя для мифотворчества Модильяни-то полезнее.
Пересекалась ли Ахматова с Модильяни вообще - на самом деле, вопрос. А свидетельств тому лишь два: текст уважаемой советской дамы, написанный ею в 74-летнем возрасте, и упоминание фамилии Модильяни в черновом варианте ее же «Поэмы без героя», законченной примерно в том же возрасте. И все.
Ю.Молок и Н.Харджиев, специалисты в области живописи, поэзии и иконографии Ахматовой (sic) приходят к выводу, что «перед нами не изображение Анны Андреевны Гумилевой 1911 года, но “ахроничный” образ поэта». Ахроничный - то есть, вневременной. О как. Правда, есть «несколько близких рисунков» Модильяни, там, вроде, тоже вневременная Ахматова.
Но кто сказал, что Ахматова? И кто сказал, что рисунки Модильяни?
…Зеваки, наблюдавшие чистку канала в Ливорно в 1984 году, живо судачили: в канале возможны скульптуры Модильяни. Работы велись в год столетия гения, а поскольку Ливорно его родной город, то предположения были востребованными. Вот уже и ботинок выудили, и самокат, и тележку, на которой он подвозил свои обреченные скульптуры. Не хватало самих скульптур. Трое веселых студентов на это глядя, взяли пару камней и что-то проскоблили на скорую руку - сойдет? Сойдет. На следующий день весь город стоял на ушах - ковш извлек из тины ценнейшие артефакты. Свезло, так свезло. Экспертиза всех уровней показала: он, Модильяни. Студенты гоготали, читая статьи по поводу одухотворенности и чувственности портретов, которые между собой называли лепешками. Зашевелился артрынок, заговорили о ценах. По логике вещей, на все это невероятное бабло могла наложить руку счастливая дочка Модильяни, но, узнав о находке, она тут же упала с лестницы и умерла. Студенты покашливают, переглядываются, они и не думали, что все так обернется: 65 лет, могла бы жить и дальше. А дальше еще интересней. Находят и третью лепешку, а студенты перестают гоготать окончательно. Студенты переглядываются недоуменно, но - против экспертизы не попрешь. Студентов мучает совесть, они предоставляют предварительно сделанное фото с лепешками, но их разоблачают: фотомонтаж. Они состряпали эти шедевры за шесть часов? Да не смешите. Но зачем это студентам? Понятно, зачем - политическая провокация. В прямом эфире (трансляции на США, Японию и Великобританию), студенты выскабливают еще один шедевр. Горожане их ненавидят, кое-кто требует ареста подонков. А дурной пример-то заразителен. Многие последующие работы оказались тоже подделками. Как и предыдущие. Все-таки, замечательный художник Модильяни: где какую хрень ни подберешь - во всем чувствуется его талантливая рука. Анджело Фролья даже в тюрьме отсидел. Потом всплыли еще двое авантюристов. Юбилейную выставку пришлось закрыть. Дарио Дюрбе был снят с должности директора Римской галереи современного искусства, а его сестра Вера, куратор музея Вилла Мария, и умирая шептала, что скульптуры подлинные. Итак, юбилейную выставку Модильяни в 1984-м закрыли со скандалом. А в 1988 году на выставке Модильяни в Вероне другая сенсация: наблюдательный Вигорелли замечает, что лица-то на изображениях Модильяни однотипные. Непостижимо. О, да: загадка, которую еще предстоит разгадать. Через пять лет другая сенсация. Одна итальянка долго щурилась на Венецианской выставке Модильяни и узнала на нескольких рисунках голую Ахматову. Разгадка близка. Но Поль Александр, друг и коллекционер, виделся в те годы с Модильяни ежедневно, да так и не знал, кого рисовал Модильяни. А ведь на рисунке, подаренном Полю Александру, ровно та же модель - да только рисунок-то подарен до всяких горенко-ахматовых. А еще Полю принадлежит одна очень толковая фраза про Модильяни, практически афоризм: «За свою жизнь он сделал около двадцати скульптур. В сущности, почти все они - одна и та же…»
А теперь запишем: искать сходство на портретах Модильяни (Дерена, Ван Донгена etc) - дело интересное, но бессмысленное. Даже вспоминается неприличный анекдот про натурщицу Пикассо. А вот сенсация в артбизнесе - двигатель интереса. Тут все по-серьезному, ибо деньги. Поэтому идея сощуренной итальянки очень понравилась: какой бэкграунд, какое поле для обывательских фантазий и научных изысканий. А работ Модильяни в музеях СССР не было, его творчеством не заинтересовались ни Щукин, ни Морозов, которые по сути создали Матисса, чья эстетика близка к Модильяни. И в 2007 году Швеция подарила России его рисунок с признаками Ахматовой. С чего вдруг? Швеция испугалась Мюнхенской речи? Или чтоб российская сторона не отказывалась от такой финансовоемкой идеи? В Швеции всего одна картина Модильяни, но для любимой России им не жалко. Естественно, возникают аналогии с подарком Арманда Хаммера Эрмитажу единственной в СССР работы Гойи. Подарок знаменитого кидалы торжественно повесили на почетном месте, но при первой возможности убрали с глаз долой. И вот теперь в России два рисунка Модильяни. Или почти два, почти рисунка Модильяни.
За 14 парижских лет, предаваясь богемному буйству и бесчисленным половым связям, беспробудному алкоголизму и наркотикам, глубокой нищете и неизлечимым болезням, Модильяни, не считая графики, волшебным образом создал 845 картин. По 60 штук в год. В списке картин, атрибутированных, как работы Модильяни, восемь десятков холстов, размером за метр. А такое количество таких форматов надо элементарно закрасить, предварительно купив и краски, и сами холсты, что требует не только ощутимых финансов, но и времени. А свидетели свидетельствуют, что у Модильяни и на еду-то денег не было. Впрочем, каких физических парадоксов не случается в сфере артбизнеса. Но миллионные бонусы все парадоксы скрашивают. Впрочем, в 2018 году неоконченный портрет Поля Александра, выставленный на Sotheby’s за 2,5 миллиона евро, оказался очень уж не типичным даже для Модильяни.
Первым финансовый потенциал мифа «Ахматова и Модильяни» учуял все тот же Вигорелли: «…интуиция подсказывает мне, что я прав: угадывается сквозь архаичную, почти нефертитеобразную структуру, облик, отблеск облика Ахматовой». Это он, пес глумливый, так распинается о схожести модильяниевских болванок с нашей несравненной Ахматовой. Но и Ахматова отвечает симметрично: «...все божественное в Модильяни только искрилось сквозь какой-то мрак <...> У него была голова Антиноя и глаза с золотыми искрами, - он был совсем не похож ни на кого на свете. Голос его как-то навсегда остался в памяти». Про галлюцинации, про дефицит зубов ни слова. А ведь всего через несколько лет после романа этот Антиной был уже полностью беззубым, как муравьед.
Вигорелли знал Ахматову лично, и в 1963 году она вдруг написала очерк о Модильяни, Вигорелли его перевел, опубликовал. В том же 1963 в Мюнхене «Товариществом Зарубежных Писателей» опубликован ее «Реквием», который неведомо, как туда попал. В период борьбы с культом личности сам «Реквием», как антисталинский, особых проблем для Ахматовой не создавал, а вот в глазах западной общественности он смотрелся как антисоветский. То есть - смелый, правозащитный, высоко гражданский. На всякий случай, на фронтисписе стояло: «опубликовано без ведома автора». В 1964-м ей была присуждена премия Европейского сообщества писателей «Этна Таормина». Никто ничего толком ни о премии, ни о Таормине, не знал, кроме того, что руководителем этого Сообщества писателей был как раз Вигорелли. В Италии, не без участия Вигорелли, выходит сборник ее избранных произведений. Именно тогда она и получила неофициальный титул «Великая княгиня русской поэзии». Затем стихи Великой княгини были переведены и изданы почти на всех европейских языках. И даже в Тель-Авиве выходит ее книга с тем же грифом «опубликовано без ведома автора».
Когда-то скучающая фифа написала: «Циркачи говорили, что если бы я с детства пошла учиться в цирк - у меня было бы мировое имя». Циркачи ей не говорили, а сама и не знала, сколько нужно пахать циркачу. И - вот оно, мировое имя, получите.
Но сначала очерк о Модильяни. Причем, с нарочито искусствоведческим уклоном: «С годами стиль Модильяни освобождается от очевидных влияний и становится столь самобытным, что ничего не хочется вспоминать, глядя на его холсты». Откуда она знает о стилистических особенностях творчества Модильяни до «встречи» и после? Первая в СССР книга о Модильяни В.Виленкина вышла в 1970 году на волне беззаветной дружбы советско-итальянских коммунистов в контексте борьбы за поставку технологической линии «Fiat» в СССР. Заметка о Модильяни, написанная Эренбургом в 1966 году, возможно, в расчете на соответствующие бонусы за границей, куда Эренбург собирался в очередной раз (а выезжал он беспроблемно), была не опубликована со всей цензурной принципиальностью. Это, не смотря на 75-летие писателя с НКВДэшными погонами. А в коллекции Эренбурга был не какой-то там листочек с почеркушкой, у него картины импрессионистов. У него настоящие французские вина, сигары, понимаешь, курил. И, несмотря на все на это, заметку опубликовали только через двадцать лет. То есть, фигура Модильяни для культурной советской общественности олицетворяла собою информационный вакуум. Но, оказывается, не для Ахматовой. Особое внимание Ахматова уделяет «египетскому» периоду мастера. Да, тому самому. Сначала в очерке излагается, что значил этот период в жизни каждого из них, а затем она называет Египет «последним увлечением» художника. Но не слишком ли авторитетно, полуграмотная Вы наша? Имея в виду рисунок 1911 года, пишет: «Уцелел тот, в котором меньше, чем в остальных, предчувствуются его будущие ню». Этой фразой она легализует эти «будущие ню», которые, кстати, без подписи, и требующие легитимации особенно остро. При этом «уцелевший» рисунок становится модильяниевским безоговорочно. Одной фразой - двух вислоухих зайцев. И даже мастерски выдает агрессивную рекламу с требованием обожать Модильяни, клеймя невежеством робкую интеллигенцию: «В следующие годы, когда я, уверенная, что такой человек должен просиять, спрашивала о Модильяни у приезжающих из Парижа, ответ был всегда одним и тем же: не знаем, не слыхали». А еще в шляпах.
Она, вся уверенная, а они, суки, не знают, не слыхали, сомневаются.
В общем, если Ахматова таки вошла в сговор и пошла на компромисс, то - чего уж - оно того стоило.
Во-первых, красиво. Некогда загадочно-игривая, грустно-кокетливая, не пропускавшая чужого и не упускавшая своего, теперь Ахматова - лишь тучная, за центнер, дама 70+. Чем резонировать будем, Ваше сиятельство?
И все-таки она вертится.
В Комарово съезжаются ахматовские сироты. Свои новеллы о Модильяни она тестирует на них. Но эти съезжаются из-за денег, заказов хотят, проходимцы. Бродский, с прищуром глядя в сторону, как-то сказал: «Главное - это величие замысла».
В 1988 году уже Вигорелли написал статью «Ахматова и Модильяни».
Короче, на сегодняшний день черты нашей Анны Андреевны присутствуют аж на 150 живописных и скульптурных работах великого Модильяни. На 150.
Тихим школьницам хочется верить, что итальянский гений вдохновлялся русской поэтессой. А у него таких были сотни, даже (по словам друзей) тысячи. Случайная посетительница кабака гражданка А.А.Гумилева, если и попала в список обдолбанного мачо, то в том же статусе, как и он в ее список - безымянным статистом. Это при условии, что коитус был.
Но если не с Модильяни, то что же и с кем было у Ахматовой там, в Париже, в 1910 году?
А какая разница. Определенно одно: после медового месяца супружеские отношения Ахматовой и Гумилева перестали быть супружескими. Ну и почему бы неприглядное пятно на биографии княгини русской поэзии, то есть пошлую интрижку со случайным кобельком, не трансформировать в историю пронзительных страстей для хрестоматии о любви. Особенно, если разоблачать некому, попутчиков масса, а дивиденды масштабные. Измена мужу во время медового месяца смотрится сальным анекдотцем, а не сюжетом для хрестоматии. Для княгини, научившей женщин говорить, - ну полное дерьмо. Другое дело - пузыри и розы. Присяжные закрывают глаза и судорожно сглатывают воспоминания юности. Как известно, Ахматова умела возводить мифы: в детстве Аня гуляла с няней по аллеям Царского Села и нашла там декоративную булавку в форме лиры, которую, как утверждала, потерял Пушкин (и передал, таким ненавязчивым образом, эстафетную палочку поэзии - истинной и высокой); в зрелом возрасте в нее был влюблен генеральный секретарь ВКП(б) тов. Сталин И.В. (а как иначе объяснить публикацию книги Ахматовой в мае 1939 и ее номинирование на Государственную премию). Ахматова умела возводить мифы, особенно они удавались, если имели практическую перспективу.
Теперь немножко о Модильяни. Как следует из дневника Евгении Гарсен, пережившей своего знаменитого сына, «я воспитывала Амедео образованным, утонченным, чувственным. Французский стал его родным языком наравне с итальянским. Я призывала его следовать своим мечтам и не бояться быть амбициозным». Так вот откуда ошеломительный успех Амедео. Но, судя по всему, мамины советы при жизни ему не сильно пригодились, а вот после смерти - да, тут не возразишь. Но напрашивается и вопрос, усердная мама аналогично воспитывала всех четырех сыновей, или одного Амедео? И почему «Амедео», если по-еврейски он был Иедидия, а в семье его звали Дедо? Это к тому, что текст явно не из «дневниковых записей» на фоне ареста имущества семьи, беспросветной нужды и безнадежной болезни; текст написан, как тенденциозные воспоминания о своем уже гениальном сыне.
Она воспитывала его чувственным. Это как? Это не для того ли, чтоб задним числом объяснить алкоголизм и наркоманию? Ведь одно дело, когда в канаве валяется пьянь подзаборная, иное - человек утонченный. Следом напрашивается другой вопрос: а насколько эти воспоминания достоверны? «Я приходила и к раввину, и к священнику, притворяясь верующей перед ними обоими». В этой фразе можно считывать безотчетную заботу о ребенке, но можно и признаки неприкрытого цинизма. При таких навыках в мимикрии, почему бы не создать и дневничок, вписываясь в тренд коммерческого проекта: да, это был уже третий полет на Луну моего сына, первые два мы совершили вместе.
Поскольку детская смертность в XIX веке была делом распространенным (четверо детей умерло у Карла Маркса, четверо у Льва Толстого, умер и брат Амедео), то красной нитью в этих воспоминаниях проходит чудо воскрешения и мистика-мистика - кстати, очень востребованная светским обществом в те времена. Младшенький в дневниковых записях фигурирует как уникальный, а в чем это проявляется, не раскрыто. Зато другим детям совсем в дневнике нет места, так, фигуры антуража. А наиболее вероятная версия такого перекоса - элементарный заказ в рамках проекта «Модильяни - гений», гарантирующий авторские права, гонорары и прочее, согласно договору. Придерживаясь редакторской установки, Евгения Гарсен объясняет, по крайней мере, толсто намекает на природу эстетических выкрутасов своего сына-художника. Тут Ахматова и Гарсен дисциплинированно дуют в одну дуду. Из рассказов мамы следует, что «лежа в лихорадочном бреду, Модильяни бредил шедеврами итальянских мастеров, а также распознал свое предназначение в качестве художника». Интересно было бы посмотреть, как в лихорадочном бреду бредят шедеврами, но бредил он настолько, и настолько распознал свое предназначение, что после выздоровления бросил школу. Не просто бросил, а «чтобы брать уроки рисования и живописи».
У Врубеля было юридическое образование, у Семирадского физико-математическое. И ничего. Посещал ли Модильяни частную студию в Ливорно, как вспоминает мама? Похоже, посещал. Не больше года, но плодотворно: вместе с учащимся этой самой студии, неким взрослым дядей, 14-летний Модильяни ходит в бордель. Потом, во Флоренции, он посещает «Свободную школу живописи обнаженной натуры». Оказывается, бывают и такие школы. И тоже - год, не больше. Потом переехал в Венецию и поступил в Институт изящных искусств. Опять же, не долго: вскоре он приезжает в Париж, где «несмотря на неважное здоровье, активно участвует в шумной жизни Монмартра». Потом он уехал в Италию, «чтобы работать с мрамором <…> из Италии он не привез ни одной работы и практически к скульптуре больше не возвращался». Такое обучение логично вообще поставить под сомнение, логично же предположив, что ото всюду его гнали, чтоб не путался тут. Определенно в этих хождениях по мукам одно: мальчик не закончил школу. И еще: «Считается, что именно в Венеции он пристрастился к гашишу и начал принимать участие в спиритических сеансах».
………………………..
P.S. Самая цитируемая строка Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда».
Почему из сора-то? Подавляющая масса стихов взращена человечеством из любви. Почва очень благодатная. Любовь бывает взаимная, неразделенная, долгожданная, неожиданная, страстная, тихая, восторженная, похожая на вспышку, похожая на сизифов камень, не похожая ни на то, ни на другое. Иная психика расширяет личную любовь до вселенской, иная сжимает до черной дырочки отчаяния. Бывает любовь инфантильная, бывает мудрая, бывает первая, последняя, жизнеутверждающая, с жизнью несовместимая. Бывает даже любовь придуманная. Придуманная, но достоверная по проживаемым эмоциям. И даже в таком случае - никакого стыда нет.
Впрочем, в иных регионах, где лишь пыль да колючки - жилища возводят из навоза. За неимением другого материала.